Однажды Огюст Ренуар сравнил себя с пробкой, которую несет по волнам. С неистовой страстью (порой беззаботно) он отдавался бушующим «волнам», которые несли его по изменчивым просторам мира художеств. И, увлекаемый потоком жизни, всегда полагался на волю событий и обстоятельств, лишь едва подправляя свое движение. Несмотря на такую кажущуюся легкомысленность, ему везло в жизни: он добился больших успехов в живописи. Его даже можно назвать настоящим везунчиком. Хотя Огюст мог выбрать иной путь. Например, мог бы стать музыкантом и певцом.
П. О. Ренуар. Мадам Шарпантье с детьми. 1878. Музей Метрополитен, Нью-Йорк
Кроме всех талантов, которыми Огюст одарен был природой сверх меры, он еще имел красивый голос. И надо же было такому случиться, что его первым учителем музыки был не кто иной, как Шарль Гуно. Огюст пел в детском хоре в храме, регентом которого был великий композитор, обнаруживший музыкальный дар в мальчике. Гуно даже уговаривал родителей будущего художника отдать его к нему на обучение, убеждал, что карьера оперного певца дает достаточно неплохой доход — порядка 10 тысяч франков. Но молодое дарование не прельстилось на большие деньги, потому что, во-первых, уже давно решило, что будет рисовать, и, во-вторых, уже тогда неплохо зарабатывало: родители рано отдали Огюста на фабрику фарфора обучаться росписи посуды и статуэток, уже с 13 лет он получал вполне приличные деньги. И надо сказать, у него все получалось. Сначала рисовал виньетки, потом стал писать портреты Марии Антуанетты, и так, что, набив руку, стал зарабатывать еще больше, что вызвало даже конфликт с владельцем фабрики, так как тому, естественно, не хотелось платить больше.
Изображая женские образы, многие художники выбирали лица определенного типажа. Например, у героинь Рафаэля прослеживаются черты, по всей вероятности, его матери, а у персонажей Боттичелли — Симонетты Веспуччи из рода Каттанео. У Ренуара же нет портрета матери в зрелом возрасте, но очевидно, что какие-то черты ее им так или иначе были отражены. Если взглянуть на ретроспективу его женских портретов, то можно заметить общие характеристики — героини такие же пухленькие, как его очаровательная жена Алина Шариго. Он познакомился с ней в начале 1880-х гг. и с тех пор написал множество ее портретов. При выборе натурщиц предпочтение оказывались моделям с подобным характером внешности.
Нет ничего удивительного в том, что у Ренуара были определенные вкусовые предпочтения — так же как и у любого другого человека.
А как выглядел сам мастер? Сухощавый, с нервным лицом, неспокойный в поведении. По свидетельству окружающих, он не мог долго усидеть в одном положении, постоянно двигался, что-то вечно перекладывал с места на место, прибегал, давал указания, потом возвращался — и так без конца. Важно отметить: он очень быстро работал! Кстати, именно эта сноровка наряду со способностью находить общий язык с любым ребенком позволила ему сделать так много детских портретов. Это тем более удивительно, что детей сложно писать, учитывая их непоседливость.
Один из ярких примеров, доказывающий его «скорострельность», — создание портрета великого немецкого композитора Вагнера. Гений классической музыки сурово сказал художнику по-немецки: «У меня только 25 минут, больше нет времени для портрета!» И сел позировать. Через 25 минут Ренуар показал ему живописный портрет: «Все, я закончил».
П. О. Ренуар. Натюрморт с анемонами. 1909. Частная коллекция
Можете вообразить себе скорость, с которой он работал? Неудивительно, что за свою жизнь он написал более 6 тысяч полотен, то есть «производил» почти по две работы в неделю. И не прекращал свою активную деятельность до конца жизни, даже уже будучи полностью парализованным в 78 лет. Помощники переносили его к мольберту, надевали на большой палец правой руки тряпичный напальчник и вкладывали в него кисть. Огюст во время работы только давал указание, какую кисть ему надо подать. Последняя картина, которую он закончил за день до смерти, называлась «Натюрморт с анемонами». Друзья удивлялись: «Зачем ты пишешь? Для чего тебе это нужно?» А он отвечал: «Я не могу не писать».
Для Ренуара работа была смыслом жизни. Когда Глейр, учитель в мастерской, в которую Огюст поступил в 1862 г. спросил: «Вы, наверное, рисуете, потому что любите?», тот ответил: «Да, я не рисовал бы, если бы не любил». И всегда о живописи говорил как о смысле своего существования.
Будучи подмастерьем на фабрике фарфора, обеденное время он использовал для того, чтобы сбегать лишний раз в Лувр посмотреть на картины. Позже он добился разрешения у начальства и постоянно ходил в Лувр копировать выставленные полотна. Уже тогда Огюст пришел к выводу, что самой лучшей школой для него является именно Лувр, где погружаешься в особую атмосферу художественной лаборатории и проникаешься магией творчества.
