— В таком случае вам стоит рассказать здесь кое-что ещё, не так ли, мадемуазель, а не оставлять нам на досужие домыслы. Вы — сотрудник чьей безопасности? Папиной или выше?
— Разумеется, выше.
— И, разумеется, нештатный.
— Конечно. В том смысле, что я могу работать для них. Но не обязана.
Норм поморщился.
— И чувство собственной значимости взамен? Потому что едва ли персону такого ранга интересует жалование. В качестве жалования персона такого ранга обычно получает некие гарантии…
— …плюс лёгкость перемещения, доступ к информации по направлению, более полную картину общественных связей. Аналитика. Я искала силы. Не для отца. Для самой себя и для этой планеты. Я не Авалон имею в виду.
Зиглинду. Словно колокольчик прозвенел вдалеке, и кто-то услышал и потянулся к нему душой. Но Норму наплевать на Зиглинду, она для него ничего не значит.
— Я дочь президента, но я не вижу причин, почему бы я должна оставаться фигурой. Я могу вырасти до игрока. Почему нет?
Девочки в поисках силы, мальчики в поисках любви. Куда катится мир?
— Почему нет? — повторил Норм и задумчиво потёр заросший подбородок. — А вот почему не Кэссиди отвечает на этот вопрос? Перед каким выбором вы нас ставите, мадемуазель?
— Вам решать. Однажды вы мне поверили, хотя оснований было не больше. Что-то изменилось?
— Сейчас речь зашла о чём-то таком, чего я не понимаю, — хмуро признался Норм. — Однако у меня есть основания полагать, что за это «что-то» «кто-то» с лёгкой душой пожертвует и планетой, и экспедицией и любым укоренившимся здесь производством. С другой стороны, кого можно назвать собственником технологии? Вашего бывшего императора? Едва ли он имеет к этому отношение сейчас. Ты сам себе хозяин и сам за себя отвечаешь. Ты взрослый, и я тебя не должен охранять ни от жизни, ни от женщин. Я не должен решать твою судьбу. Вы между собой поговорили?
— Да, — просто сказал Рубен. — Если Зиглинда считает, что я ей нужен, то я принадлежу Зиглинде.
— Тогда я не должен решать за вас, верить вам друг другу или нет. Что радует меня, если честно. Итак, мы говорим о наших секретах в присутствии мадемуазель Люссак. Я вас слушаю.
— Брюс поделился со мной некими предположениями, а к тому времени я уже и сам кое-что заподозрил. Пусть сам расскажет.
— Я знаю, кто испортил «Нырок»! — заявил Брюс и покраснел.
— А разве это не Бротиган тогда впервые покушался на миз Монти?
— Даже если и Бротиган, как бы он влез в опломбированный на заводе блок без ведома механика?
— Я тут научился ещё кой-чему, dux bellorum. Или теперь должно говорить — сир? Выяснилось, я могу перекинуться в любую вещь по выбору. Свойство ли это Авалона, или способности мои развились, и бессмертие стало навыком, а не даром — я не знаю. Хочу попробовать в других условиях. Важно, что до сих пор я переодевался в то, что летает. В первый раз на «реполове» это спасло мне жизнь, когда я потерял движок. Тогда, на «Нырке», с повреждёнными навигационными системами, я воспользовался бортовыми самописцами, чтобы вернуться собственным следом. Смею предположить, это выручило всех. Мне понравилось. Чем больше я увлекался этим спортом, тем на всё более длительный срок покидал тело. При этом я совершенно не задумывался насчёт его, тела, комы или клинической смерти. Я возвращался и находил тело готовым для себя. Что-то же должно заставлять лёгкие дышать, а сердце — сокращаться, содержать его для меня в готовности? Иначе ведь — кусок мяса…
— Он разговаривал со мной, когда был Нырком!
— …а сам я не помню. Понимаешь, к чему мы клоним?
— Мы тут только что рассуждали о папиных достоинствах, ну, против моего клона. А кто-нибудь подумал, куда делся клон? Сколько нас было там, в амфибии? Четверо — если по головам.
— Я его не чувствую, — признался Рубен. — Я занял тело, пока его изначальное сознание спало. Я привык, что оно молчит. Но это не значит, будто он не чувствует меня. Я-то весь вот он, и думаю громко, и действую самостоятельно.
— Хочешь сказать, будто вас там сидит двое, и один — внутренний вредитель?
— Ну, если бы кто ко мне впёрся, я бы его не приветствовал, знаете ли. Когда-то я думал, что наличие тела очень важно. Самое большое желание Назгула — вновь обрести тело. Самый большой страх Назгула — быть забытым на долгие годы в промороженном суперсекретном ангаре и гадать, жив ли хоть кто-то из тех, кто ещё помнит про тебя. Но что там дальше? А дальше я размышляю о возможностях и о поле, где бы я их применил. Что есть личность? Информация плюс энергия. Ну… мы тут все философы постольку-поскольку, извините, если кто умнее. Информацию можно записать, передать… скопировать? Информация ведь такая штука, её при передаче становится больше, в источнике передачи её не убывает. Хотя личность, конечно, очень специфическая информация. Я не хочу произносить слово «душа» — оно слишком большое.
Последовавшая за этими словами пауза была наполнена воображением, аж мухи в воздухе вязли, если бы тут вообще были мухи. Интересно, лаборатория синтеза клонировала мух?
— То — ты. А то — другая личность.
