И когда мы смотрели на эту сладенькую тиллечку, каждый из нас думал, как бы ее втихую оприходовать, да так, чтоб наниматель не заметил. А совсем не о том, как ее от рабской участи спасать.
Капрал день или два ходил от одного из нас к другому. Убеждал, увещевал, молил. Наконец Куш не выдержал и двинул ему в ухо так, что Капрал рухнул, будто подкошенный. И правильно сделал, ведь смысл Заячьего Хвоста был совсем не в том, чтобы напоминать нам, какие мы нелюди стали. И парень замолчал.
Мы проходили по окраине через осенний лес. Местные предупреждали, чтобы мы туда не совались, говорили, что где-то внутри спрятан Удел Мрака или Света. С такими вещами не шутят даже пропащие вроде нас. Поэтому границу, за которой то и дело мелькали лисьи силуэты, мы не пересекали. На одном из вечерних привалов я первым заговорил с пленницей, спросил о том, что втайне интересовало каждого из нас, ну, за исключением Капрала, конечно:
– Тебя, сладкая моя, уже трогали мужчины? Те, что передали тебя нам?
Она лишь взгляд на меня кинула, как обожгла.
– Я ведь и сам посмотреть могу, дело-то нехитрое.
Ее белоснежные щеки залило краской стыда.
– Меня никто не трогал, – прошептала тиллечка. – Меня хотят продать чистой.
Язык наш знала, а про чистоту и обмануть могла. Пойми, монах, она выглядела тогда, как сахарная голова, для человека, который год жрал одни помои. Как с Капралом повелись, почти и не насильничали ведь, а тут такой кутеночек рядом. Я всегда был самый догадливый, вот и выдал:
– Ну, в рот-то тебе новый хозяин заглядывать не будет. Пойдем-ка отойдем минут на десять.
Капрала аж подкинуло.
– Она же ребенок, Фаланга. Ты что, сдурел? У тебя дочь ее возраста. Да как у тебя…
Вот тут уже и я не смог сдержаться. Он был прав, у меня была дочка лет пятнадцати, не такая хорошенькая, как эта тиллечка, но что-то общее было: гордость какая-то во взгляде, непримиримость. И вот этого сравнения – того, что он мне напомнил о моем человечьем лице, о том, что я отец, – я ему не простил. Сначала просто сбросил на землю ударом, потом начал бить ногами. Все вокруг наблюдали за расправой молча, да и что они могли поделать? Капрал сначала вскрикивал, потом замолк. Его руки, сжимающие шлем с ушками, расцепились, и железка покатилась прямо к ногам Куша. Тот довольно хмыкнул: «Теперь будет мой!» – да прибрал к рукам чужое. На халяву Куш был падок больше, чем до сладострастия.
Я уже собирался увести тиллечку, как заметил, что глаза Капрала блестят. Он лежал без сил, но не без сознания. Следил за мной, окаянный, и глаза его сверлили меня не хуже пёрки.
– Запомни этот момент, Капрал, – с горечью сказал я. – Бывают в жизни дни, когда ты ничего поделать не можешь. И хоть тресни, будет так, как решит кто-то другой. Ты еще молодой, видать, жизнь тебя не била. Красивые речи ты заводил про страх и то, как им рулить. Но жизнь такова, что даже вот ты обуздал свой страх, а все равно проиграл – лежишь здесь и харкаешь кровью. Не жизнь, так люди тебя научат бояться и не высовываться.
Он вроде как слушал меня и смотрел, и взгляд у него даже прояснился. Не то чтобы стал понимающим, нет, но наполнился болью до краев. Когда у меня с братом мамку на глазах убивали, у брата такие же глаза были. И когда жена моя первенца хоронила, в голодный год несдюжившего, у нее тоже этот взгляд был. Во мне даже гордость проснулась: объяснил я мальцу, что такое боль и беспомощность. Вспомнит еще добрым словом старика Фалангу.
В общем, повел я тиллечку за ясень. Она не сильно упиралась, взгляд у нее затуманился. Видать, порка Капрала ей показала, что к чему. Думал, сейчас наслажусь по полной, но судьба иначе распорядилась. Девчонка меня цапнула за уд, да так прищемила, что шматок кожи оторвала с краю. Если хочешь, я даже покажу. Нет? Ну ладно, в общем, я взвыл и двинул ее по лицу. Не подумал, да и какие мысли, если мое естество во все стороны кровью брызжет, а эта ведьма ухмыляется и оторванным куском в зубах трясет. Не рассчитал я силы и так ее приложил, что она в траву упала. Да неудачно, лицом на сук. Как лицом… Глазом. Когда она поднялась и посмотрела на меня, все внутри замерло. Даже сейчас ее вижу с кровавой глазницей и торчащей оттуда деревяшкой… и слизь на щеке. А все одно: стоит и улыбается, сволочь.
