оворил Волчок, уплетая бутерброд с колбасой и запивая его горячим, сладким кофе. – Как подумаю, сколько миллионов людей полегло из-за этого гада – выть хочется!
– Я тебя прекрасно понимаю, Егор, – сказал профессор, с теплотой глядя на своего помощника.
Тот был еще слаб и бледен, как после тяжелой болезни, но силы стремительно возвращались к нему. Он уже успел принять душ и теперь сидел за столом в махровом халате, с зачесанными назад влажными волосами.
– У меня был шанс прикончить этого козла, – с воодушевлением проговорил Волчок. – Не поверите – я кое-как удержался!
Терехов вздохнул:
– Егор, Егор… Сколько раз уже я тебе говорил о том, что ход истории менять нельзя.
Волчок дернул плечом и сухо произнес:
– Не понимаю: что бы изменилось? Вторая мировая была уже в разгаре. Ну, закончилась бы война на пару лет раньше – кому от этого было бы плохо? Мы бы спасли от смерти миллионы людей.
– Гитлер – одна из ключевых фигур двадцатого века, – назидательно изрек Терехов. – Каждый день его жизни имел для нашей планеты поистине вселенское значение.
Егор куснул бутерброд и проговорил с набитым ртом:
– Видел я вашего фюрера – человек как человек, ничего необычного. Почитайте «Войну и мир» Льва Толстого. Там четко сказано: историю вершат не полководцы и «гении», а сам народ. Ну, а ваши «великие» – всего лишь жестяные фигуры. Мусор, вынесенный на берег морским прибоем. Но суть-то не в мусоре, а в самом море!
Профессор улыбнулся. Потом глотнул вина из бокала, облизнул губы и сказал:
– Ты знаешь писателя по имени Томас Манн?
– Знаю, – отозвался Егор. – Читал его «Волшебную гору». И еще какой-то рассказ про Венецию.
Профессор одобрительно кивнул и сказал:
– Так вот, Томас Манн сказал о Гитлере буквально следующее: «Этот парень – настоящая катастрофа. Нет никаких причин не интересоваться его характером и судьбой».
– И что?
– А то, что он не прибрежный мусор, а, скорее, ураган, который привел в движение море и вызвал страшную бурю. Все важнейшие решения, приведшие к развязыванию, наращиванию и расширению Второй мировой войны, а также определившие ее исход, принимались конкретными людьми, а не «народными массами», партиями или классами. Этих людей было совсем немного, и главнейших можно пересчитать по пальцам. Невиль Чемберлен, Адольф Гитлер, Уинстон Черчилль, Иосиф Сталин, Франклин Рузвельт. Вот, пожалуй, и все. Подлей-ка мне вина, оно к тебе ближе, чем ко мне.
Волчок кивнул и взялся за бутылку. Наполнив вином хрустальный фужер, Волчок пододвинул его к профессору.
– Вы слишком категоричны в своих суждениях, проф. А как же ближайшие соратники и советники перечисленных вами людей? Их мнения тоже имели значение.
Терехов поднял фужер, задумчиво посмотрел сквозь вино на лампу, вздохнул и сказал:
– Воспроизвести поименный список этих людей сложно. Вожди постоянно тасовали колоды своих «серых кардиналов».
– Хорошо, убедили, – угрюмо проговорил Волчок. – И что же из всего этого следует: Гитлеру нельзя дать хорошего пинка под зад?
– Фигура Гитлера должна остаться неприкосновенной, – ответил профессор Терехов. – Так же, как все прочие ключевые фигуры истории. Иначе разразится катастрофа, которая будет всем нам дорого стоить.
– А как насчет простых людей? – холодно осведомился Егор. – Значит, их можно убивать пачками, и на ход истории это никак не повлияет?
– Я этого не говорил. Но их судьбы для истории не слишком существенны.
Егор отодвинул чашку с недопитым кофе, словно внезапно потерял аппетит.
– Кажется, вы забыли про «эффект бабочки». Если мне не изменяет память, в рассказе Рэя Брэдбери путешественник, попавший в прошлое, случайно раздавил бабочку. В результате, когда он вернулся в свое время, то обнаружил, что там все переменилось.
– Гм… – Профессор задумчиво разгладил пальцем черный, аккуратно подстриженный ус, нелепо контрастирующий с его абсолютно седой всклокоченной шевелюрой. – Видишь ли, Егор… С точки зрения математической теории, наступить на бабочку будет возможно, но это окажется совсем не та бабочка, которая способна привести к описываемым изменениям. То же самое, если вы отправитесь в прошлое с намерением убить собственного дедушку. В самый последний момент обязательно произойдет что-то, не позволяющее воплотить это намерение в жизнь. История – штука упругая, и сила ее сопротивления огромна.
Некоторое время Волчок сидел молча, а потом посмотрел на профессора исподлобья и сказал:
– Проф, у меня такое ощущение, что вы восторгаетесь Гитлером.
– В некотором смысле – да, – спокойно произнес Терехов. – Представь себе, каким великим героем он остался бы в памяти человечества, если бы погиб осенью сорок первого года. Тогда еще не было газовых камер и крематориев. Но были великие победы. Дания, Австрия, Норвегия, Нидерланды, Бельгия, Франция – все эти страны лежали у ног фюрера. Немецкие войска оккупировали пол-Европы.
