– Ты, что ли, порядки тут решил устанавливать? – интересуется Макс.
– Нет. Оно мне надо? Просто люблю тишину.
– А-а-а… Однако не тебе решать, чем в лагере будет заниматься мой… родственник. – Это слово он выговаривает сквозь зубы. – Скажу мыть окна – будет мыть окна. Скажу – сортир, будет мыть сортир.
– А ты будешь часто в сортир ходить, – вдруг говорит Бородин.
Интересная реакция. Но ещё интереснее, что Макс Горчаков после этих его слов бледнеет.
Кошусь на Бородина, который спокойно сидит на кровати и трогает разбитую губу. Снова оглядываю Горчакова. Его модная длинная чёлка закрывает чуть не пол-лица, но если присмотреться… Они с Бородиным похожи как родные братья. И уши вон одинаковые.
Похоже, Бородин – бастард старшего Горчакова. Аристократы во всех мирах одинаковы. Никогда не могут удержать то, что в штанах. И бегают потом по миру десятки внебрачных отпрысков…
Час спустя в казарме шумно и душно, несмотря на распахнутые настежь окна. Двадцать девять человек – пустой осталась только одна койка.
Лежу на кровати, вслушиваюсь в аристократический трёп. Рядом пыхтит Егор Ильин, переодеваясь в выданную форму. Торопится так, словно переодеться быстрее всех для него жизненно важно.
Форма, кстати, сшита как по личным меркам и удобна. Штаны, рубашка, бейсболка – всё защитного цвета с разводами. Хмыкаю. Помнится, увидев камуфляж в первый раз, подумал, что он похож на блевотину бегемота.
Берцы на удивление лёгкие. Носки из какой-то интересной ткани. Насколько понял, будут впитывать пот.
– За каким вот это всё надо… – бухтит в углу мажоров Горчаков.
– Военный лагерь – последний экзамен в училище, – охотно делится Николай Юсупов. – По результатам лагеря и определяют же, поступил ты или нет. Уровень одарённости будут проверять. Ну и, понятно, гонять с физподготовкой… Это наверняка основное. А напоследок испытания. Кто победит – тот и поступил.
Он тоже переодевается и не упускает момента поиграть мышцами. Мол, он-то точно сдаст всё и даже больше. И в училище поступит.
Его кучерявый сосед возражает:
– Это вообще ни разу не основное, физподготовка твоя. Одарённость – да. Но ещё выясняют личные качества. Типа кто в офицеры годится, кто нет. Хотят проверить, на что мы годимся в поганых условиях. То есть в полевых, – исправляется он. – На брезгливость, на выносливость, вот это всё, понимаешь? И я даже знаю, куда годишься ты, Колян.
– Куда? – не уловил иронии Юсупов.
– Дерьмо из клозета вычёрпывать! – ржёт кучерявый.
Это Евгений Данилов, магия воздуха. Тоже граф. Кстати, основная масса одарённых здесь – стихийники. Дар иллюзий Никиты Каменского – большая редкость.
– Чё сказал?! – Юсупов грудью прёт на Данилова. На его ладони загорается огонёк.
– Юсупов, магию прочь! Данилов! Ещё одна провокация – и будете вместе сидеть в карцере! – влетает в казарму уже знакомый сержант Беляев. – Почему не все переодеты?
На некоторое время в казарме повисает тишина. Народ ускоренно одевается, прекратив саркастически комментировать фасон и материал формы. Ну, почти прекратив.
– А я-то думал, портянки дадут! – продолжает кривляться Палей. Машет ногой, оглядывая носок. – Непорядок! Армия тут или куда?
Парень треплется как шут, но взгляд у него при этом внимательный и острый.
В половине первого в казарму снова заходит сержант.
– Минута на построение в шеренгу.
– А кто не успеет? – опять влезает Палей.
– Осталось пятьдесят секунд, – спокойно отвечает сержант и добавляет: – А кто не успеет – получит наряд на уборку клозета.
После чего все вопросы сразу отпадают.
Я иду сразу за Бородиным и мысленно ржу. Вот точно так же, как мы сейчас, ходили в строю гоблины Халкара Кривоклыка. Толкались, наступали друг другу на пятки и непотребно ржали. Правда, в бою вели себя ровно наоборот. Я, пожалуй, и не знаю воинов лучше гоблинов… Но дисциплины от них ждать точно не приходилось.
Нас выстраивают на плацу. Поднимают флаг, и я смотрю на него с удовольствием. Мощный, величественный двуглавый орёл на красном фоне – красиво и убедительно. Российская империя расположена сразу в двух частях света. Сильное, огромное государство.
Звучит гимн. Стоим навытяжку – даже Палей не юродствует. Потом перед нами встаёт майор Зверевич и кратко рассказывает о целях и задачах училища, которое вот-вот станет нам, будущим офицерам, родным. Правда, не всем. И зависит это от того, как каждый проявит себя в военном лагере.
Последовавший за речью инструктаж я слушаю вполуха, задумавшись над крайне любопытным вопросом.
Военный лагерь – последний экзамен в училище. До него были вступительные теоретические и конкурс на физподготовку.
Но Никита Каменский совершенно точно документы в училище не подавал, никаких экзаменов не сдавал, физические умения не демонстрировал…
Понятно, что взят по протекции графа Хатурова. Но чтобы вот так, без экзаменов?..
С плаца нас ведут в столовую, где начинается новый виток представления на тему «Любимая сыночка изволит капризничать».
