А. Сислей. Терраса в Сен-Жермене. 1875. Художественный музей Уолтерса. Балтимор
«Терраса в Сен-Жермене». Это бравурная жизнеутверждающая картина. Нашему взгляду открываются захватывающие дух просторы. У Сислея есть ряд полотен, где он демонстрирует масштабное видение пейзажа. На первом плане сразу задается определенный ритм звучания крон оливковых деревьев. И еще – ритм виноградников, возделываемых людьми. Если в предыдущем полотне мы практически не видим людей, оно как бы отсылает наш взгляд в вечность, здесь есть насыщенность деталями, неторопливой суетой: медленно буксиры тянут за собой баржи, за окнами домов идет своим чередом размеренная жизнь. Затем наш взор, погружаясь в пространственную глубину, устремляется в открывающуюся перспективу, и тут созерцательность переходит в мечтательность, вызывает легкое ощущение восторга от открывшихся далей, от чего невольно захватывает дух.
Каждая часть картины наполнена своей жизнью, склон виноградника придает динамику всему пейзажу. В красоте этого простора, открывающегося нам, даже небо играет совершенно другую роль. Оно контрастирует с первым планом, хотя и перекликается в отдельных оттенках с оливковыми деревьями. И также соединяется с водной гладью, отражается в ней. Потом мы неожиданно обнаруживаем изящный особняк, спрятавшийся в тени густых зарослей с оливковой рощи. Цветовая гармония пейзажа, открывающийся с террасы простор усиливают ощущение бесконечности.
Во всем мерцании пятен, их волшебном ритме, предстающем перед нами, рождается восхищение от любования природой, сродни тому, которое, вероятно, испытывал сам художник при созерцании открывающихся перед ним видов. Его упоение и восторг жизнью неизбежно передается нам через его картины. Когда мы говорили о Писсарро, то отмечали, что у него было несколько другое отношение к бытию, иное настроение. После знакомства с творчеством Сислея мы охвачены более тонким, отчасти лиричным, отчасти более романтичным восприятием мира. Это то, что можно определить словом «волшебство». Фантастичность картины Сислея являет нам мир, который предсказуемо рождает чувство зачарованности. Думается, что Сислей и был как раз тем самым зачарованным созерцателем, зрителем дивного мира. На самом деле мы не знаем, что он ощущал, об этом можно лишь строить предположения. Он не оставил ни записок, ни дневников, ни мемуаров, которые бы рассказали нам о его эмоциональной реакции на те картины, которые являла ему жизнь, и как он вообще ее воспринимал. Созерцание его полотен вызывает некое удивления от того, что он способен так трепетно воспринимать природу, её краски. Думается, что ощущения, которое мы пережили, должны помочь нам воспринять полнее красоту мироздания, испытать ещё большее удовольствие от осознания, что живем в столь удивительном и прекрасном мире. Хочется верить, что добрая, ласковая волна, идущая от работ Сислея, отныне будет согревать нас при воспоминании о его картинах.
Влияние на Сислея оказала и японская печать, благодаря которой его работы выглядели ярче и насыщеннее. Сислей как и многие в то время, увлекался японскими гравюрами на дереве, авторами которых были знаменитые японские графики Андро Хиросиге и Кацусика Хокусай. В них Сислей черпал идеи для ряда своих композиционных приемов. Наиболее заметно это влияние в его «снежных» пейзажах, написанных в 1870-е годы. Обращает на себя внимание «японский» изыск этих работ, в которых подчеркнут ритм крыш, окон и дверей занесенного снегом селения. Одинокие фигуры, строгий узор, симметрия, повторы также напоминают мотивы из японского искусства. Однако это не копирование и бездумное заимствование чужой стилистики, а ее преобразование в собственное, оригинальное видение.
Главными и наиболее выразительными элементами картин Сислея являются небо и вода. Они удивительным образом передают зрителям ощущение деликатной лиричности его полотен. «Небо для меня – самый главный персонаж и объект. Ни в коем случае не фон! Оно даёт необходимую разноплановую глубину. Передаёт движение. Каждый раз, садясь писать, я начинаю с неба», – признавался Альфред Сислей своему другу, художественному критику Альфреду Тавернье. И ведь действительно, небо наиболее всего поражает нас своей удивительной непредсказуемостью и изменчивостью. Тонкую поэзию воздушных пейзажей Альфреда Сислея можно созерцать на большей части его картин.
Жорж-Пьер СёраИсследователь и интеллектуал, как Леонардо да Винчи
Сёра можно назвать художником, который заглянул в будущее! А его манеру живописи – очень трудоемкой, своеобразной и потому вызывавшей противоречивые толки. Но, несмотря на неоднозначность его творчества, после смерти у него нашлась масса подражателей.
Новые веяния в искусстве были подхвачены в первую очередь молодыми художниками, которые в своем стремлении к самоутверждению (признанию) и достижению коммерческого успеха не могли не обратить внимания на необычную технику Жоржа Сёра и не попытаться использовать ее в своих работах.
