В сущности, Сезанн не имел художественного образования, кроме пребывания в Академии Сиюса. Хотя предпринимал попытку поступить в Школу изящных искусств при Французской академии, но был отвергнут. Что же собой представляло заведение Сюиса? Бывший натурщик Шарль Сюис, смекнувший, что может легко подзаработать, купил помещение и дал в нем возможность художникам рисовать, платя определенную сумму за аренду и натурщиков. Все! Никто никого там не обучал. Собирались в академии все, включая импрессионистов, с которыми Сезанн там и познакомился. Особенно он сблизился с Камилем Писсарро, который оказал ему очень большую поддержку и первым понял глубину его творчества.
Поль отличался от своих товарищей благожелательностью и ровным отношением к их достижениям, что считается редкостью в творческой среде. Ведь в любом коллективе, особенно творческом, есть зависть, которая проявляется в ревнивом отношении к успехам коллег, как следствие на поверхность выходят самые негативные свойства человеческого характера. Постулат завистников «ты мне просто не нравишься» на самом деле скрывает истинные чувства. И мало кто из нас может сказать честно, что полностью равнодушен к победам своих знакомых. Заглянув внутрь себя, можем признаться, что из тайников нашей души нет-нет, да и вылезет какой-то червяк, который начинает нас подтачивать. Мы, конечно, его пытаемся гнать что есть сил. Однако в творческом сообществе черное чувство зависти приобретает более выраженные очертания.
Сезанн мог выбрать совсем другой путь – более спокойный и обеспеченный. Ведь его отец всегда мечтал, что сын станет банкиром, продолжателем его дела и войдет в элиту Экс-ан-Прованса. А сын – сомневающийся, мятущийся, не совсем понимающий, что хочет в ту пору, все-таки сделал несколько попыток стать художником. Первый раз, в апреле 1861 года, он поехал на пять месяцев в Париж. Поработал там, представил картину в Салон, но ее отвергли. Разочаровавшись, Поль вернулся в Экс к радости отца. Стал служащим у него в банке. Жизнь как будто выстраивалась. Он даже писал в одном из писем: «Все нормально, все хорошо, все предсказуемо, я буду жить достаточно обеспеченным человеком». Действительно, представьте себе: сын богатого родителя, можно продолжать дело своего отца, жить припеваючи, будущее обеспечено, что называется жизнь удалась. Чего еще желать?
Примеров, когда человек отказывается от стабильного благополучия ради феерической мечты, немного. Например, Гоген, когда наступил кризис, понимал, что все обернется в конце концов тем, что останется без работы. Но все же он еще некоторое время колебался в принятии окончательного решения в выборе пути. Сезанн же был в этом плане более решительным человеком. Его удручала жизнь банковского служащего. Он писал: «Я не могу находиться в этой конторе, мне хочется, как прежде, когда были мальчишками, выходить за пределы города и идти к горе Сент-Виктуар». И он часто отлучался из банка, на что его сослуживцы ехидно замечали: «Конечно, сын патрона может себе позволить уходить с работы когда пожелает и жить как хочет».
После череды таких своевольных поступков он в очередной раз не выдержал и вернулся в Париж, и этот момент оказался решающим. Конечно, возник конфликт между ним и отцом. Отец намекал на то, что лишит его содержания. В результате Поль мог оказаться на грани голодной смерти. Многие художники в Париже жили буквально впроголодь. Париж – жестокий город. Он был совершенно безразличен к судьбам людей. И когда Сезанн принимал решение уехать в Париж, он, конечно, стоял перед серьезным выбором. Следует отдать должное мужеству Поля. Может ли каждый из нас, заглянув в себя, сказать такую фразу: «Я хорошо обеспеченный человек, и я могу стать еще более обеспеченным, но сегодня отказываюсь от комфортной жизни во имя каких-то своих химерических ожиданий»? По сути, ожидания от будущего, действительно, были призрачными. У него не было такого блеска и виртуозности в ремесле, как, например, у прекрасного рисовальщика Ренуара. Сезанн, как уже говорилось, отличался грубоватой манерой письма.
Так Поль, не имея оснований верить в то, что может быть признан в художественной среде, бросает все! Правда, отец, сжалившись, все-таки назначил ему содержание в 150 франков, что позволило Полю более-менее безбедно жить в Париже. Надо отдать должное Луи Огюсту. Несмотря на то, что за отцом Сезанна закрепился образ жестокого, грубого и своенравного человека, он, в конце концов, согласился с выбором сына. Надо признать: если бы не было Луи Огюста, не было бы и Поля Сезанна в прямом и переносном смысле.
В становлении великого мастера сыграло роль еще одно обстоятельство. Его мать Анна Элизабет Обер верила в прекрасное будущее своего сына так же, как и мать Пикассо, не сомневавшаяся, что ее сын превзойдет всех на любом поприще: если он будет военным, то станет генералом, если будет священником, то станет папой римским! И Анна Элизабет верила, что из ее сына получится прекрасный художник. Более того, искала такие наивные подтверждения своим предчувствиям: «Рубенс ведь тоже Поль (Пауль по-нидерландски. – Авт.). Веронезе тоже как бы Поль (Паоло по-итальянски. – Авт.). Это говорит о том, что и мой мальчик Сезанн станет таким же знаменитым, как они!» Мы понимаем, какую значительную роль сыграл отец в жизни мастера. Но как бережно мать работала с тончайшими струнами души своего талантливого сына! Ведь у каждого из нас есть в душе струны, которые звучат едва слышно, однако важно их настроить и услышав камертон души.