— В общем, вот что у меня есть в общий котёл. Такая вот фигня у тебя на балансе, бери и пользуйся. Придумаешь, что с этим делать — честь тебе и хвала.
— На балансе у меня сплошная фигня, одной больше… Погоди, так кто всё-таки сломал датчик: ты или второй? Насколько я понял, ты вселился в амфибию уже после поломки? С чего вы вообще решили, что проблема имеет место быть? Я до сих пор думал, что твоя личность поглотила ту, меньшую.
— Я всю дорогу тренировался, — признался Рубен. — Может, я и сломал, пока скакал туда-сюда. Это ж какие клапана выдержат? А насчёт поглощения: я тут подумал… кажется, они не могут. На уровне аксиоматики. И потому же я очень сомневаюсь насчёт дублирования. С точностью до хромосомы можно сдублировать носитель, но — меня?
— И что нам с вами делать?
— Убедиться, что я не гружу вам вакуум. Допросите меня с применением «наркотика правды».
— Клонов нельзя, таков закон. Мы ничего не знаем про твою биохимию.
— Рискните. Вы большим рискуете, если этого не сделаете. А я временно выйду. В крайнем случае у вас будет, — Рубен оглянулся в поисках подходящего вместилища, — ну хоть бульдозер.
Брюс подумал, что бульдозер отцу не пойдёт. Норм тоже усомнился:
— Просить Кэссиди применить «наркотик правды», даже если тот у него с собой — всё равно, что посвящать его в детали. У него-то навряд ли к тебе личное отношение. Едва ли он станет хранить твой секрет.
— Я могу рассчитать дозу и сделать инъекцию, — сказала Мари. — Не надо чужих.
— Не надо инъекции.
— Не понял. Ты сам предложил…
Брюс замахал на всех руками, скакнул в кабину и включил передатчик на громкую связь. Ну, на достаточно громкую.
— …и вот что я думаю: если это существо, в отличие от меня, меня слышит и занимает тело, когда я его освобождаю, и ведёт себя тихо из чувства самосохранения — думаю, я всё-таки его подавлю в случае бунта, поскольку я сильнее и доминирую…
— Не надо инъекций, — повторил «Рубен». — Иначе я тоже свалю куда-нибудь. У меня, может, принципы. В конце концов, терпеть ли физическую боль — личное дело каждого, а эти фишки насчёт растормаживания центров удовольствия всегда казались мне гнусными. Я умею всё, что умеет он. Думаешь, это ты прыгнул в лучемёт Волчицы, когда она уже курок спускала? Ничего подобного. У тебя для этого просто не хватило бы воображения. Это я спас нам обоим это тело, и между прочим не для того, чтобы кто-то за здорово живёшь рисковал его биохимией. Доминирует он, ага. Ну, допустим… А ещё он мерзко с ним обращается!
Какая у него странная улыбка. Неуверенная и вызывающая одновременно. Мари Люссак посмотрела на «Рубена» с испугом и отодвинулась. Психика восемнадцатилетнего в тридцатилетнем теле — кто бы подумал, что это может быть непривлекательно!
— Если ты уйдёшь, — возразил Брюс, — тело, скорее всего, погибнет.
— Ну вот. Учитывайте это всё, кому оно дорого.
— Пап, чёрт тебя побери, а ты чего молчишь? Это твоё тело тут… разговаривает.
— В том-то и дело, Брюс, что не моё. По-хорошему говоря, это его тело.
— И… и что? Опять те же и там же, только теперь мой папа — бульдозер?
— Нет, пожалуйста, — вырвалось у Мари Люссак. Норм хмыкнул, что должно было означать — «обожаю эту семейку», а «бульдозер» угрюмо промолчал.
Один раз за счёт женщины тут уже играли в самоотверженность, и некрасиво возводить это в принцип. Они встают и молча уходят, растят наших детей, но они несчастны, и виновны в этом мы.
— Зайдём с другой стороны, — отважился Норм. — Ответьте мне, Эстергази-все, кто из вас втрескался в Мари Люссак?
— Боюсь, таки оба, — хмуро ответил «бульдозер». — У него биохимия. А у меня… а вот это уже только наши дела.
Ах если бы. Ты — объект большой политики, папочка. Ты та сила, которую нашла для себя Мари Люссак в своих странствиях по Галактике, и что с тобой будет — что будет со всеми нами? — зависит от того, как она этой силой распорядится. Есть ли у неё характер, и есть ли у неё честь. И мы вдруг поняли, что не нам решать. Право Назгула — выбирать себе женщину и планету. Мы так часто повторяли, что выбора у нас нет, почему же мы удивляемся, если он сказал — «Зиглинда»? Навсегда.
— Во-о-о-оздух! — прервал их вопль Морган, и Брюс дёрнулся — не от испуга, а потому, что её голос. Конференция мигом закрыла рты, Норм сноровисто накрыл огонь котелком, и все кинулись к краю полога: смотреть. «Рубен», кем бы он ни был прямо сейчас, потянулся к энергоштуцеру, но Норм остановил его руку.
Лагерь под камуфляжными полотнищами и под деревьями, на склоне холма и припорошенный снегом. Сверху мы выглядим… мы никак не выглядим. Выглядеть мы можем только в инфравизор, да и то если ошиблись в расчётах килоджоулей, которые можем себе позволить, и если их системы слежения точнее, чем нам бы хотелось. И всё же занятно, как мы поменялись местами. Теперь мы прячемся под «зонтиком», а глазастые нас ищут. Или не нас?