– Да-да, – усмехнулся Егор. – «Победителей не судят». Этой мерзкой поговоркой можно оправдать любые гнусности. Знаете, профессор, я в некотором смысле был знаком с Гитлером лично. И поверьте: у меня он не вызвал ничего, кроме отвращения.
– Многие великие люди были в быту просто невыносимы, – пожал плечами Терехов. – Это черты характера, и мы не виноваты в том, что мы такие, какие мы есть.
– Вот как? – Волчок хмыкнул. – И кто же в этом виноват?
– Проблемы тяжелого детства, ущербной физиологии, неуспеха в социализации… Да мало ли.
Егор упрямо качнул головой и веско проговорил:
– Ерунда! На месте деспота может оказаться человек с любым опытом. Деспотизм – это выбор сердца, а не опыта.
– Но…
– Зло никак не сводится к человеческому опыту, – твердо произнес Волчок.
Терехов нахмурился.
– По-моему, это ты говоришь ерунду. Ты считаешь, что психология вообще ничего не объясняет?
– Психология не может объяснить зло как таковое. Максимум, что она может: это помочь человеку пережить зло.
Терехов отхлебнул вина и нервно проговорил:
– Если бы ты убил фюрера, реальность изменилась бы. И вполне возможно, что в новой реальности нас с тобой попросту не было бы. Ни тебя, ни меня. А это значит, что, убив фюрера, ты убил бы самого себя. Способен ты на это?
– Я говорил не об этом, – хмуро произнес Егор.
– А я – об этом. И не стоит продолжать этот спор.
– Не я его начал.
– И все равно не стоит.
– Как скажете, проф. Но если вы еще раз назовете этого беспредельщика гением, я…
Профессор вдруг побледнел и схватился за сердце.
– Терехов, что с вами? – взволнованно спросил Волчок.
– Я… не…
Егор сорвался с места и бросился к аптечке. Быстро нашел валидол, выщелкнул одну таблетку, вернулся к профессору и затолкал таблетку ему под язык.
– Дышите ровно, – сказал он, глядя Терехову в глаза. – Ни о чем не волнуйтесь. Все будет хорошо.
Терехов прикрыл глаза, посидел немного молча, потом снова открыл и сипло пробормотал:
– Мне уже лучше.
– Я вызову врачей!
– Нет, не стоит…
Но Волчок его уже не слушал. Он взял со стола мобильник и набрал номер «Скорой помощи».
3
Егор и Юля стояли перед зеркалом в ванной комнате. Егор был в спортивных шортах, Юля – в ночной рубашке. Егор прополоскал рот, сунул зубную щетку в стеклянный стаканчик, посмотрел на отражение подруги в зеркале и негромко окликнул:
– Юль!
– М-м? – спросила она, расчесывая волосы массажкой.
– Что бы ты сделала, если бы в твоих руках была судьба миллионов людей?
Юля на мгновение остановилась, на лице ее промелькнуло удивление.
– В каком смысле? – спросила она.
– В прямом.
Юля отложила массажку, после чего повернулась к Волчку и прямо спросила:
– Егор, к чему эти вопросы? Ты что-то задумал?
– Да я просто так спросил, – попробовал уйти от ответа Волчок. Но с Юлей такой фокус не проходил.
– Не ври мне! – сказала она.
– Я не вру.
Егор отвел взгляд.
– Смотри мне в глаза, Волков! – потребовала Юля.
Егор нехотя взглянул на нее, стараясь придать своему лицу невинное выражение:
– Ну?
– Ты точно что-то задумал, – вынесла вердикт Юля. – А теперь колись: что у тебя на уме?
– Да ничего.
– А если подумать?
Егор улыбнулся и сказал:
– Ты меня видишь насквозь.
– Конечно, вижу. Ведь я же тебя люблю. А теперь признавайся: что за мысль тебе не дает покоя? Говори, пока я готова слушать.
…
– Что, если я вернусь в прошлое и «сотру» Гитлера из мировой истории? Так, чтобы и следов от него не осталось.
– Сотрешь? В каком смысле?
– В прямом. Ликвидирую.
Юля приподняла брови:
– Ты хочешь его убить?
– Не то чтобы убить… Хотя… Разве этот гад не заслуживает смерти?
– Егор, убийство – это в любом случае убийство. Даже когда оно совершается во имя благих целей.
Егор дернул щекой и проворчал:
– Демагогия.
– Что?
– Прости, милая. Я просто хотел сказать, что если враг прокрался в твой дом и угрожает твоим близким, ты имеешь все основания его ликвидировать.
– «Ликвидировать»?
– Прикончить, уничтожить, стереть. Называй, как хочешь.
Юля бросила зубную щетку в стаканчик, повернулась к Егору и посмотрела ему в глаза.
– Волков, – строго проговорила она, – обещай мне, что никогда этого не сделаешь.
– Ты о чем?
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Ты задумал вернуться в прошлое и убить Адольфа Гитлера. Так?
– Ничего я не задумал. Я всего лишь предположил: что было бы, если б я…
Юля нетерпеливым жестом прервала его и потребовала:
– Дай мне слово, что не сделаешь этого.
Егор молчал, насупившись.
– Ну? – потребовала Юля. – Пообещай, что выбросишь из головы мысль об «убийстве во благо». Иначе я сейчас же соберу вещи и уйду.
Волчок посмотрел на Юлю удивленно:
– Для тебя это так принципиально?
– Да, – ответила Юля. – Для меня это очень принципиально. В моих глазах ты самый добрый, самый нежный и самый лучший парень на свете. Не дай мне усомниться в этом.