Думается, мать, как никто, умеет создать условия способствующие отладить эти струны так, чтобы они звучали в унисон с сокровенными ожиданиями. И благо тому, у кого есть такая замечательная мать! Жаль, что мало исследователей обратило внимание на роль матери в судьбе Сезанна. Помните, его называли «медведем с тонкой душой»? Значит, кто-то эту тонкую душу «настраивал»? Отец же постоянно подавлял его своим авторитетом и властью, хотя одновременно воспитывал в нем и силу воли, стремление двигаться наперекор всему, преодолевать препятствия. Бычье упорство, с которым Луи Огюст добивался финансового благополучия, в конце концов передалось и его сыну выработав в нем необходимые качества характера, позволившие Полю пройти по избранному пути до конца.
В 1886 году, когда отец ушел из жизни, Сезанн получил большое наследство, которое помогло ему вообще отбросить все материальные проблемы. Он переехал в отцовский особняк в поместье Жа-де-Буффан и заперся в нем, чтобы писать, писать и писать. Он настолько был поглощен работой, что забывал ставить дату окончания работы над картиной, забывал ставить подпись.
Ему все было безразлично – он занимался любимым делом! Кто из нас не мечтал стряхнуть с себя все заботы и заниматься только тем, что нам по душе? Весь неимоверный талант, сила интеллекта Поля сосредоточились на творчестве.
Когда мы говорим об упорстве Сезанна, о его движении наперекор всему, то должны исполниться удивлением от того, насколько целеустремленной личностью он был! И возникает даже некоторая зависть: Сезанн обладал такой цельностью характера, что смог состояться вопреки постоянным насмешкам и несерьезному отношению к его творчеству. Можно предположить, что виной этому стало еще и время. Сезанн творил в переходный период, то есть когда от прошлого остались лишь обломки, а что делать дальше – непонятно, так во всяком случае рассуждали многие искусствоведы. На тот период мы имеем образцы «высокого профессионализма» в лице тех академиков Французской академии, которые достигли высочайшей техники рисунка. На их работах – выхоленные лица, совершенно отточенная техника, доводившая картины до мертвенного состояния. К примеру, Венеру Александра Кабанеля, возлежащую на волнах, которая при всей своей отточенной технике не вызывает сколько-нибудь глубоких переживаний. Все написано с фарфоровым правдоподобием, но не находит отклик в душе.
Сезанн отрицал подобные работы, но при этом понимал, что никогда не достигнет такого высокого уровня техники. Он хотел бы достичь высокого мастерства, но все-таки Писсарро, вероятно, не владел чисто техническими навыками, потому что не имел возможности получить соответствующее образование.
Однако Писсарро убеждал Поля: «Тебе не нужно академическое образование!» И многие художники того времени отказывались от классического обучения. Да, на каком-то этапе без него можно обойтись. Но образовательный фундамент дает тебе возможность двигаться дальше – совершенно свободно и непринужденно. Так было и с Дали, и с Пикассо, и с Модильяни. Они тоже понимали, что если не имеешь прочного основания, то не можешь свободно чувствовать себя в творческом полете. И у Сезанна, мне кажется, было ощущение внутренней неполноценности, в чем не мог признаться даже самому себе, но упорно шел по пути преодоления комплексов. Справиться с трудностями ему помог Камиль Писсарро, который относился к нему с добротой и опекал его. Они вместе ездили на пленэр в Аржантёй и Овер. Кстати, в Овере Поль познакомился с известным доктором Гаше, который тоже оценил его творчество и поддержал Поля. Когда у Поля не было денег на покупку каких-то бакалейных товаров в лавке, Гаше выступал ходатаем перед торговцами, что бы те в качестве оплаты брали у Сезанна его картины.
Кстати, когда Сезанн ушел из жизни, жена, продав всего несколько его картин, обеспечила себя на много лет вперед. И те бакалейщики, которые принимали картины в обмен на продукты, потом продали их так выгодно, что позволило безбедно жить долгие годы и им самим, и их потомкам.
А кто мог предвидеть такое величайшее признание мастера? Ведь лицом к лицу, как говорил Сергей Есенин, лица не увидать. Когда находимся рядом с гением, то редко понимаем, кто с нами рядом. Большинство привыкло к классическим работам, к общепринятым образцам. И вдруг появляются такие мощные работы-глыбы, в которых трудно сразу что-то понять! Как поверить, что перед нами провозвестником искусства будущего, то что устремлено вперед, в века? Когда человек разрушает границы между настоящим и будущим, он совершает рывок в неведомое. Ему там видно что-то запредельное, но, нам, обывателям, оно не доступно. Поэтому гении порицаемые, гении отверженные, и гениям трудно. И только такие глыбы, как Сезанн, могут одолеть преграды, чтобы идти наперекор всему! Ведь даже если бы он закончил жизнь в полной нищете, если бы ему совсем ни в чем не повезло, он бы все равно творил до конца своей жизни. Он даже писал об этом Эмилю Бернару: «Я хочу умереть во время занятия живописью». По сути, так и случилось в 1906 году, когда, уже будучи престарелым человеком, он возвращался с пленэра по холмистой местности, и пошел сильный дождь, он поскользнулся и, обессиленный, упал. Замерзшего его нашли, принесли домой, но Поль заболел и позже умер от пневмонии.