~~~~~~~~~~~
В этом месте мы должны на некоторое время прервать наше изложение, выйти за пределы книги «Будущее науки» и остановиться на том особом значении, которое приобрела идея расы в последующем творчестве Ренана. В «Будущем науки» понятие расы присутствует, но не является предметом особого анализа: в центре авторского внимания находится человечество, взятое в своей целокупности. Однако уже на страницах «Будущего науки» в числе наиболее актуальных задач для наук о человечестве названо «сравнительное изучение приемов, посредством которых различные расы выражали различные сплетения мыслей» [AS, 301]; [БН, 3-я паг., 15] (последняя фраза переведена в БН c точностью до наоборот). Именно эта задача вдохновляла собственное научное творчество Ренана как лингвиста. Решению этой задачи был посвящен уже первый лингвистический труд Ренана – «Исторический и критический опыт о семитских языках вообще и о еврейском языке в частности». Он был написан в 1846–1847 годах – то есть еще до написания книги «Будущее науки». В мае 1847 года Французский Институт присудил Ренану за «Опыт о семитских языках» свою ежегодную Вольнеевскую премию. Затем Ренан переработал эту рукопись и издал ее новый вариант в 1855 году под названием «Общая история семитских языков». Эта книга составила научную репутацию Ренана как семитолога. Базовым категориальным противопоставлением, определявшим подход Ренана к анализу семитских языков, было противопоставление арийцы vs. семиты (о месте этой бинарной оппозиции в истории лингвистики см. [Olender 2002]). Целью Ренана было дать обобщенное описание грамматического строя семитской семьи языков на контрастном фоне семьи индоевропейской (т. е. арийской), противопоставляя друг другу две эти языковые системы как выражение двух противоположных духовных сущностей. Носителями этих духовных сущностей и выступают у Ренана две расы – арийская и семитская. Таким образом, понятие расы у Ренана-лингвиста занимает центральное место; при этом оно имеет глубоко двусмысленный характер (тонкий анализ этой двусмысленности см. у Ц. Тодорова: [Todorov 2001, 195–211]). Ренан проводит принципиальное различение между расой биологической и «расой языковой»; историк семитских языков, по мнению Ренана, не может делать каких-либо заключений о биологических расах; его суждения могут относиться к расам лишь как к неким культурным первоначалам. Эта позиция Ренана дает основание ряду исследователей отводить от Ренана обвинения в расизме: как пишет, например, Перрин Симон-Наум, дихотомия арийцы / семиты обозначает у Ренана «не две этнические единицы, но две модальности философского суждения» [Simon-Nahum 2009, 47]; понятия арийский и индоевропейский «выступают как своего рода идеальные типы, признаки которых вовсе не выводятся из естественных условий обитания, а эксплицитно конструируются историком языка» [Simon-Nahum 2001, 70]). Однако понятие расы, как ни модифицируй его денотацию, неизбежно несет с собой биологические коннотации; в силу этого оно и приобретает у Ренана неустранимую двусмысленность. Но есть и еще одно обстоятельство: для Ренана фундаментальное значение имеет постулат о неравенстве человеческих рас. В глазах Ренана это неравенство нисколько не мешает принципиальному единству человечества: наоборот, основу идеального порядка составляет солидарность неравных друг другу рас в общем служении человечеству (всяк сверчок знай свой шесток); в этом представлении о всепронизывающей иерархии особенно наглядно проступают теологические схемы, изначально предопределившие весь строй ренановского мышления. Этот принцип неравенства вполне сохраняет у Ренана свою силу и применительно к сравнению арийской и семитской рас: грамматическому превосходству «арийского языка» над «семитским языком» соответствует культурное превосходство арийских народов над семитскими, проявившееся, согласно Ренану, в процессе всемирно-исторического развития – см. [Todorov 2001, 202–206]. Будучи проекцией общего ренановского принципа иерархии на суперэтнический уровень существования человечества, идея неравенства рас постепенно получила в сознании Ренана статус важнейшего постулата, в котором (как и всегда у Ренана) его личная система ценностей чудесным образом совпала с научно доказанной истиной. В предисловии 1890 года к первому изданию «Будущего науки», оценивая содержание этого своего раннего манифеста в свете последующего развития науки, Ренан отмечал: «Я недостаточно ясно представлял себе неравенство рас» [AS, 71–72]; [БН, 1-я паг., 9]. И далее, с удовлетворением обводя взглядом колоссальные результаты, достигнутые науками о человечестве к концу XIX века, Ренан обобщил эти результаты в следующих итоговых формулах: «История религий уяснена во всех наиболее важных чертах. Стало ясно ‹…› что на протяжении всех обозримых для нас веков никогда не было ни откровений, ни сверхъестественных фактов. Познаны общие законы развития цивилизации. Констатировано неравенство рас. Почти полностью установлены права каждого из человеческих семейств на ту или иную, более или менее лестную, оценку в истории прогресса» [AS, 72–73]; [БН, 1-я паг., 10][24]. Все вышесказанное заставляет нас скорее присоединиться к мнению тех исследователей, которые видят в Ренане одного из идейных предтеч современного расизма [Поляков 1996, 221–224]; [Olender 2002, 103–156] (то же на рус. яз. – [Олендер 2008]). Ренан не был бытовым юдофобом (скорее есть основания называть его юдофилом); он не был бытовым расистом – он был убежденным элитаристом. Можно ли его назвать не просто идейным предтечей расизма, но идейным расистом? П.