У Федора упало сердце.
– Откровенно говоря, я такой же шарлатан, как и вы. – Попутчик придвинулся поближе. – Снабжаю заказчиков ароматизаторами. Поставляю запах кофе для кофеен и горячего хлеба для булочных. Пирогов для кондитерских! Запах новых книг для книжных магазинов!
Федор аж присвистнул, но поезд вошел в тоннель, и голос незнакомца потонул в грохоте.
– Кстати, запах копченого мяса для «экологических магазинов» абсолютно идентичен натуральному! – кричал тот. – Моя последняя разработка. Как обидно, что мало кто сможет оценить! Современные молодые люди и не нюхали настоящей ветчины!
Он посмотрел на Федора с жалостью.
– Почему это? – тоже заорал его превосходительство. – Мне мать рассказывала…
Из тоннеля выехали под беззвучный хохот попутчика.
– …что ветчина должна быть не розовой, а коричневой! – всё-таки закончил Федор.
– О? – его собеседник перестал смеяться. – Верно. Теперь мясные продукты принято красить селитрой.
– А зачем… – убито пробормотал молодой человек.
– Маркетинг. В наше жестокое время все ненастоящее, иначе не продашь. Настоящие вещи стали никому не нужны. Но, если вас это утешит, и сто лет назад было не лучше. Вкусы, запахи и внешний вид пищи фальсифицируют с девятнадцатого века. И неплохо поднаторели к нашему времени. Уже тогда были черная икра из нефти, клубничный ароматизатор – первый ароматизатор в мире, джемы из опилок, желатина и красителя. Правда, раньше это не принимало такой масштаб. Осетрина давно даже не из палтуса. Крабовые палочки из трески – редкая роскошь. Мало того, и о соевом заменителе сегодня можно только мечтать. Их место заняла целлюлоза. Пищевой пластик в том или ином виде, соль, сахар и различные усилители вкуса. Ну и консерванты. Это вы и без меня знаете.
– Это все знают.
– Богатейшая почва для спекуляций, – почему-то с довольным видом пробормотал незнакомец. – Богатейшая!
– Богатейшая, – согласился Федор.
На «Севастопольской» вышли вместе. Федор послушно пошел за попутчиком, не обращая внимания на дорогу, – слишком увлекся разговором.
– Мне не к спеху. – Они кружили в лабиринте одинаковых домов. – Просто вся эта подготовка…
– Да, конечно, подготовиться нужно как следует, – согласился его собеседник.
Наконец остановились у одного из одинаковых подъездов. Федор приготовился вежливо свернуть разговор и идти восвояси искать обратную дорогу, но незнакомец открыл дверь подъезда и отодвинулся, приглашая его войти.
– Меня зовут Степан Дмитриевич. А вас? Федор? Скажите, Федор… – он словно чего-то стеснялся, – как вы относитесь к кабачковому крем-супу?
Вопрос застал Летнего врасплох, но – кабачки так кабачки! Ради дела можно стерпеть и не такое.
– Понимаете, какое дело, конкретики нет пока, – мялся он минут двадцать спустя на крохотной, судя по скромной обстановке, холостяцкой кухне нового знакомого. – Это будет зависеть от того, что у меня в наличии. Какие вещества.
Степан Дмитриевич колдовал с булькающей на плите кастрюлькой.
– Нет, ну куда же это годится! Для одного вашего цветного взрыва я могу навскидку назвать штук пятнадцать разных комбинаций.
Он окинул быстрым взглядом скисшего Федора.
– Нарежьте пока зелень. Буквально пару щепоток, только на посыпать. Остальное уберите в холодильник. Какого размера будет рабочая площадь? Объем задымления?
Отступать было некуда. Пришлось сказать наобум. Рабочая площадь и объем задымления напрочь исключали комнату в Перове на четверых. Планы неожиданно менялись.
Обед в квартире профессора незаметно превращался в ужин. Федор еще днем понял, что у него не самочувствие, а говно. Из носа текло. Голова гудела. Глаза, как будто играл трое суток без сна.
– А что, если вы поможете нам… мне… – Федор помялся. – Мы вряд ли сможем вам заплатить. Хотите в долю?
Встречу насчет квартиры пришлось переносить трижды. Наконец Федор сдался и уступил профессору, который настоятельно предлагал остаться ночевать.
Когда он проснулся, нечего было и думать куда-то ехать. Чихая так, что едва не отрывалась гудящая до тошноты голова, Летний прочел сообщение от профессора: «Федя, это вирус. В университете чихают все. Пол-Москвы влёжку. Буду вечером с лекарствами. Держитесь».
В профессорском туалете висела книжная полка. Федор вытащил книгу наугад. Открыл на середине. И, только сообразив, что сидит на унитазе уже долго, бросил взгляд на название. «Бальзак. Отец Горио». Ее он взял с собой в комнату. Светящийся экран телефона невыносимо раздражал глаза.
Вернувшийся профессор сам чихал каждые тридцать секунд. Он торопливо развёл в горячей воде ядовито-оранжевый порошок, проглотил и удалился в ванную. Появился распаренный, красный, как омар, в махровом халате и долго суетился, прежде чем улечься на свой диван. Потом зарылся под плед, время от времени вскакивая, чтобы проверить в кухне отвар календулы. Календула кипятилась в большой кастрюле, и за ней ходили присматривать по очереди.