Впоследствии он говорил, что правильность восприятия искусства зависит не от того, что изображено на полотне, хотя и это важно, а от точности глаза смотрящего. Истинная «насмотренность» возникает лишь тогда, когда присутствует некий суммарный опыт и открывается способность сравнивать художественные манеры исполнения, понимая особенности каждой. Ведь не случайно любимыми художниками Ренуара были Ватто, Фрагонар, Буше. В их работах присутствует преемственность: та же палитра, то же любовно изображенное женское тело… Может быть, на искушенный взгляд современного человека их произведения кажутся слащавыми. Но мастерство и виртуозность их исполнения вдохновляли Ренуара, который считал себя продолжателем традиций — во французской живописи особенно соблюдаются традиции, характеризующие уникальный путь Франции в мировом искусстве.
Русскому искусству, в частности импрессионизму в лице Коровина, Грабаря, отчасти Серова, присущи особенные свойства. У Маковского — такое же буйство красок и фейерверк света. Но их творчество имеет, естественно, уникальные черты. Картины Грабаря отличает мерцание голубых, лиловых, синих оттенков, его зимние пейзажи более искрометны, чем зимние пейзажи того же Моне. Ренуар очень гордился тем, что он — продолжатель французских традиций, и в то же время в сравнении с голландскими и английскими художниками (которых немного недооценивал, считая их картины «сумрачными») отдавал предпочтение итальянским. А из итальянцев выделял в первую очередь Рафаэля и Тициана. Особенно его впечатлили «Мадонна в кресле» Рафаэля и «Портрет Франциска I, короля Франции» Тициана. Другими его любимыми мастерами были Веласкес и Рембрандт.
Разумеется, творчество этих художников оказало влияние на формирование творческой манеры Ренуара. Также Огюста «подпитывали» его талантливые современники: Дега, Сезанн, Мане, Моне, Базиль, который рано покинул этот мир, уйдя добровольцем на Франко-прусскую войну. И если бы не ранняя кончина, мир мог бы обрести в его лице еще одного большого художника-импрессиониста. Из аристократической семьи происходил также и Дега. У хорошо образованных Дега, Мане и Базиля часто возникали высокоинтеллектуальные споры, в которых Ренуар, как правило, не участвовал. Он вообще не любил много говорить, как и Моне, чаще наблюдал за всем происходящим, стараясь больше слушать, чем высказываться.
На его поведение, характер, творчество, конечно, повлияла атмосфера в семье, в которой он рос. Ренуар родился в Лиможе в 1841 г. Впоследствии семья переехала в Париж. Его отец, портной, был очень трудолюбивым человеком, всю жизнь работал, содержал семью, в которой было семеро детей. Мать отличалось строгостью, простотой. С детства Огюст был приучен к порядку и труду. Он всегда говорил, что простой труд — самая важная основа в работе художника. Привычка трудиться настроила его на основательный, углубленный подход к изучению ремесла.
Но при этом он отмечал, что основой творчества является не само ремесло, а нечто запредельное, иррациональное… Живописец, по его мнению, может изучить технологию, мастерски владеть теми или иными приемами, но, если в произведение не вложено нечто особенное, свойственное душе художника, базирующееся на его собственном неповторимом опыте, работа не состоится. Когда критики обсуждали те или иные картины, подчеркивая их достоинства или недостатки, выделяя какие-то особенности, Ренуар всякий раз говорил: никакие теории, никакие высокоумные рассуждения об искусстве никогда до конца не исчерпают всей глубины того, что заложено в творчестве, потому что в нем есть что-то, что не поддается ни словам, ни описаниям.
Бывает, что какой-то художник, стоя у своей работы, пытается зрителю объяснять, давать комментарии к тому, что он изобразил. В этом занятии мало смысла. У зрителя свой опыт, свой уровень знаний, с высоты которого он понимает картину, свой набор неких алгоритмов, с помощью которых он пытается в нее проникнуть. В арт-встречах иногда приходится касаться некоторых основ, с помощью которых можно приблизиться к пониманию того, что пытается выразить художник. При этом всякий раз подчеркивается: то, что мы с вами пытаемся как-то разобрать, — лишь субъективная форма осмысления происходящего, ибо искусство — явление многообразное, объемное и многомерное. Когда же мы пытаемся, заняв однобокую позицию, объяснить смысл картины и утверждать, что достигли истины в последней инстанции, то, скорее всего, с неизбежностью впадем в заблуждение. Изучая творчество того или иного мастера, мы не должны стремиться абсолютизировать свое представление о нем. Мы можем лишь приблизиться к пониманию отдельных моментов. И никто не может с уверенностью утверждать, что «понял Ренуара во всей полноте его творчества».
Пройдет время, и Ренуар вдруг откроется с совершенно неожиданной стороны. На каком-то этапе Ренуар может восприниматься как в некотором роде слащавый художник. К примеру, как при знакомстве и с картинами Рафаэля. Мы все время находимся в пути. И этот путь порой может восприниматься не только как линейный процесс, но и как движение с одномоментным восхождением, которое условно можно назвать движением духа. И с высоты осмысленных событий мы переоцениваем взгляды и понимаем, что совершенно неверно что-то воспринимали в прошлом. Иными словами, мы время от времени закономерно проходим и стадии неких заблуждений. Поэтому и о Ренуаре не следует судить с позиций сиюминутного понимания и уж тем более утверждать, что поняли его и осмыслили в полной мере. Мы всегда находимся лишь в процессе осмысления того, с чем соприкоснулись.