-А. Тагиефф исключает Ренана из своего обзора французских теорий расизма: он подчеркивает, что Ренан разделял лишь те положения теории Гобино, которые касались иерархии изначальных человеческих рас [Тагиефф 2009, 49]. Сложно сказать, имеем ли мы право назвать Ренана «расиалистом» в том смысле, который придал этому термину Ц. Тодоров, т. е. сторонником мировоззрения, основанного на следующих постулатах: 1) расы существуют; 2) физические и ментальные характеристики взаимосвязаны; 3) группа определяет индивида; 4) существует единая иерархия ценностей (этот постулат расиализма наиболее важен для Ренана); 5) политика должна основываться на научном знании ([Todorov 2001, 134–138]; то же на рус. яз. – [Тодоров 1998, 6–8]). Тодоров подчеркивает, что «расиализмом» может быть названо лишь мировоззрение, совмещающее в себе все пять вышеперечисленных идей. Между тем Ренану были органически чужды догматизм и однозначность: мироздание представлялось Ренану иерархичным и многомерным, поэтому почти всякое утверждение о той или иной вещи Ренан мог скорректировать либо указанием на другие уровни бытия, к которым эта вещь не относится, либо указанием на другие аспекты этой же самой вещи – например, на ее «оборотную сторону». Поэтому три из пяти вышеперечисленных принципов (за исключением первого и четвертого) могли быть у Ренана обставлены теми или иными – порой довольно существенными – оговорками. Сам Ренан в Предисловии 1855 года к «Общей истории семитских языков» декларативно подчеркивал особую важность нюансированного подхода к расовой проблематике: «Суждения о расах всегда должны пониматься с большим количеством ограничений; сколь бы огромное место в истории человеческих деяний мы ни должны были по праву отвести изначальному влиянию расы, тем не менее влияние это уравновешивается массой влияний иного рода, которые иногда вроде бы одерживают верх над влиянием крови, а то и вовсе заглушают это последнее» [Renan 1958b, 139]. Если Ренан и был расиалистом, то расиалистом мягким и непоследовательным: для Ренана, в отличие от фанатичных расиалистов, принадлежность к человечеству была не менее важна, чем принадлежность к расе. Это не отменяет, однако же, двух фактов: 1) признание неравенства рас было одним из ключевых принципов (или даже скорее одной из имплицитных пресуппозиций) мировоззрения Ренана; 2) филология, как ее практиковал сам Ренан – то есть сравнительная грамматика в его исполнении, – была неразрывно связана с понятием расы. Как писал сам Ренан, «разделение на семитов и индоевропейцев было создано филологией, а не физиологией» [Renan 1958a, 102]. Действительно, дело было не лично в Ренане и не в его личной исследовательской практике. На протяжении XIX века те или иные элементы расиализма так или иначе присутствовали в значительной части работ по сравнительной грамматике (и в еще большей степени – в сознании авторов этих работ). Если историческая наука XIX века была связана многочисленными узами с национализмом, то сравнительно-историческое языкознание в XIX веке было связано столь же многочисленными узами с расиализмом (см. об этом [Поляков 1996, 203–230, 273–279]). Взвешенную оценку позиции Ренана в контексте всей вышеописанной проблематики дает Реджина Поцци [Pozzi 1996]: она завершает свой обзор выводом о принципиальной двусмысленности ренановского наследия.
При всей значимости расовых категорий для сознания Ренана, филология в его глазах не сводилась целиком к его любимой сравнительной грамматике, а историческое бытие людей не сводилось к расовому бытию. Расовый момент был важным (и, с точки зрения позднего Ренана, недооцененным в его собственной ранней книге) – но не единственно важным. Поэтому, как нам кажется, было бы неправильно сводить историко-филологический проект Ренана к его расиалистскому измерению. На этом мы закончим отступление о расах и вернемся к рассмотрению более общих представлений Ренана о человечестве, как они изложены в «Будущем науки».
~~~~~~~~~~~
Из общей иерархии субъектов у Ренана вытекает соответствующая иерархия значимости: наивысшей значимостью обладает человечество, наименьшей – индивидуум. Субъект любого из трех низших уровней интересен постольку, поскольку он причастен к субъекту более высокого уровня. Поэтому предметом наибольшего интереса для Ренана является человечество. Соответственно этому определяется и характер исторического времени, которое интересует Ренана: это будет время, охватывающее жизненный цикл всего человечества, т. е. время максимальной протяженности. Ренановская «история человеческого духа» есть макроистория. Ренана интересуют процессы большой длительности и крупного масштаба: это вообще характерно для тех историков, которые мыслят органицистскими метафорами. Микропроцессы сами по себе мало интересуют Ренана. Однако в силу аналогии между филогенезом и онтогенезом процессы развития человеческого духа во всемирно-историческом масштабе могут быть продуктивно сопоставлены с процессами развития человеческого сознания в индивидуальном масштабе; развитие человечества может продуктивно изучаться на примере развития отдельной человеческой особи.