– Это, мля, чё?! – вопит срывающимся баском Юсупов. – Я такое жрать не подписывался!
– Так ты служить подписался, Колян, – парирует Данилов за соседним столом. – Начинай…
Невесёлый смех – и смеются не все.
Опускаю глаза в тарелку. Перловая каша с мясом. Причём мяса – много. Пожимаю плечами и берусь за ложку. Кстати, это единственный здесь столовый прибор. Да и официанток не видать.
Каша как каша. Ну да, мясо недоварено, каша недосолена. Не спорю, повара следует повесить на первой сосне. Но это сытно, да и порции огромные. И на вкус точно лучше пустошных слизней. А я как-то целый месяц их жрал. Проблема в том, что деликатесами я питался куда чаще… Э-эх.
– А тебя понос не прошибёт? – пристаёт Палей к Горчакову. К каше он, понятно, и не притронулся, но галеты трескает вовсю, благо их тут куча. – Ма-акс, ну ты бы поостерёгся… Фу, блин, да как ты это жрёшь?!
– Другого точно не дадут, – поясняет Горчаков. – Понятно ж уже…
Впрочем, осиливает он едва половину.
Я съедаю всё. Утренние бутерброды (хреновые, кстати) в моём животе и памяти о себе не оставили. С тоскливой мыслью о графских круассанах запихиваю в себя несколько сухих печенек. Выпиваю сиропно-сладкий компот из каких-то сушёных фруктов. Половину стакана эти фрукты и занимают.
– Меня сейчас стошнит… – еле слышно говорит около меня Егор Ильин и отодвигает тарелку.
– Привыкнешь, – хмыкает Бородин.
В списке Матвея не указан ни род, ни магия Дмитрия Бородина. И в скобках рядом с именем мой камердинер чётким крупным почерком подписал: «Не нарыл. Выясню».
Я и в столовой сел с ним, вроде знакомы уже. И точно не мажор. Против общества подсевшего к нам Ильина тоже пока возражений не имею.
– Надо поговорить, – шепчет он, поднимаясь.
После обеда нам объявлено «свободное время до построения в 16.00».
Выходим втроём, «гуляем» около плаца.
– Предлагаю держаться вместе, – говорит Ильин. Смотрит с вызовом. Мол, не думай, и без вас проживу, если что.
Забавный пацан. И он прав: вместе проще.
– Я тебе должен, – сообщает мне Бородин, игнорируя слова мелкого. – Смогу – расплачусь. Однако не стоило вмешиваться.
– Давай пока инфой заплатишь? – предлагаю я. И «доверчиво» открываю душу: – Я последние два года учился на дистанционке, так вышло. А до этого как-то не интересовался столичными вузами. Другие дела были.
– Род Каменских? – кивает Ильин. – Соболезную.
Не сразу понимаю, что он имеет в виду. Потом вспоминаю смерть «отца» и делаю грустное лицо.
Бородин кивает в поддержку.
– Надеюсь, нас примут, – говорит Ильин. И добавляет: – Кстати, некоторых примут в любом случае. Палея, Горчакова… Палей на июньском балу во дворце такое устроил… Едва замяли. Так что теперь тут на воспитании. Только это тайна. Я слышал, как отец об этом говорил.
Он замолкает, опускает взгляд. И выглядит таким наивным, что я сразу начинаю сомневаться если не в сказанном, то по крайней мере в его мотивах.
– Мы не друзья, понятно, – продолжает Ильин, не поднимая глаз. – Но… тут же Палей, Горчаков, Данилов…
– Юсупов, – добавляет Бородин.
– Ага. Останемся поодиночке – затопчут. Их вообще не должно было быть в лагере, но с ними ситуация меняется… К ним сейчас многие примкнут, я думаю.
– Ну ты продуманный, – хмыкает Бородин. – А ты того стоишь, чтоб за тебя держаться?
– Не знаю, – улыбается Ильин. – Но… не попробуешь – не узнаешь?
Я поворачиваюсь к Бородину:
– Для начала скажи – что ты не поделил с Горчаковым? Учти, он мне по-любому сильно не нравится.
– Ладно, – нехотя отвечает он. – Я Дмитрий, кстати.
– Егор!
– Никита.
Жмём друг другу руки.
– Какие тут секреты, – отвечает наконец Бородин. – Я бастард графа Горчакова. Естественно, родной батюшкин сыночек меня терпеть не может.
– Мне лично плевать, бастард ты или наследник. Да хоть монгольский хан. А твой отец кто? – смотрю на Ильина. Он опять опускает глаза:
– Мой? Нетитулованный дворянин. Но… Связи у него, в общем.
Бородин кивает:
– Связи – это хорошо. Значит, ты у нас информатор? А я… Ну, даже не знаю. В лекарствах вот разбираюсь. В травках. Настои всякие могу делать, отвары. – Он делает паузу и, глядя куда-то вверх, добавляет: – В токсинах тоже понимаю.
– Не повезло твоему братцу, – хмыкает Ильин. – Наверняка ты уже пару-тройку токсинов на нём испытал? Ну скажи, испытал же?
Бородин ухмыляется, а я делаю в голове пометку: с парнем дружить!
Теперь понятно, откуда такая кличка – Токсин. А также его обещание Горчакову насчёт сортира.
– А ты? – спрашивает Ильин, и они оба поворачиваются ко мне. – Кстати, тебя же не было на экзаменах…
– Хорошая протекция? – сдержанно интересуется Бородин.
– Вроде того, – соглашаюсь. – Я сдавал… но отдельно. В том числе нормативы.