ия. Они свободно обменивались половыми партнерами: кто с кем хочет, тот с тем и вступает в близкие отношения. Маори были очень пластичны, музыкальны, удивительно грациозны. Их танцы были эротичны. Исполнение сложнейших пластических движений завораживало зрителей. Гуляния с танцами и пением устраивались, как правило, в столице Таити в День независимости Франции 14 июля и заканчивались в начале августа.
Иностранных проповедников местные жители не принимали всерьез. К примеру, приезжий европеец мог наблюдать такую сцену. Маориец начинает читать псалмы, сбивается, ему становится скучно, другой подхватывает на том месте, где Бог изгоняет людей из рая из-за того, что Адам и Ева вкусили запретный плод — яблоко. Тут туземец останавливается и спрашивает у европейца, что такое яблоко. У них же там яблони не растут. Тот называет какой-то аналогичный фрукт. И маориец начинает возмущаться: «Почему нельзя поесть яблок в саду у Бога? Ему жалко? Из вредности тогда они съедят все его плоды!» Маориец захохотал и перестал читать. Для них непонятны мотивы чужой религии, поэтому принимали верования условно. Один из маорийцев даже признался, что он четыре раза становился католиком и четыре раза — протестантом. «Вербовка» происходила следующим образом. Приходит миссионер-протестант, приносит с собой бусы, блестящие пуговицы, ткань: «Станешь протестантом?» — «Стану, почему бы нет?» Приходит католик, приносит сундучок со сверкающими камушками: «Будешь католиком?» — «Разумеется, буду». Незамысловатый подход. Народ не воспринимал чужую религию как что-то сущностное. Маорийцам вообще не было свойственно «заморачиваться» по поводу сложных сентенций. Гоген довольно часто наблюдал такие сцены.
Его любимая женщина Техаамана (в своих письмах и книге «Ноа-Ноа» художник называет ее Техура) вела домашнее хозяйство, а часами просто сидела и медитировала. Кстати, для маорийцев было свойственно «уходить в себя». Они чувствовали себя частью мироздания, гармонично принадлежа миру, были безыскусны во всем. Поэтому для них было естественно вдруг сесть и сосредоточиться на каком-то своем внутреннем космосе. Туземцам чужды были все условности, придуманные цивилизацией, в том числе и связанные с созданием семьи. Как Гоген женился на своей Техаамане? Ему нужна была женщина. Он узнал, что маорийцы продают своих детей. Пришел в одну семью. «Что ты ищешь?» — «Я ищу жену». — «У нас тут есть как раз дочь тринадцати лет. Не желаешь ли ты ее?» А почему не пожелать ему, 43-летнему мужчине? И ее привели. Единственное, чем поинтересовался «покупатель», — больна или нет? И все. Какие-то побрякушки подарил матери, напоил отца вином. Кстати, аборигены с приходом европейцев стали сильно злоупотреблять алкоголем, и одно время пришлось даже бороться с их пагубным пристрастием, чтобы местные жители окончательно не спились.
Неизвестно, насколько правдоподобна эта история. Летчики, летающие на Север, рассказывали, что у чукчей и других народов Севера действует сухой закон. Завозить можно только слабый алкоголь. Но однажды по ошибке прислали ром, который по крепости больше 40 градусов. Из-за него произошла трагедия — несколько человек умерло. То же происходило и с маорийцами. Поэтому европейцы стали ограждать аборигенов от употребления вина, крепких напитков, особенно рома. Но маорийцы, не признавая сухого закона, стали сами варить самогонку. В горах росли дикие апельсины, из которых они готовили «апельсиновку». И во время праздников пили напропалую. Народ ничем не был особенно озабочен, кроме как нарвать фруктов, которые растут прямо у дома, или в реке поймать рыбу. Жили незатейливо. Появилось даже много анекдотов, рассказывающих, как люди живут в благоприятном климате без проблем.
И Гоген мечтал о такой беззаботной жизни. Он, с одной стороны, хотел отойти от всех условностей, не быть озабоченным добычей хлеба насущного. А с другой, будучи в плену собственных убеждений, все равно питался европейской пищей, на которую тратил большое количество денег. Он вообще привык сорить деньгами. Будучи биржевым маклером, никогда не считал, сколько тратит на себя, жену, семью. Если и испытывал материальные затруднения, то каждый раз это было следствием того, что Поль не умел выстраивать свой бюджет. Живя на островах, приглашал к себе маорийцев, поил их и, когда участвовал в общих посиделках, угощал всех желающих, соря деньгами налево и направо.
