обучения в Практической школе высших исследований не была насквозь подчинена цели получения квалификационного диплома. Здесь не было выпускных экзаменов. Учеба в Практической школе высших исследований завершалась написанием дипломной работы, но диплом об окончании Школы не давал права на занятие каких-либо должностей. В результате содержание учебного процесса было освобождено от диктата ближайших прагматических целей. Между тем учеба во всех прочих заведениях, имевших фиксированный состав студентов, состояла главным образом в многомесячном натаскивании студентов к экзаменам: нацеленность на подготовку к экзаменам определяла организацию всего учебного процесса на верхних этажах французской образовательной системы, от старших классов лицея до «профессиональных» факультетов и высших школ включительно.
Плата за такую свободу преподавания и обучения состояла в том, что Практическая школа высших исследований не давала своим преподавателям и слушателям достаточных средств к существованию. Устав Школы предполагал поощрение наиболее успешных студентов стипендиями на втором и третьем году обучения; однако, например, за первые шесть лет существования историко-филологического отделения всего лишь два студента удостоились таких стипендий [Documents 1893, 77]. Подобное положение студентов было, впрочем, совершенно нормальным для тогдашнего французского высшего образования: стипендии стали сколько-нибудь систематически вводиться в обиход лишь с 1877 года. Гораздо более специфичным было финансовое положение преподавателей. В 1869–1876 годах годовое жалованье ведущих профессоров Школы («научных руководителей») составляло 2500 франков, жалованье рядовых преподавателей («репетиторов») – от 800 до 2000 франков. Для сравнения скажем, что в 1865–1868 годах жалованье профессора Коллеж де Франс, Музея естественной истории или парижских факультетов наук и словесности составляло 7500 франков, жалованье профессора Высшей нормальной школы – 7000 франков, Школы хартий – 4000 франков[39]. Таким образом, Практическая школа высших исследований стала самым низкооплачиваемым из всех высших учебных заведений Франции. Эта ситуация сохранится и в XX веке. В письме к Анри Берру от 7 декабря 1929 года Люсьен Февр писал:
Если я брошу мое место [профессора в Страсбургском университете] и уйду в Высшую практическую школу, я перейду с моей нынешней зарплаты в 68 000 [франков], позволяющей мне жить и содержать семью при любых превратностях, – на зарплату в 34 000 [франков]. То есть уменьшение ровно вдвое [Febvre 1997, 378].
Низкооплачиваемость персонала была неотъемлемой частью организационного плана, разработанного Дюрюи: относительная низкозатратность Школы позволяла надеяться на получение необходимого бюджетного финансирования; при этом для ведущих профессоров заработок в Практической школе высших исследований был лишь прибавкой к основному жалованью, получаемому в Коллеж де Франс или в другом заведении «дополнительного подмножества». Что касается рядовых преподавателей, то для них главной компенсацией стала уникальная возможность трудиться в соответствии со своим исследовательским призванием и участвовать в создании профессионального научного сообщества. Разумеется, здесь требовались, во-первых, сильные ценностные мотивации, а во-вторых – хотя бы минимальная материальная обеспеченность или же дополнительные источники заработка. Эта система стала успешно работать.
Четвертое отделение
Характеризуя новую институцию, придуманную Виктором Дюрюи, мы сознательно допустили небольшой сдвиг во времени (и тем самым некоторую оптическую аберрацию): мы описывали не столько замысел 1868 года, сколько получившийся в 1869 году результат. Между тем вплоть до конца 1868‐го, говоря словами Тынянова, «еще ничего не было решено» – или, во всяком случае, было решено очень мало. Декрет о создании Практической школы высших исследований был подписан императором 31 июля 1868 года; тогда же был объявлен набор в новосозданную школу. А 16 августа, информируя журналиста Эдмона Абу о подготовке к открытию Школы, Дюрюи писал: «Где я возьму денег? Не знаю. Но я знаю, что к 1 декабря все будет готово» [Duruy 1966, 47]. Однако дело было не только в нерешенности вопросов финансирования: не было ясности в организационных вопросах. Как писал позднее Моно,
создавая Практическую школу высших исследований, Дюрюи принес лишь общую идею: что лаборатории являются важнейшей частью высшего образования и что наряду с лабораториями физики и химии могут также существовать лаборатории исторические и филологические. Он не знал заранее, какую форму должна принять его школа [Monod 1897, 129].
В наибольшей степени эта неясность касалась Четвертого отделения.
