Например, на картине «Таитянские женщины на побережье» изображены две молодые женщины, связанные какими-то общими девичьими делами. Эти женщины привлекают миловидностью. Правда, их красота весьма своеобразна. У таитянок немного приплюснутые носы, но в остальном они были достаточно привлекательными, даже, можно сказать, красивыми. К сожалению, доступность и красота таитянок привлекали моряков, которые приплывали на остров Таити, прослышав об их доступности. Однако, в сущности, эти женщины не были порочны. Для жителей Таити полигамия считалась естественной. Если к тому же туземок еще и одаривали бусами, тканями, выпивкой и угощениями, то все происходившее казалось вполне естественным.
П. Гоген. Таитянские женщины на побережье. 1891. Музей Орсе, Париж
К сожалению, ту бесхитростность быта и удивительную чистоту, которые передал Гоген в своих картинах, туземцы со временем растеряли. Кроме того, европейцы принесли с собой не только сомнительный для туземцев прогресс, но и целый букет заболеваний, о которых островитяне до них не имели представления. Они вообще практически не болели. У них были здоровые зубы, поскольку они ели корнеплоды. Жители острова имели зубы поразительно чистые и белые. Как только там появилась европейская пища, начались стоматологические проблемы, а также болезни цивилизации — сифилис, туберкулез. И люди стали умирать в больших количествах. В Папеэте жило 70 000 человек, а после того как пришли европейцы, стало 7000.
Глядя на картину, понимаешь, что художник сумел запечатлеть еще оставшуюся чистоту и открытость туземцев. По сути дела, не они должны были приноравливаться к пришествию европейцев, а жители Европы должны были раздеться, надеть набедренные повязки и прийти к таитянам без всякого миссионерства. Люди жили в удивительно гармоничном мире, и в гармонии не только друг с другом, но и с миром, с природой. Они не пытались ее подавить, как, например, хотел сделать Мичурин, которому принадлежит реакционный лозунг: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача». И Гоген был счастлив жить вместе с этим народом, потому что находился с ним в полном контакте. Конечно же, художник немного идеализировал первобытный мир, в котором очутился, но сохранил свое восхищение им через искусство, дарованное ему Богом.
Другая картина — «Мы молимся тебе, Мария». Деву Марию писали многие европейские художники. Особенно великолепно это удавалось итальянцам. Гоген же ее образ трактует совсем по-другому. Само положение младенца свободное, естественное и совершенно нетрадиционное. Художник создал своеобразный образ маорийской Мадонны — с наивной чистотой, свежестью и совсем иным настроением — не тем, к которому мы привыкли. Если все европейские Мадонны в основном выглядят печальными, зная о грядущей судьбе их сына, то маорийская Мадонна улыбается, она безотчетно счастлива. Над ней и ребенком, как и полагается по канону, — нимбы. А туземки ей поклоняются на фоне великолепного пейзажа и даров природы на первом плане — натюрморта с бананами, арбузами и другими яствами. Гоген говорил: «…я вообще люблю писать натюрморты, когда мне нечего делать, когда я отдыхаю, я всегда беру и пишу по воображению натюрморты». Данный натюрморт с чашей и фруктами — легкий, спонтанный, можно сказать, непринужденный.
П. Гоген. Мы молимся тебе, Мария. 1891. Музей Метрополитен, Нью-Йорк
На картине совершенно свободное использование цвета. Гоген же говорил: «Я не строю какие-то сложные конструкции; я как чувствую цвет, так его и кладу». На европейской выставке публика удивлялась: как может быть вода желтой или зеленой? Вода может быть разная! Например, у Ван Гога в «Виноградниках в Арле» вода вообще золотистая под лучами солнца.
Дело в том, что те каноны, которые проповедовались в академиях и художественных школах, с одной стороны, обучают людей, а с другой — делают их «пленниками» сложившихся догм. И человек становится заложником той системы, которая внедряется в той или иной форме в его способ передачи изображения окружающего мира. Поэтому, может, и хорошо, что Гоген не получил специального систематического образования.
Гоген прорвал реальность и буквально опередил время, за ним потом пошла целая плеяда молодых художников: символисты, считающие его своим знаменем, и фовисты, ярким представителем которых является Матисс с его удивительной и смелой палитрой. Свободу, непринужденность, экспрессивность Матисс как раз взял у Гогена, чему ярким примером служит известная картина «Танец» с красными танцорами на сине-зеленом фоне. Кстати, когда творчество Гогена, еще не выезжавшего в Океанию, все-таки стало признаваться в Париже, символисты приобщились к нему как своему лидеру. Однако сам он себя не считал символистом, хотя элементы символизма в его картинах присутствуют.
