чному человеку» как идеалу прежней французской образовательной системы. «Cтыдно слышать из уст директора Высшей нормальной школы столь неправильное словоупотребление», – пишет Ласерр и затем разъясняет свою мысль:
Он [Лависс] превращает приличного человека в «человека благопристойного», то есть в чисто светский и совершенно поверхностный в своей приятности человеческий тип. И он бросает в аудиторию это определение, как если бы оно соответствовало каким-то общеочевидным банальным историческим фактам. ‹…› Но неужели профессор Сорбонны не склонится перед текстами, пусть даже тексты эти всем известны и общедоступны? Писатели той эпохи [эпохи Людовика XIV] часто описывали тип приличного человека, и все они – в частности Паскаль, Мольер, Лабрюйер – наделяли его такими признаками, как серьезность, сила и достоинство в сочетании с грацией, свободой и непринужденностью, причем сочетание это таково, что два вышеуказанных ряда качеств как бы выступают гарантией друг для друга: ведь истинная широта ума и подлинное владение знаниями непременно отличаются от педантизма известной грацией, точно так же как естественная грация отличается некоторой серьезностью от аффектации» [Lasserre 1912, 29–31].
И Ласерр подкрепляет свои слова цитатой из Паскаля.
Глава о Лависсе открывает первую часть книги Ласерра, носящую название «Война с гуманизмом» и посвященную проблемам среднего образования. Проблемам высшего образования посвящена вторая часть книги – «Варварство в Сорбонне». Свою критику «новой Сорбонны» Ласерр начинает с фигуры Дюркгейма (последний, став сорбоннским профессором в 1902 году, очень быстро превратился, по выражению недоброжелателей, во всемогущего «регента Сорбонны»: безусловное неформальное лидерство Дюркгейма в общеуниверситетском масштабе подкреплялось его членством в двух важных органах управления – Совете Университета и Консультативном совете[54]). И, точно так же как перед этим Ласерр разоблачал неправомерные отождествления, на которых строилась аргументация Лависса, теперь он разоблачает неправомерные отождествления, к которым прибегает Дюркгейм:
Так, безо всякого труда, хотя и с изрядной долей абстракций, дискредитировав то, что и без него было уже донельзя дискредитировано, а именно любительский дилетантизм, он [Дюркгейм] после этого путем чисто словесных ухищрений отождествляет дилетантизм и общую культуру (которая на самом деле является противоположностью дилетантизма). Его словесная диалектика заставляет распространить осуждение дилетантизма и на осуждение общей культуры. ‹…› Но общая образованность есть по сути своей образованность, разделяемая всеми, плод одинаковой для всех умственной дисциплины. Так не придется ли затем распространить осуждение общей образованности и на любую подготовку, на любое воспитание, имеющее целью внушить членам одного общества некоторый запас общих принципов, привязанностей, верований и чувств? [Op. cit., 190].
Другими словами, отрицание роли общей культуры ведет к распаду общественного единства: как видим, Ласерр продолжает линию аргументации, ранее развитую Брюнетьером.
Обвинение, выдвинутое сперва против Дюркгейма, включается впоследствии Ласерром в итоговый обвинительный вердикт, касающийся «новой Сорбонны» в целом:
Она [Сорбонна] отождествила общую культуру и дилетантизм, эти две противоположности, чтобы распространить заслуженно дурную репутацию дилетантизма и на общую культуру. Она признает лишь слепое накопление сырых материалов – признает не только как цель умственной работы, но и как единственный способ преподавания, как педагогический инструмент. Философская, историческая и критическая позиция реформированной Сорбонны определяется одним словом. Это систематическое отречение от разума [Op. cit., 477–478].
О причинах, приведших к такому отречению, Ласерр говорит чуть позже, на самых последних страницах своей книги. Причины эти состоят в «засилье еврейского и особенно протестантского элемента в стенах Университета». Это засилье квалифицируется Ласерром как «скандальное с нравственной точки зрения» и как «вопиющий факт, сущностно связанный с войной против умственного воспитания, ведущейся во имя „демократии“» [Op. cit., 489].
Аналогичным образом оценивают «новую Сорбонну» Массис и Тард:
Наши реформаторы покушаются ни более ни менее как на классический идеал культуры; они поставили себе целью заменить этот идеал новым образцом умственного развития. Именно этим определяется вся серьезность нынешнего спора; именно поэтому надлежит сделать этот спор достоянием широкой гласности. ‹…› Идеал, который нам навязывают, – это специализация, обязательная уже в коллеже и продолжаемая на факультете [Agathon 1911, 70].
Дальше следует ссылка на Дюркгейма и все та же цитата из книги «О разделении общественного труда». Массис и Тард, как до них и Ласерр, видят в этом культе специализации огромную угрозу, но каждый защищает от этой угрозы что-то свое, наиболее дорогое: Ласерр – в первую очередь единство общества, а Массис и Тард – в первую очередь индивидуальный талант. И, чтобы побить сциентистов их же оружием, Массис и Тард (как до них и Брюнетьер) ссылаются на авторитет Клода Бернара, который писал: «Науки движутся вперед лишь силою новых идей и творческой или оригинальной мощью мысли» [Op. cit., 79]. (Массис и Тард цитируют 5-й параграф 3-й главы 3-й части «Введения в экспериментальную медицину» Бернара).