С первыми тремя отделениями все было сравнительно просто: исследовательские очаги здесь уже существовали; было понятно, как должны быть оборудованы лаборатории, кто будет вести занятия, чему эти занятия будут посвящены и где будут локализованы. Гораздо сложнее обстояло дело с историко-филологическим отделением. Неясно было, чему именно обучать и где обучать. Что касалось исторического знания, то практической направленностью и, можно сказать, «лабораторным» характером отличались лекционные курсы первых двух лет обучения в Школе хартий. Но программа Практической школы высших исследований не должна была дублировать программу Школы хартий. C другой стороны, самостоятельную исследовательскую работу студенты Школы хартий вели очень активно, но сепаратно друг от друга: студенческие исследования не имели здесь никакой групповой институционализации, кроме ритуала защиты дипломных работ[40]. Участникам «научного лобби» было очевидно, что в историко-филологической сфере эквивалентом лабораторных занятий могут быть только исследовательские семинары, как они существуют при немецких университетах. Но во Франции ближайшим формальным аналогом семинарских занятий в историко-филологической сфере являлись так называемые конференции (conférences) – групповые занятия, традиционно практиковавшиеся на отделении словесности в Высшей нормальной школе: именно эти занятия были известны Виктору Дюрюи из собственного опыта. По внешнему виду близкие к немецким семинарским занятиям, по содержанию они расходились с ориентацией немецких исследовательских семинаров. Конференции в Высшей нормальной школе были попросту основной формой прохождения студентами материала базовых учебных курсов, а эти обзорные курсы сами по себе не обладали исследовательской направленностью.
Первоначальный замысел Дюрюи состоял в том, что конференции на Четвертом отделении Практической школы высших исследований следовало жестко привязать к тем или иным лекционным курсам, читаемым в различных заведениях «дополнительного подмножества». Конференции должны были носить строго вспомогательный характер по отношению к лекциям: отсюда – разделение преподавательского состава Практической школы высших исследований на «научных руководителей» (directeurs) и «репетиторов» (répétiteurs, maîtres auxiliaires); согласно этому раскладу, научный руководитель читает свой лекционный курс в Коллеж де Франс или в другом месте – а репетитор под контролем научного руководителя «репетирует», то есть повторяет и закрепляет, содержание лекций в ходе семинарских занятий на Четвертом отделении. Как видим, при всех реформаторских установках Виктора Дюрюи усвоенный им смолоду габитус нормальена давал себя знать. Но, во-первых, довольно быстро обнаружилась физическая невозможность территориально прописать все конференции по месту чтения соответствующих лекционных курсов. В результате для занятий Четвертого отделения пришлось выкроить две комнаты из помещений Сорбоннской библиотеки. (О выделенных по инициативе Леона Ренье помещениях для историко-филологического отделения см. свидетельства разных авторов, приводимые в Приложении 3.) Тем самым Четвертое отделение обрело собственную реальность не только в виртуальном, но и в физическом пространстве; но тем же самым его конференции оказались териториально отрезаны от соответствующих лекционных курсов. И дело не ограничилось территориальной автономизацией. Дальше стало выясняться, что жесткая привязка семинарских занятий к темам лекционного курса содержательно малопродуктивна и что она сковывает творческую энергию молодых преподавателей, взятых на роль «репетиторов». Вместо того чтобы проводить семинарские занятия по лекционному курсу, профессора и «репетиторы» стали соотносить лекционный курс и семинары более гибким и сложным образом: тема годового семинара стала мыслиться как дополнение к теме годового лекционного курса или как предварительное введение в предмет лекционного курса; в любом случае конференции Четвертого отделения, при всей их формальной соотнесенности с теми или иными лекционными курсами, сразу стали приобретать автономию.
Особенно ярким примером такой автономизации стала конференция по истории: она начала работать первой и в известном смысле задала тон всем последующим конференциям по другим предметам. «Научным руководителем» по истории был назначен, как мы помним, Альфред Мори. На должность же «репетитора» по истории Дюрюи выдвинул Габриэля Моно. Можно допустить, что в числе соображений, заставивших Дюрюи назначить «научным руководителем» именно Мори, своего личного друга, было и желание использовать в интересах Школы административный вес Мори, и стремление прикрыть молодого и радикально настроенного Моно от возможной критики консерваторов. О том, как разворачивались события далее, мы можем судить по двум дошедшим до нас текстам: по фрагменту из дневника Моно и по личному письму от Моно к Дюрюи. Оба текста чрезвычайно ярко показывают, как создавалось Четвертое отделение Практической школы высших исследований.
Считается, что Отделение исторических и филологических наук официально открылось 1 ноября 1868 года. Но вот что пишет Моно в своем дневнике, начиная с 7 декабря 1868 года: