Говоря о «полемиках и мелких мщениях», Рейнак имеет в виду затяжную борьбу, развернувшуюся между кланом г-жи Корню и кланом принцессы Матильды и графа Ньеверкерке за институциональный контроль над коллекцией Кампана: эта борьба имела форму межкорпоративного конфликта между Лувром, с одной стороны, – и Академией надписей и изящной словесности, а также Музеем Наполеона III, с другой. События развивались следующим образом: 27 апреля Ренье и Корню заключили с представителями Святого престола и римского Ломбарда принципиальную договоренность о сделке. Окончательный договор был подписан 20 мая французским послом в Риме герцогом де Грамоном и кардиналом Антонелли. До июня еще можно было думать, что собрание Кампана предназначается для Лувра; но в июне вышел министерский приказ, согласно которому Себастьен Корню назначался временным администратором нового музея, создающегося для хранения коллекции Кампана. Это был еще один тяжелейший удар по самолюбию Ньеверкерке. Новый музей, получивший название «Музей Наполеона III», открыл свою экспозицию для широкой публики во Дворце промышленности на Елисейских Полях 1 мая 1862 года – в тот самый день, когда в Лондоне открылась очередная Всемирная выставка. Помимо коллекции Кампана, в экспозицию музея вошли коллекции древностей, добытых французскими археологами за последние годы. Здесь впервые были выставлены оригиналы и копии предметов искусства, привезенных Ренаном из Сирии, Перро, Гийомом и Дельбе – из Галатии, Эзе и Доме – из Македонии. Поскольку г-жа Корню была вдохновительницей всех вышеперечисленных командировок, Музей Наполеона III мог бы с полным правом называться «музеем госпожи Корню». К открытию музея были выпущены сопроводительные материалы: главным из них была брошюра того самого Эрнеста Дежардена, на биографический очерк которого о Леоне Ренье мы ссылались выше. Дежарден всячески подчеркивал в брошюре целостный характер нового музея, его историко-энциклопедические задачи, и выражал акцентированную надежду на дальнейшее сохранение музея как самостоятельного учреждения. После этого произошло то, что должно было произойти: Ньеверкерке и принцесса Матильда развернули мощную кампанию публичного и закулисного давления на императора с целью переиграть назад всю ситуацию и передать собрание Кампана в распоряжение Лувра. Император в конце концов уступил давлению своей кузины и 11 июля передал под юрисдикцию Лувра все коллекции Музея Наполеона III с разрешением последующей передачи ненужных Лувру экспонатов собрания Кампана в другие музеи Франции. Но газетная война между сторонниками двух лагерей от этого только ожесточилась. Вплоть до конца 1862 года в прессе шла яростная полемика между сторонниками клана Корню и сторонниками Ньеверкерке: сторонники Ньеверкерке доказывали случайный характер коллекций Музея Наполеона III и обосновывали правомерность передачи их под юрисдикцию Лувра, тогда как сторонники Корню, во-первых, указывали на целостный характер коллекции Кампана и на недопустимость ее расчленения, а во-вторых, продолжали упирать на научно-просветительскую специфику Музея Наполеона III, на его связи с художественной промышленностью и уподобляли его Южно-Кенсингтонскому музею в Лондоне. При этом обе стороны периодически обвиняли друг друга в халатности, непрофессионализме, а то и в хищениях. В войну оказались втянуты такие убеленные сединами авторитеты, как Энгр и Делакруа: оба великих живописца выступили в защиту клана Корню – то есть Музея Наполеона III и Академии надписей. Имя Ренье фигурировало в печати как имя одного из безусловных сторонников нового музея, но прямого участия в полемике он до поры до времени не принимал. Однако затем Ренье и сам стал одним из активных действующих лиц конфликта между Академией надписей и Лувром, поскольку в этом конфликте наметилась новая, дополнительная интрига: выяснилось, что сотрудник Лувра Вильгельм Фрёнер опубликовал в немецком журнале «Philologus» со своим комментарием целый ряд греческих и латинских надписей, привезенных Ренаном (из Сирии) и Эзе (из Македонии и Фракии) и выставленных в мае 1862 года во Дворце промышленности. Номер «Philologus» cо статьей Фрёнера достиг Парижа в сентябре 1863‐го и вызвал бурю негодования в парижском академическом мире. 26 сентября Ренье сообщил на заседании Академии надписей о недопустимом поступке Фрёнера, лишавшем французских ученых научного приоритета в публикации надписей, и потребовал «достаточно энергичной реакции» на этот акт, с целью недопущения подобных злоупотреблений в будущем. Гиньо направил от имени Академии надписей соответствующее письмо в Министерство общественного образования, но не получил никакого ответа: поступок Фрёнера остался без последствий [Reinach 1905, 224–229]. Понятно, что данный случай был рассмотрен министерством в общем контексте конфликта между Академией надписей и Лувром, который в тот момент надлежало всеми силами заглушать. Чтобы завершить историю собрания Кампана, скажем, что она закончилась по принципу «так не доставайся же ты никому»: залы Музея Наполеона III в Лувре открылись для посетителей в мае 1863 года, но одновременно с этим – в подтверждение главного тезиса Ньеверкерке о случайном характере собрания Кампана – Лувр приступил к расчленению коллекции; в последующие годы коллекция Кампана была необратимо распылена по целому ряду французских провинциальных музеев. Именно это имел в виду Соломон Рейнак, говоря, что от мстительности Ньеверкерке в конечном счете «пострадал сам Лувр».
Таким образом, данная попытка вертикального сговора и институционального шунтирования завершилась неудачей реформаторов.
Однако вернемся в 1861 год, когда Ренье и Себастьен Корню находятся в Риме. После того как в апреле соглашение о покупке собрания Кампана было в принципе достигнуто, Ренье передает все заботы о коллекции Кампана Себастьену Корню, а сам переходит к выполнению второго поручения императора. Речь шла о покупке Садов Фарнезе: большого (величиной в 7 гектаров) участка Палатинского холма, где находились развалины дворца Цезарей. Сады Фарнезе были в тот момент собственностью неаполитанского короля. 29 августа 1861 года «Le Moniteur» сообщил, что император при посредничестве Леона Ренье приобрел на средства из своей личной казны территорию Садов Фарнезе, где с ноября 1861‐го возобновятся археологические раскопки (история французских раскопок 1861–1870 годов на Палатинском холме теперь подробно прослежена в [Tomei 1999]).
Леон Ренье: возвращение в Париж. В июле 1861 года Ренье вернулся во Францию. За истекший год его служебное положение сильно изменилось. В мае 1860‐го умер его покровитель Леба, и Ренье тогда же назначили преемником Леба на посту заведующего Сорбоннской библиотекой: это позволило ему с женой получить маленькую квартиру в административном здании Сорбонны. Теперь Ренье была предложена должность генерального инспектора образования – вторая по значимости в университетской системе после должности министра образования. Но если на должность министра образования во Франции изредка и приходили люди, не принадлежавшие к университетской корпорации (например, литераторы-академики, как Сальванди), то должность генерального инспектора всегда оставалась внутрикорпоративной. Это была труднодостижимая вершина карьерного роста для преподавателей. Наполеон III предложил такой пост человеку, вообще не имевшему диплома о высшем образовании. Ренье, однако, отказался от этой чести: он не хотел сильно отрываться от исследовательской работы. В результате он получил из рук императора высшую должность, о которой только может мечтать во Франции серьезный исследователь: императорским указом для Ренье была учреждена новая кафедра в Коллеж де Франс – кафедра римской эпиграфики и римских древностей (заметим в скобках, что кафедра греческой эпиграфики и греческих древностей будет учреждена лишь в 1877‐м). С осени 1861 года Ренье начал читать лекции в Коллеж де Франс. Одновременно он продолжал работать с императором над «Жизнью Юлия Цезаря».
Леон Ренье: отношения с Моммзеном. В 1863 году возникает еще один сюжет, связанный с Леоном Ренье, c проблемой институционального шунтирования и с дальнейшим формированием «сообщества выскочек». Речь идет о контактах Наполеона III и Ренье c Теодором Моммзеном.
Клод Николе в недавней работе отметил, что «Моммзен относился к Леону Ренье как к равному» [Nicolet 2006, 175]. Моммзен состоял в постоянной переписке с Ренье. Так, в 1860 году их эпистолярные контакты были связаны с еще одной акцией Наполеона III, осуществленной по инициативе Ренье: приобретением (с целью последующей публикации) полного научного и эпистолярного наследия крупнейшего итальянского эпиграфиста и нумизмата Бартоломео Боргези, скончавшегося в апреле 1860 года. Моммзену было предложено войти в состав редакционной коллегии будущего полного собрания сочинений Боргези. А в мае-июне того же 1860‐го находящиеся в Париже выдающиеся немецкие ученые эпиграфист Вильгельм Генцен и филолог Фридрих Ричль выступают посредниками между Наполеоном III и Моммзеном в связи с жизнеописанием Юлия Цезаря: они запрашивают у Моммзена согласия на его участие в консультировании императора «по ряду военно-административных вопросов», касающихся жизни Цезаря. Моммзен, вообще относившийся скептически к научным притязаниям власть имущих и уж тем более не допускавший для себя никакого официального участия в научных трудах другой державы, ответил предельно вежливым отказом на оба предложения (см. [Wickert 1964, 137–149]).
Тем не менее попытки привлечь Моммзена к сотрудничеству продолжались. Во второй половине апреля 1863 года Моммзен прибыл в Париж. Здесь он вел обычную для командированного ученого жизнь: днем – работа в библиотеке, во второй половине дня – иногда музеи; вечером – театры или званые обеды. (Из всех своих парижских собеседников Моммзен наиболее высоко оценил Ренана – см. его письмо к жене от 28 апреля [Wickert 1964, 151]). Вскоре – между 28 апреля и 6 мая 1863 года – Моммзен был принят Наполеоном III. Прямых свидетельств о содержани