Еще хотелось бы коснуться полотна «Прачки». Несмотря на то что в ней еще не ощущается в полной мере та полифония, которая проявится позднее, тем не менее здесь мы видим гармоничную мягкость, великолепный ритм. Между прочим, Гоген говорил о живописи как о музыке. Художник в первую очередь подчеркивал, что живопись музыкальна, что каждый мазок — это звук, а совокупность цветовых пятен — полифония звуков. И удивленно спрашивал: разве вы можете воспринимать музыку как нечто конкретное? Разве вы можете придать музыке какую-то конкретную форму, ассоциацию? Музыка рождает целую цепь ассоциаций и никогда не дает точного знака. И в этом смысле живопись Гогена очень музыкальна. Можно даже услышать некий парафраз народной французской мелодии, ощутить ритм, в котором прачки это белье стирают. Посмотрите на убывающий план перспективы, склоненность голов над стиральными досками. Ритм в деревьях, уменьшающийся в перспективе вал, ограничивающий реку с одной стороны, — все это вместе как раз создает полифонию звуков. Мы должны попытаться вслушаться в эту удивительно тонкую и красивую музыку! Она слышится, ощущается, музыкальность полотна для нас очевидна.
П. Гоген. Прачки. 1888. Музей Винсента Ван Гога, Амстердам
И еще одно полотно — «Бретонские девочки танцуют». Какой очаровательный, милый, простодушный и незатейливый сюжет! Вот это уже та манера, та форма, которая явилась следствием накопленного опыта, когда он написал достаточно много картин. Стоит заметить, что он написал более 600 полотен, в то время как Ван Гог написал 800. Хотя, скорее всего, написал он больше, просто сохранились 600, потому что часть полотен была утрачена во время его постоянных переездов с квартиры на квартиру. Но тем не менее его работы показали, что еще задолго до таитянского периода он уже состоялся как значительный и неординарный художник.
П. Гоген. Бретонские девочки танцуют. 1888. Национальная галерея искусств, Вашингтон
Это доказывает и его «Натюрморт с профилем Лаваля». В традиционной школе классической живописи не обрезались ни фигуры, ни части картин. А с появлением японской графики сначала импрессионисты, а потом и Гоген стали произвольно фрагментировать персонажей, предметы, пространства. Например, на автопортрете, посвященном Ван Гогу, Гоген обрезал плечо. В наше время фотографии часто кадрируются для выразительности, так как того требует решение художественной выразительности: к примеру, на рекламных плакатах часть лица обрезают по лбу или по подбородку, в результате портрет обретает гротескную выразительность. Вместе с тем, как и многие художники, Гоген оставил после себя очень много автопортретов, дающих нам представление о характере образа.
На «Автопортрете с желтым Христом» художник явно подчеркивает свое сходство с Христом. В этом убеждении нет никакого святотатства. Гоген был уверен, что нельзя превращать религию в идолопоклонничество. Религия — это нечто всеобщее, необъяснимое, то, что многих связывает между собой и что находится вне пределов нашего понимания. Нельзя придавать ей какую-то жесткую заданную форму и делать ее непререкаемым фетишем. Есть Будда, есть Аллах, а есть иные боги у тех же маорийцев, которые просто обобществляют наше общее отношение к запредельному. Поэтому в этом смысле нельзя рассматривать изображение Гогена на этой картине как святотатство.
Да и вообще образ распятого Христа не принадлежит конкретно Голгофе. Голгофа — это знак и повод задуматься о том, что у каждого человека есть свой крест. По сути дела, если ты несешь свой крест, то ты на нем будешь распят. И, может быть, не единожды. На автопортрете Гоген обрезает себя по плечо, а сзади себя изображает Иисуса, как бы предвосхищает будущее, которое его ожидает. Что же сетовать по этому поводу? Художник интуитивно может догадываться, что рожден для мук, что встал на путь, где его ожидают мытарства. Он прекрасно понимает, что его жизненный путь не усеян розами и его ждут отчаяние и борьба с собственными человеческими слабостями, с неприятием его идей и их художественного воплощения.
А сколько очарования в «Женщине, держащей плод», в которой можно видеть силу страсти! Вообще Гоген заметил интересные различия в интимных отношениях в разных странах: в частности, европейцы сначала влюбляются, а потом только возникают близкие отношения, тогда как у маорийцев все наоборот: любовь возникает как следствие близких отношений. Как уже не раз подчеркивалось, для туземцев состояние повышенного либидо есть естественная форма хороших отношений между мужчиной и женщиной. Они как бы любят априори, потому что рождены для любви. И когда мы смотрим на эту девушку, с затаенной страстью ожидающей чего-то особенного, плод в ее руках можно интерпретировать как в буквальном, так и в аллегоричном смысле. Сколько Гоген написал таких таитянок!
П. Гоген. Натюрморт с профилем Лаваля. 1886. Художественный музей, Индианаполис
Вспоминая Климта, Ренуара, Модильяни, приходится констатировать: получается, что художники-мужчины не могут не воспевать женщин. Видимо, женщины, будучи олицетворением, в известном смысле, сущности мироздания, изначально являются предметом бесконечного поклонения, неизменно волнующего гениев кисти и пера. Вопрос не в том, что мужчины специально пишут женщин только лишь потому, что им дан такой заказ. Предметом волнения и страстного любопытства художника всегда являлась женщина. Хотя, казалось бы, двух-трех портретов было бы достаточно. Нет, они писали их снова и снова. И дело не только в либидо, а в том, что суть женщины безгранична. И сколько бы ее ни писал художник, он все время будет находить все новые и новые грани. В этом заключается безграничный интерес к женщине. (Единственный, кто не писал женщин, был, пожалуй, Ван Гог, и то лишь потому, что не встретил взаимности со стороны предмета своей страсти).