(Их появление было обусловлено конъюнктурой: как только появились его необычные техники, молодые художники, ищущие приложение своим силам и достижению коммерческого успеха, с интересом стали поглядывать в сторону Жоржа Сёра, экспериментировать, пробовать работать в той же оригинальной манере.)
Но неординарность Жоржа не была сиюминутным капризом или следствием творческого вдохновения. Нет! Сёра был совершенно особенным мастером, которого некоторые критики даже сравнивали с Леонардо да Винчи, потому что он был художником-исследователем, художником-интеллектуалом и художником широкой эрудиции и образованности.
Его нестандартные способности, конечно же, обуславливались темпераментом, характером, психологическими особенностями присущими (его индивидуальности) ему. Они сформировались благодаря семье. И в большей степени, наверное, благодаря матери, хотя ей было безразлично, чем будет заниматься ее сын. Жоржу повезло, его семья была достаточно состоятельной, поэтому он не нуждался в том, чтобы его картины непременно покупались. Он работал в свое удовольствие. Хотя трудно сказать, насколько творческий процесс доставлял ему удовлетворение, потому что его работы были невероятно затратными по времени. Например, над картиной «Воскресный день на острове Гранд-Жатт» он работал два года. А до этого делал предварительные эскизы, создавая разные варианты картины… Ее размер огромный – 2 × 3 метра. Впечатляет художественное полотно даже в своей репродукционной форме – искрится светом, красками. Сёра так интересно располагает световые пятна, буквально оживает на наших глазах. Но об этом мы будем говорить позже. Сейчас коснемся его биографии, на которую наложил отпечаток его характер, так явно проявляющийся в работах. В значительной степени на формирование его влияет атмосфера, царящая в семье. А ведь известно, что характер человека – это его судьба.
Отец Жоржа пятнадцать лет проработал приставом в официальных структурах, был состоятельным человеком. Между тем семейные отношения были выстроены удивительным образом. Мать с детьми жили в парижской квартире, а отец приобрел себе в пригороде дом, где проводил время в постоянных молитвах в подвальной часовенке, причем вместе со своим сторожем, который работал у него еще и служкой. Одной фанатичной набожностью странности его не исчерпывались. Раз в неделю, по вторникам, он приезжал к жене, чтобы выполнять супружеские обязанности. Всегда одетый в черное, молчаливый, замкнутый человек. Соответственно в семье царила достаточно своеобразная атмосфера.
Из трех детей Жорж был младшим. Когда у его старшего брата вскоре после рождения умер ребенок, то это еще больше омрачило и без того печальную обстановку в семье. Родился он в 1859 году, а ушел из жизни в 1891-м. Прожил всего 31 год. Из них писал всего лет десять. Можно предположить, что если бы он поработал еще лет 15–20, то мы бы увидели еще больше картин – результаты его озарений и поисков, которые врываются инновациями в искусство. Сёра рано ушел из жизни, а его сын умер от болезни через две недели после его кончины. Можно сказать, что какой-то злой рок предопределил его судьбу. В результате на фоне этих безрадостных событий сформировался замкнутый, немногословный, самолюбивый его тип личности, в дополнение ко всему в чем-то тщеславный и даже амбициозный.
В нем уживалось два противоречия: он, конечно, желал славы, а с другой стороны, относился к признанию равнодушно, однако до того момента, когда это не касалось его первенства в открытии именно им необычного стиля.
Сёра очень ревниво относился к упоминанию первооткрывателя пуантилизма или, по-другому, дивизионизма, следя за прессой, репликами друзей или недругов. А недругов хватало. Например, Писсарро поначалу влился в его движение в поисках оригинального самовыражения, позднее разочаровался в нем, поскольку для него этот стиль был неорганичным. Не сумев добиться нужного результата в новом для себя творческом направлении, он не только отошел от него, но и стал его ярым противником. Он начал активно выступать, где только мог, яростно обрушиваясь на новый стиль. Когда же Сёра внезапно ушел из жизни в 1891 году, то дивизионизм вместе с его создателем прекратил свое развитие. Скорее всего, так произошло, потому что не нашлось идеолога, который продолжил бы его дело. Так часто бывает: когда уходит выдающийся лидер, распадаются коллективы и рушатся государства. Это мы знаем на исторических примерах. Личность определяет многое. Так произошло и в случае с Сёра: остается сожалеть, что смерть оборвала его творческий полет.
Хотя позже очень многие художники почерпнули для своего вдохновения многое из стиля Жоржа Сёра. Среди них был один из выдающихся художников XX века – Матисс, который в этой необычной манере выполнил несколько работ. Мы уже не говорим о другом известном мастере – Синьяке, который, в свою очередь, оказал влияние на Ван Гога. В пульсациях его картин «Звёздная ночь» и «Кафе в Арле» явно присутствуют признаки дивизионизма. Так что Сёра оказал большое влияние на последующие поколения художников и на современное искусство.