— Осторожнее в области сердца, — прошептал он. — Там самое хрупкое место.
Странно. Автоматон никогда не шептал. Всегда говорил ровным, официальным тоном.
Ольфария начала извлекать замороженные фрагменты проклятия. Работа была ювелирной — одно неверное движение, и детское сердце остановилось бы навсегда. Но руки автоматона направляли её, его магия указывала безопасные пути.
— Почти готово, — сказала она, захватывая последний крупный фрагмент.
— Подождите, — автоматон вдруг схватил её за запястье. — Этот кусок связан с центром памяти. Если его удалить резко, девочка может забыть родителей.
Ольфария посмотрела на него внимательно. Откуда автоматон знал о таких тонкостях? В базовых программах поддержания жизни подобных знаний не было.
— Тогда как?
— Растворите его постепенно. Целительной магией. Я буду поддерживать связи в мозгу.
Они работали синхронно следующие полчаса. Автоматон осторожно поддерживал нейронные связи, пока Ольфария по крупицам растворяла последние остатки проклятия. Его движения были слишком мягкими, слишком осторожными для машины.
Наконец девочка вздохнула глубоко и открыла глаза.
— Мама? — позвала она, и мать кинулась к кровати со слезами радости.
Ольфария откинулась в кресло, вытирая пот со лба. Автоматон стоял рядом, его руки всё ещё слабо светились остатками магии.
— Где вы научились такому? — спросила она тихо. — Это не базовые программы.
Автоматон помолчал, глядя на счастливую семью.
— Мастер Крид не всегда был таким холодным, — наконец сказал он. — Когда он создавал меня... вложил в мою матрицу воспоминания о том, что значит исцелять с состраданием.
— Воспоминания? Чьи?
— Свои. Давние. Из тех времён, когда он ещё помнил, что значит быть человеком.
Автоматон повернулся к ней, и в его глазах мелькнула едва уловимая печаль.
— Иногда эти воспоминания... проявляются. Особенно когда дело касается детей. Мастер считает это недостатком программирования, но я... — он запнулся. — Я стараюсь их сохранить.
Ольфария смотрела на него с новым пониманием. Перед ней стоял не просто автоматон, а последний осколок человечности Крида, заключённый в искусственное тело.
— Как вас зовут? — спросила она. — У вас ведь есть имя, правда?
Автоматон долго молчал, борясь с какими-то внутренними запретами.
— Элиас, — прошептал он наконец. — Мастер Крид называл меня Элиас, когда создавал. Но это было давно.
Ольфария кивнула, храня в сердце эту маленькую тайну. Элиас. Теперь у её молчаливого помощника было имя.
Лифт беззвучно поднимался к двадцать восьмому этажу, и Ольфария стояла, прислонившись к зеркальной стене, закрыв глаза. В ушах всё ещё звучали голоса — благодарности спасённых, плач родственников, монотонные отчёты Элиаса. Сегодня было особенно тяжело. Семнадцать пациентов, трое на грани смерти, один ребёнок с проклятием, которое чуть не свело её саму с ума.
Двери раздвинулись с тихим шипением, и она вошла в свою квартиру. Ноги сами понесли её на кухню, руки машинально потянулись к магической кофейной машине. Крид не скупился на удобства — аппарат был настоящим произведением искусства, инкрустированный мифрилом и заколдованный на идеальное приготовление любого напитка.
Ольфария коснулась панели управления, выбрав обычный чёрный кофе. Машина загудела, наполняя воздух ароматом свежемолотых зёрен. Через минуту в её руках оказалась дымящаяся чашка.
Она прошла к панорамному окну, которое занимало всю стену гостиной. Ночная столица раскинулась перед ней — море огней, магических факелов и светящихся вывесок. Где-то внизу кипела жизнь: торговцы закрывали лавки, стражники обходили посты, влюблённые гуляли по освещённым бульварам. Мирная, обычная жизнь людей, которые просто хотели быть счастливыми.
Ольфария сделала глоток кофе и прислонилась лбом к прохладному стеклу. В отражении она видела собственное лицо — бледное, усталое, с потухшими глазами. Когда она в последний раз по-настоящему улыбалась? Не из вежливости к пациентам, не из благодарности Криду, а просто так, от души?
В Москве она тоже работала допоздна, тоже уставала, тоже смотрела в окна на ночной город. Но тогда была другая усталость — честная, человеческая. Усталость врача, который спасает людей в рамках возможного. Здесь же каждый день был чудом. Её руки воскрешали мёртвых, лечили безнадёжно больных, дарили надежду там, где её не было.
И почему же на душе становилось всё тяжелее?
Может быть, дело было в том, что чудеса обесценивали саму жизнь? Когда смерть можно повернуть вспять, когда любую болезнь можно вылечить, теряется что-то важное. Та хрупкость, которая делает каждый момент драгоценным.
А может, дело было в Криде и его философии. Спасать жизни ради политических целей, лечить одних и убивать других по расчёту. Она стала частью этой системы, винтиком в механизме, который превращал медицину в оружие.