Когда знакомишься с жизнью Гогена на островах, конечно, с одной стороны, волей-неволей возникает внутреннее легкое неприятие и даже некоторое осуждение его поведения с точки зрения привычной христианской морали, потому что возникает ощущение, что все свое время художник предавался разгульной жизни на Таити. Но, с другой стороны, для маорийцев такой свободный способ существования был вполне естественен. И все праздничные гуляния у них, как правило, обязательно заканчивались интимными отношениями между мужчинами и женщинами. Неслучайно путешественники, исследовавшие Полинезию, рассказывали, что аборигены созданы «для любви и радости, любви и песни, любви и танцев». А по сути, чем первобытному народу еще заниматься? Не читать же им философские трактаты? Или спорить о смысле мироздания? Они танцевали, любили, плакали, страдали и веселились — все было естественно и просто. Наивная первозданность, сохранившаяся в туземцах, и привлекала Гогена. Среди них он в полной мере ощущал себя свободным человеком. А после знакомства с Техааманой у Гогена началась одна из самых светлых полос в жизни. Она готовила вкусную еду, решала все его бытовые проблемы. Они вместе купались, загорали. Она не докучала ему. А он писал. Молодая таитянка была своего рода «адреналином», который вдохновлял художника.
Одну из картин — «Девушка с веером» — Гоген посвятил своей таитянской музе. Когда он предложил сделать ее портрет, то просил быть естественной, такой, какой она бывает в повседневности. Однако девушка специально нарядилась в свое лучшее платье, взяла в руки веер и с торжественным, остановившимся взглядом стала ему позировать. В результате художник запечатлел Техааману неестественно серьезной и, что называется, «при полном параде». Как позже выяснилось, у девушки была не одна, а две матери. Оказалось, что у нее есть приемные родители и она может жить в любой из двух семей. Вот такие обычаи царили на Таити, где были размыты практически все условности и все жили при царящих там простых естественных нравах. Гогена привлекала эта бесхитростная культура, он буквально слился с ней, являясь перуанцем по своему происхождению и, возможно, подспудно стремясь к этому.
П. Гоген. Девушка с веером. 1902. Музей Фолькванг, Эссен
Когда он впервые приехал на Таити, то думал, что в порту его встретят таитянки. Однако с огорчением увидев, что прибыл в Папеэте, обычный городок с неоштукатуренными домами, многочисленными облезлыми лавками и таитянами, одетыми по-европейски, вскоре воспрянул духом. Благодаря тому что при нем было письмо, в котором его рекомендовали как человека, представляющего Францию в Полинезии, хотя особых полномочий не было, скоро оживился, потому что оно вызвало определенный пиетет, почтение со стороны местной администрации и «бомонда». Гоген стал вхож во все высшие круги и богатые дома Папеэте.
Когда художник ехал на Таити, то думал, что начнет там писать портреты важных горожан и на полученные деньги будет роскошествовать. Но неуживчивость характера, независимость и неспособность писать реалистично сыграли с ним злую шутку. На первом же портрете, заказанном ему одним уважаемым горожанином, Гоген изобразил его жену с красным носом. Заказчик возмутился, правда, деньги заплатил, но картину спрятал. Однако перед этим ее успели увидеть многие горожане и решили, что он никакой не художник, никто у него картины заказывать не будет. Так что план разбогатеть таким способом не сработал.
И тогда Гоген решил поехать в глубь острова и там построить себе хижину. Он мечтал о тихой мастерской, где будет блаженствовать под пальмами и слушать песни диковинных птиц. Так, если помыслить, каждый из нас хотел бы пожить в каком-то близком к идеальному месте, описанном Лермонтовым:
«Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Тёмный дуб склонялся и шумел».
Если не дуб, то хотя бы пальма склонялась и шелестела. Если у Лермонтова темный дуб, то у Гогена — темная пальма. Лермонтов не видел всех этих красот, а Гогену довелось познакомиться с половиной мира, поэтому он мог себе представлять такой рай. И в соответствии со своими планами забрался в глубь острова и на одном из участков, который ему удалось кое-как выбить, договорившись с местным племенем, построил себе дом — с глинобитным полом, из бамбука с пальмовыми листьями. Получилось очень удобное жилище. Между прочим, европейцы, возводившие дома из кирпича с железными крышами, задыхались в них от жары. А маорийцы, учитывая местный климат, строили простые функциональные жилища — легкие, проветриваемые, где даже под полом продувалось пространство. Был интересный случай, когда один из местных богатеев построил себе двухэтажный кирпичный дом, но жить остался в хижине под пальмовыми листьями.
В своей новой мастерской, где его никто не беспокоил, Гоген начал создавать целую серию полотен. Он писал свободно, быстро, вдохновенно. Готовился к выставке в Париже. Постоянно обменивался письмами с торговцами своих картин. Однако ответов приходилось ждать долго, потому что пароход шел от Парижа месяц. Месяц идет туда, месяц обратно, и если учесть, что Гоген всякий раз писал письма с просьбой выслать ему деньги за проданные картины, если они, конечно, были проданы, то два месяца художник пребывал в напряжении. Чаще всего ему отвечали, что покупателей не нашлось.
А если полотна даже и продавались, то деньги могли и не дойти до адресата. Так, один его приятель, Шарль Морис, человек широкой души, продав его полотна за 800 франков, элементарно их пропил. Расстояние и время влияют на поведение некоторых людей не лучшим образом. Но были и ответственные друзья, которые отслеживали его материальные дела, реализацию его картин. Так или иначе, мастер был то с деньгами, то на мели. А то обстоятельство, что его кошелек чаще был пуст, чем полон, объяснялось тем, что он довольно быстро расставался со своими капиталами.