К вечеру профессорская квартира покрылась скомканными бумажными платками. За окном по-летнему шумели деревья, а пар с кухни заполнил собой ее всю. Федор сидел на подоконнике.
– …Теперь собственно дым, взрывы и прочие эффекты. – Монолог из-под пледа прерывался чиханием и сморканием. – Ни один хозяин съемной квартиры не согласится предоставить помещение под такие цели. В новых зданиях точно сработает пожарная сигнализация. Будут неприятности.
Это был уже не первый раз, когда оптимизм Федора расстреливали в упор.
– Значит, это не задымление, – засмеялся он. – Задымление не каждый раз. Ищем что-то другое?
И Федор потащился в кухню. Вернулся, присел на край профессорского дивана. Профессор приподнялся на локте и осторожно взял горячую кружку.
– Что вы скажете о холодном пламени?
– А можно?! – ахнул молодой человек.
– Одна из моих новых разработок. Но имейте в виду, Федор, для создания подобного антуража моя задача должна быть более конкретной. Другими словами, мне нужен детальный сценарий шоу. Что именно вы хотите оформить эффектами, а не наоборот. Смысл вашего шоу.
– Кх-кхакой ты бодрый гад! – стонал Лев. Его кашель был куда страшнее. – Кх-хя тут мучаюсь…
Федор тоже некстати вдохнул слишком глубоко. С минуту оба кашляли.
– А где твой профессор? – спросил Лев.
– Наелся лекарств и поехал читать лекцию. Бомбардирует письмами.
Переписка с профессором оказалась тяжелым делом. Нечего было даже думать о том, чтобы ляпнуть что-нибудь наугад. Увернуться от непонятного было можно, да только это-то как раз и противоречило интересам его превосходительства. Ругаясь себе под нос, Федор лез в сеть за очередным «соединением серы» и только потом осторожно отвечал. Ничего, так даже глубокомысленнее. Кто мало говорит – сойдет за умного.
– Полимеризация нитроанилина? Ладно, спрошу отца, – пообещал Лев. – А что, Теодор, у вас есть идея для шоу?
– Да. Профессор Мрако́бес.
– Почему Мрако́бес?
– Потому что он житель Карпатских гор. Величайший шарлатан двадцать первого столетия.
– Мне нравится. Ладно, давай теперь буквами. А то с телефона никакого интернета не хватит. Мне еще валяться тут хрен знает сколько.
– Эй! Сестру-то симпатичную покажешь?
– Не заслужил.
И Лев отключился.
Пансион для мальчиков мадам Гландау
С момента, как палубный Саммерс покинул китобой «Матильда», он не испытывал ничего подобного. И даже более того: подобного он вообще не испытывал. В его время дети себе такого не позволяли.
Д. Э. небрежно оперся о косяк. Постоял немного.
– Так-с, – сказал он, слегка придя в себя. И рявкнул: – Тихо чтобы было!
Тишина действительно настала – секунд на пять, не меньше. Новоявленный учитель (с рекомендациями от миссис Вандермюллер и мистера Тихо Браге из Женевской гимнасии гуманитарных наук) подбирал педагогически верные слова.
– En silencio, hijos de puta![8]
Воцарилась тишина. Д. Э. велел подопечным шевелить задницами, в смысле, мыться и укладываться побыстрее, грозно пообещал «через пять минут прийти, проверить» и с чувством выполненного долга отправился к себе в комнату.
– …Шведская гимнастика направлена на выработку… поддержание… ну, это я уже читал… и включает определенное количество тщательно подобранных упражнений. Тогда как немецкая, наоборот…
Джейк перевернул страницу. За стеной в дортуаре грохнуло – явно свалился умывальный эмалированный кувшин. Послышался сдавленный смех и шепот. Потом кто-то запел, но почти сразу заткнулся.
– …предполагает использование гимнастических аппаратусов, количество упражнений имеет неограниченное, предоставляет огромные возможности для импровизации… для импровизации… для импровиза…
Наутро мадам Гландау не без удовольствия наблюдала, как три десятка одетых в белое молодых людей резво чешут трусцой вокруг учебного корпуса, пробегают «челночным шагом» по дорожкам и скрываются за деревьями.
– Класс! – покрикивал Д. Э. Саммерс. – Раз! Два! Три!
На каждую из этих команд шеренга дружно разворачивалась и бежала в противоположную сторону. Туда, обратно, волнистым шагом, спиной вперед, гусиным шагом…
– Строимся в шеренги по четверо! Четверо первых – марш! Четверо вторых – марш! Четверо пер… и так далее, ребята. Следите за порядком номеров. На раз! На два!
Под пристальным взглядом мадам пришлось помаршировать самому. На раз. На два. На три. Наконец супруги Гландау, негромко обсудив что-то между собой, соизволили удалиться. Вспотевший учитель гимнастики вернулся со своими подопечными в зал.
– Этот, как тебя, – Джейк пощелкал пальцами, – Хаткинс… Хадсон… тьфу! Бэзил, дай сюда формуляр. Так. Ага. Скажи мне, только честно: сколько раз мистер… как там его… Лоудгрейв брал в руки эту штуку?
Бэзил задумался.
– Раза три, сэр.
– Так, – распорядился Джейк. – Бери и переписывай. Да, как есть, так и переписывай в новый формуляр.