Ольфария отпила ещё кофе, чувствуя, как горечь напитка смешивается с горечью в душе. Внизу проехала карета скорой помощи, её магические сирены мигали синим светом. Кого-то везли в клинику, кому-то нужна была её помощь. Но сейчас рабочий день закончился, и Элиас справится с ночными вызовами.
Элиас... Единственный в этом мире, кто понимал её без слов. Автоматон с человеческим сердцем, запрограммированный на сострадание. Ирония судьбы — машина оказалась человечнее многих людей.
Она вспомнила его глаза сегодня, когда они спасали девочку. В них была боль — настоящая, искренняя боль за маленькую жизнь. Крид давно забыл, что такое сострадание, пациенты видели в ней только чудотворца, а Элиас... Элиас чувствовал то же, что и она. Усталость от чужой боли, радость от спасённых жизней, тревогу за каждого больного.
Кофе остывал в её руках, но Ольфария не замечала. Она смотрела на огни города и думала о том, что завтра снова придётся вставать, снова лечить, снова делать вид, что всё в порядке. Что она нашла своё место в этом мире, что счастлива служить великому магу.
А где-то в глубине души тихо плакала русская женщина-хирург, которая просто хотела домой.
Ольфария допила остывший кофе и поставила чашку на подоконник. Огни города постепенно редели — становилось всё позже, и даже в столице империи люди расходились по домам. Она подняла голову и посмотрела на небо.
Звёзды здесь были другими. Не теми, что светили над Москвой, не теми созвездиями, которые она помнила с детства. Незнакомые узоры мерцали в темноте, рассказывая истории чужого мира. Большая луна — почти в полтора раза крупнее земной — заливала столицу серебристым светом, а рядом с ней виднелась маленькая спутница, едва различимая точка.
Где-то там, в этом бескрайнем космосе, была её родная планета. Земля с её суетой, больницами, бесконечными дежурствами и простыми человеческими радостями. Мир, где кофе не варили магические машины, а врачи не воскрешали мёртвых одним прикосновением.
Ольфария прислонилась щекой к стеклу. Холодная поверхность приятно контрастировала с её разгорячённой кожей. Интересно, кто-нибудь там, на Земле, помнит безымянную женщину-хирурга, которая погибла под колёсами грузовика? Коллеги по больнице, несколько знакомых... Наверное, её уже забыли. Жизнь идёт дальше, на её место пришёл другой врач, пациенты даже не заметили подмены.
А здесь она стала легендой. Ученица великого мага, целительница, способная вернуть к жизни безнадёжно больных. Люди шептали её имя с благоговением, матери молились на неё, прося спасти детей. Слава, о которой на Земле можно было только мечтать.
Но почему же так хотелось вернуться в ту серую больничную палату, где она проводила дни напролёт, спасая жизни без всякой магии? Почему простая человеческая благодарность казалась дороже преклонения целого города?
Звёзда сорвалась с небесного купола и прочертила яркую линию между созвездиями. На Земле люди загадывали желания на падающие звёзды. Ольфария закрыла глаза и подумала: если бы у неё была возможность загадать одно единственное желание...
Нет. Она открыла глаза и отошла от окна. Бесполезно мечтать о невозможном. Её новая жизнь здесь, среди магии и чудес, рядом с бессмертным магом и его автоматоном с человеческой душой. Завтра снова будут пациенты, которым нужна её помощь. И это важнее всех сожалений о прошлом.
Ольфария прошла в спальню, сбрасывая по дороге домашнюю одежду. Кровать была заправлена безупречно — невидимые слуги Крида поддерживали порядок в её квартире. Шёлковые простыни приятно холодили кожу, перьевая подушка мягко приняла её голову.
Она лежала в темноте, слушая далёкие звуки города. Где-то проехала ночная карета, где-то загудел магический механизм, где-то пропел петух — даже в столице империи находилось место простым деревенским звукам.
Постепенно мысли становились туманными. Усталость брала своё, веки тяжелели. В полудрёме ей почудилось, что звёзды за окном шепчут что-то на знакомом языке, но она уже не могла разобрать слов.
Ольфария уснула под чужими созвездиями, а во сне ей приснилась Москва — шумная, грязная, бесконечно родная. И она проснулась утром с мокрыми от слёз щеками, не помня, о чём плакала во сне.
Глава 6
Ольфария спускалась к лифту с чашкой кофе в руках, всё ещё чувствуя остатки тревожного сна. Двери кабины раздвинулись, и она застыла на пороге. Внутри стоял Крид в своём неизменном тёмном костюме, руки сложены за спиной.
— Доброе утро, Ольфария, — произнёс он ровным тоном. — Сегодня у тебя будет особенный урок.
Она вошла в лифт, стараясь не показать удивления. Крид редко поднимался к ней сам, обычно вызывал через слуг или автоматонов.
— Какой урок? — спросила она, делая глоток кофе.
Крид не ответил. Он протянул руку к панели управления и нажал странную комбинацию кнопок — сначала верхняя левая, потом три нижние одновременно, затем центральная. Панель мигнула красным светом, и лифт дрогнул.
— Куда мы едем? — Ольфария почувствовала, как кабина начинает опускаться гораздо глубже обычного.