Что же касается отождествления культуры XVII века с дилетантизмом, то Массис и Тард, вслед за Ласерром, в корне отвергают подобное отождествление, видя в нем
чисто полемический прием. ‹…› Смешивать дилетантизм с классической культурой, этим продуктом дисциплины и усилия, возведенного в систему, – значит допускать грубейшее искажение истины [Op. cit., 160–161].
«Эрудит» в полемическом дискурсе
Обратимся теперь к другому термину, использованному Марком Блоком в комментируемом нами пассаже, – «эрудиты». Слово «эрудиция» тоже было словом-сигналом в борьбе правого лагеря с новой Сорбонной. В этой связи следует остановиться на разделе книги Ласерра, специально посвященном исторической науке. Это единственный раздел во всей книге, не принадлежащий перу Ласерра: автором раздела «История» был молодой адепт «Action française» Рене де Маранс[55]. Согласно Марансу, «новое понимание истории основано прежде всего на смешении истории и эрудиции». Апостолы нового понимания истории (а это для Маранса в первую очередь Ланглуа и Сеньобос) не способны
ни провести различение между историей и эрудицией, ни тем более иерархически упорядочить отношения между той и другой. В результате они приходят к разрушению как подлинной эрудиции, так и подлинной истории [Lasserre 1912, 335–336].
Противопоставление «истории» и «эрудиции» у Маранса по сути своей в общем аналогично противопоставлению «историков» и «антикваров», развитому позднее в работах Арнальдо Момильяно[56]. Маранс выделяет три главные формы, в которых проявляется это некритическое смешение истории с эрудицией: 1) поглощение общего частностями; 2) подмена суждений предварительными материалами к суждениям; 3) сведение истории к текстологии. Надо сказать, что текст Маранса выгодно контрастирует с прочими современными ему образцами «критики справа», направленной на образовательные реформы конца XIX – начала XX века, будь то статьи Брюнетьера, Морраса, Агафона или основной текст книги самого Ласерра. В тексте Маранса почти нет патетической риторики, так или иначе характерной для всех перечисленных выше авторов, зато есть поступательное развитие концепции (вместо риторических амплификаций одной отдельно взятой мысли) и нюансированность характеристик. Именно такой взвешенностью отличается подход Маранса к проблеме соотношения истории и эрудиции, что не преминул подчеркнуть и сам Ласерр в заключительной главе своей книги:
Суть сорбоннского варварства была [выше] неоднократно охарактеризована формулой: эрудиция без мысли. Мы остереглись от того, чтобы говорить, подобно некоторым другим, об излишествах в эрудиции или о злоупотреблении эрудицией [Op. cit., 474] (курсив наш – С. К.).
Из этих слов видно и сходство между двумя соавторами, и расхождение между ними: оба заверяют в своем уважении к эрудиции как таковой, но Маранс видит корень зла в некритическом смешении истории с эрудицией, тогда как Ласерр говорит об «эрудиции без мысли», т. е. о том, что эрудиция вытесняет историю.
Те «другие», которые, согласно Ласерру, обвиняют Сорбонну в «злоупотреблении эрудицией», – это, очевидно, Агафон, т. е. Массис и Тард. «Злоупотребление эрудицией, комментариями, глоссами и специальными проблемами уже приносит свои плоды», – читаем мы в авторском предисловии к «Духу новой Сорбонны» [Agathon 1911, 17]. Ценностные установки Массиса и Тарда отличаются от установок Ласерра и Маранса довольно заметно. Ласерр и Маранс – сторонники «Action française», то есть роялисты, антисемиты, поклонники классицизма и заклятые враги романтизма. Что касается Массиса и Тарда, то Массис, будучи националистом, далек от политического радикализма Морраса, а Тард и вовсе является либеральным республиканцем. В эстетическом отношении они романтики-иррационалисты; литература их интересует гораздо больше, чем история[57]. Поэтому вопрос об эрудиции они решают гораздо радикальнее, чем Ласерр и уж тем более чем Маранс: по мнению Агафона, эрудиции в Сорбонне должно быть отведено чрезвычайно ограниченное место. Во-первых, уверенно заявляют Массис и Тард, «роль Сорбонны состоит в том, чтобы готовить преподавателей, воспитателей юношества, а не эрудитов» [Op. cit., 14–15]. Во-вторых же и в-главных, научный подход к cловесности и к истории является специфически немецким подходом: он не согласуется с «гением французской расы», и это «глубинное несогласие между темпераментами и методами» ведет к интеллектуальной деградации молодежи и к упадку образования в целом [Op. cit., 16–17]. Самым ярким внешним проявлением этого злоупотребления эрудицией и этого интеллектуального упадка является в глазах Массиса и Тарда «картотечная мания» – «la manie des fiches»: