Она вздыхает и отводит глаза.
— Никто из нас не свободен от прошлого. Он был на Лорелее.
— Я тоже.
— Вот именно. Он видел ваше досье. Вы были с разных сторон. Вы держали их под прицелом, а они сидели на земле, сутками, с руками, сцепленными за головой. Потом им вживляли датчики, с помощью которых контролировалось их передвижение. Знаете, как ему удалось бежать? Он свой выжег кислотой. Вот тут, — она коснулась рукой шеи сзади. — Демократии Земель на периферийных территориях он хлебнул досыта. Вы для него — все они, кто с другой стороны пулемётов. Вас навязал ему головной офис, по своей воле Геннадий вас ни за что бы не взял.
— Из лорелианских сепаратистов, стало быть. Это многое объясняет. Он верил в добро и зло, но в зле знал больше толку. И боялся его больше, чем оно того заслуживает. Убегал от него вместо… ладно, я сам сказал: либо хорошо, либо… Почему вы не возражали, чтобы ваша дочь осталась на Авалоне? Нет, я понимаю, что у меня не вышло эвакуировать гражданских, но я не понимаю принцип. Я бы своих тащил что есть мочи.
Быть дружбе или быть вражде — решают два слова, сказанные или не сказанные вовремя. Как часто эти слова совершенно случайны.
— Сульпиция должна вырасти сильной. Плавать учатся на глубине. Ей не на кого рассчитывать после того, как наш папа решил, что мы справимся своим умом. Мы и справились, благо в современном высокотехнологичном обществе семье для выживания самец не нужен. Так уж вышло, что в нашем тандеме мужчиной была я. Психологически. Ну, вы знаете: положительные «сильные» качества — великодушие, пунктуальность, верность слову — называют мужскими, а отрицательные «слабые» — склочность, злопамятность, мелкая мстительность, склонность к обличительным монологам — женскими. Так что если при прочих равных встаёт вопрос, терпеть или не терпеть… Как вы относитесь к феминизму, Норм?
Он задумчиво качает головой, пламя отражается в тёмных глазах.
— Да в сущности никак. Одно из течений, оказывающее влияние на суммарный вектор общественных сил. Равные права во имя независимости — почему бы и нет, если это то, что вам надо. Феминистками-то, я слышал, не рождаются?
— Не рождаются, — соглашается Эдера. — Так сложилась жизнь, и я виновна в этом не больше, чем другие. Слово «мужчина» заряжено для меня негативом. Когда я вижу мужчину, который мужчина более чем другие, для меня это повод к неприязни, потому что я ожидаю: те качества, которые меня раздражают, «понты», в нём будут выражены в превосходной степени. Я имею в виду: ещё более нетерпим, криклив, навязчив…
— Он ушёл?
— Нет, я. Равнодушие и лень, вы сказали — я думала, мужчины не отдают себе в этом отчёта. Слушать меня он не желал, а я чувствовала себя больше его, и чем дальше, тем всё больше и больше…
Она прерывается, почувствовав неуместность дальнейших речей. Костёр и ночь. Жизнь как слабый трепет дыхания, погасить её достаточно движения… или не сделать движения, одного-единственного, нужного, и никаких высоких технологий на сто километров в любую сторону кроме, может быть, кислородной башни. И Мамонтов, но их в темноте не видно. Мы точно так же когда-то сидели в пещерах, пугливо прислушиваясь к звукам из темноты. Смешно самке твердить о дикости, когда самец сторожит уши и точит копьё на любого врага.
— Что для вас Авалон, Эдера?
Она пожала худыми плечами, закутанными в плед.
— Место, где мы будем первыми. Наше место. Не единственный из всех возможных мир, это так, но — новая земля в лучах нового солнца. Знаете, есть девочки, которые с детства играют в Венеру, выходящую из моря, а есть те, кто играет в выходящего из моря Колумба. Почему-то они до сих пор считаются меж собою, кто лучше, будто нет других великих задач. Мужчины предпочитают первых, потому что…
— Потому что они другие. Равные права не означают одинаковых общественных и профессиональных функций, хотя я не вижу в этом ничего плохого. Если женщина стреляет быстрее меня или пилотирует истребитель, это не значит, что я не могу быть с ней любезен. — Он пошевелил металлическую кружку с кофе, пристроенную среди углей. — Или что она не нуждается в моей любезности. Равные права означают, что мы можем быть друзьями.
— Ваш пасынок, Норм… впрочем, вам со стороны не разглядеть. Он больше похож на вас, чем даже на собственного клона. Юношам в этом возрасте свойственно копировать ближайший авторитет.
— Да ну. Я в его возрасте был куда менее привлекателен. Там такие гены…
— Не спорьте. Я знаю свою работу. Пусть даже кроме неё я ничего не знаю. Мы с дочерью подавали прошение о переселении на Пантократор, но нам отказали. Мы не их люди, психологический профиль не тот. Ну и Дао с ними. Хочет ли ваша жена, чтобы вы нашли тут могилу? У вас маленький ребёнок. Вы не можете не думать об этом — к вопросу о слабости и силе. Хотели бы вы, чтобы всё было проще? Не отягощено личным? А? Норм!
Разочарованная, она встаёт и удаляется в отведённую им с дочерью надувную палатку. Ждать двадцать минут, чтобы повторить вопрос, который сам по себе не очень важен, ниже достоинства женщины, которой поминутно приходится быть сильной.
Тем паче, она и сама может придумать за него ответ. Жена приняла за тебя решение прежде, чем ты сам за себя его принял, и подала копьё. Андромахи, они такие. Перед ними нельзя лицом в грязь. Иди, исполняй долг.
С каждым разом выходить из двадцатиминутки всё сложнее. Граница становится размытой, образы из реальности и сна ходят об руку, пересекаются, вступают в нелогичные отношения.
Это Морган. Сперва зовёт по имени, потом нерешительно трясёт за плечо. Я сейчас. От костра тянет жаркой сыростью, к спине льнёт сырость холодная. Кто-нибудь, поднимите мне веки.
— Норм, проснитесь, это важно!
Кэссиди? Он не должен тут быть. Я его арестовал. Или он меня? Тьфу!
— Морган, какого чёрта он тут делает?
— Он сказал, что это важно. Он настаивал. Простите, командир, чиф.
Вместо Моргановой мордочки расстроенного мышонка в фокусе появился Кэссиди с лицом похудевшего верблюда.
— Это на самом деле важно, Норм. Да подымайтесь вы. Мне тоже ни жить, ни быть, а надобно обелить себя в ваших глазах. Снимете подозрения с меня и сможете выспаться, я подежурю.
С нечеловеческим трудом Норм подтянул колени к груди и, пошатнувшись, встал. Кэссиди придётся предъявить что-то действительно существенное, иначе он его просто убьёт за прерванный сон. Самому даже не придётся, можно Братиславу попросить.
Эсбэшник ютился в палатке один: будь Бротиган жив, это была бы их общая палатка. Кэссиди буквально сиднем сидел на своём архиве, а на марше безропотно тащил его на себе вдобавок к обязательной для всех части груза. Нагнувшись так, что касался руками земли, капитан СБ нырнул внутрь, остальные недоумённо следили за ним, заглядывая снаружи.
Спальник был скомкан и заброшен в угол: сознанием Норм зафиксировал крупнейшее нарушение маскировочной программы — активированную деку. Всюду валялись инфочипы, как будто их ставили, считывали, бегло просматривали и так далее и далее.
— Лезьте сюда, — пригласил эсбэшник.
— Свободна, — распорядился Норм, и Морган растворилась в ночи. — В общих чертах: что там?
— Поскольку я знал, что я ни при чём, и поскольку мне не хотелось расставаться с подозрениями насчёт девицы Люссак, я решил поднять и перепроверить все её документы, досье и прочее, присланное в ответ на мой давнишний запрос. Помните: какая-то «Мари Люссак» обнаружена на курорте на Далиле, и мы до сих пор не в курсе, которая настоящая?
— Разумеется. Дальше.
— Наша «Люссак» определённого ответа не дала, используя то ту версию, то эту — в зависимости от того, какая ей выгоднее в данный момент. Отвлекаясь на минуту: если это оперативный агент, то — совершенно великолепный. С ней ничего не сделаешь в рамках закона, морали и дипломатии, разве только несчастный случай организовать.
— Только попробуйте.
— Норм, а если её действия приведут к гибели, скажем, вашего пасынка? Вы не шлёпнете её своей рукой? Добро или зло совершает человек, который спасёт жизнь убийце, угодившему в яму?
— Я предпочитаю рассматривать события не как цепь, а как звенья. Это помогает принимать решения. Иначе придём к тому, что во всём виновна окажется акушерка, которая помогла убийце вылезти из утробы. Ну а если по-вашему: от того, что сделаю или не сделаю я, зависит, что сделает или не сделает она. Я уж попросту, вы извините. Она молода, а у меня до черта опыта, и педагогический тоже…
Тут он вспомнил про Морган и замолчал. Ладно, отрицательный результат — тоже результат, и хорошо уже одно то, что у Морган тоже теперь есть опыт. Правда, никто бы не возражал, обойдись тот опыт подешевле.
— Так я вот о чём, чиф. Перебирая архив, я обнаружил некий документ, которого прежде не видел.
— Почему не видели?
— Сам, знаете ли, удивляюсь. Видите ли, это отслеженная закладная на некие материальные ценности. У «Мари Люссак», наша это Мари или нет, имелись некие дорогие побрякушки несерийного производства, и оные побрякушки были заложены. Девушке понадобились приличные деньги. Вы понимаете, почему этот документ имеет настолько важное значение?
— И почему вы его не видели — тоже. Она говорит правду, и документ это подтверждает. Она заказала несанкционированную копию за свои деньги. Копия пьёт коктейли для отвода папиных глаз, а Мари Люссак пишет на натуре сенсационную книгу.
— Нет, ну комбинация, конечно, может иметь и больше ходов. Документ мог быть сфабрикован и подброшен, чтобы убедить нас в том, что девица Люссак говорит правду, а девица Люссак, тем не менее, может ничего не подозревать на своей Далиле.
— Что свидетельствует за это?
— Ничего, — признался Кэссиди, потирая подбородок. — А главное: почему Бротиган мне его не отдал? Про «вторую Люссак» сказал, а про опись из ломбарда — ни гу-гу.
— Почтой у вас ведал он?
— Да. Я составлял запросы, какие мне надо, а он — свои, но отправка была на нём. И полученный файл подтверждён его кодом.