– Продашь меня такой? – тихо так спрашивает.
А я дрожащим голосом отвечаю:
– Продам.
И тогда девчонка сук выдергивает и во второй глаз себя пыряет. Тут уж я ужин в себе не удержал. Стою в крови, в блевотине, и боюсь, как никогда до этого.
– Прав был ваш Капрал, – шепчет эта слепая ведьма, кровь по лицу размазывая. – Страхом надо управлять. Мне вот ослепнуть не страшно. И умереть не страшно. А ты боишься даже куска кожи со своего конца лишиться. Тебе мое лицо будет до конца жизни в кошмарах приходить, прихвостень страха.
Тут мне вдруг рука на плечо упала, и я заорал да свалился, как подкошенный. А это сзади, оказывается, Капрал подошел. Как долго он стоял за моей спиной, не знаю. Но на ведьму эту ослепшую, да и на меня, опростанного, смотрел без страха, скорее с тихой печалью.
– Уходи, Фаланга, – говорит, – и ребят забирай. Такой ты ее нанимателю в Штольце не отдашь. Ей цена была пять сотен оллов, я видел, как сундук с мздой распечатывали. Тебе руки поотрубают, да все равно не расплатишься за то, как товар драгоценный изуродовал. Тех, кому деньги отдали, тоже уже не догоните. И так, и эдак вы в долгах. На запад идите, не оборачиваясь. А случись кому вас поймать, скажешь, что Капрал Заячий Хвост девочку увел. Меня ваш наниматель видел: искать меня станут, с меня и спрос.
Я хоть и сидел без штанов да трясся, а все равно спросил:
– А что мне мешает эту бестию да тебя прямо на этом ясене повесить, сучье ты дитя?
Капрал ко мне наклонился и ласково так сказал:
– Страх твой помешает, Фаланга. Боишься ты не ее и не меня, а своего страха.
Я до сих пор не знаю, прав был Капрал или нет, но никого я в тот день не повесил. Бестию эту безглазую трогать уж точно не хотел. Собрал ребят и дал деру подальше от нанимателя и его сумасшедшего товара.
Капрал ни с кем не прощался, да и вообще как чужой стал. Видимо, то, что не смог он тиллечку уберечь, сильно его надломило. Попросил он у Куша свой шлем, но тот только загоготал в ответ:
– Будешь богам молиться – вернется к тебе твой шлем.
Ну да Капрал и не спорил. Что стало с ним и с заразой этой безглазой, я не знаю. Но наниматель из Штольца, несмотря на утрату пяти сотен, за нами так и не погнался. То ли и его эта война смолола, то ли напал на след Капрала, да тот за ошибку мою и поплатился. Кто знает? Но тот вечер многое изменил. Куш вскоре подался куда-то на юга, банда наша развалилась. Я все свой страх постыдный вспоминал, и каждый раз мне это было как укус той бабы. Гнобило меня, что в тот миг страх мной управлял, а не я им, да и то, что другие это заметили.
Вот и стал я совсем конченый да потерянный. От своих ребят отбился, ушел в столицу и начал тут беспредельничать. Убил кого-то в пьяной драке, даже не помню, кого, и страже попался. А вот теперь сижу тут, монах, и тебе грехи свои изливаю. Уже светло на улице, значит, скоро палач свой топор наточит и не станет больше Фаланги. А знаешь, что самое мерзкое? Страх все еще со мной, не вытравил я его, не обуздал. Я всего боюсь: и топора, и палача, и того, что после них будет. Интересно, если бы Капрал узнал про такой мой конец – позлорадствовал бы? Мне кажется, что нет. Поплакал бы со мною. Ох, прости, отец…
Когда я закончила чтение, света почти не было. Последние строки я больше угадывала, нежели видела. Удивления или шока, как после историй Роуэна или Леди Удачи, я не испытала. Было ясно, что все истории связаны: они происходили с людьми, которые меня окружали. Обнаружить здесь рассказ о Тоби было в порядке вещей. Что случилось с самим сельским мальчиком, я знала: он отправился в Лисий чертог и открыл ларец, содержимое которого не силах был постигнуть. А куда же подевалась ослепившая сама себя девушка из Тилля? И ведь даже спросить было не у кого.
Я пыталась понять, что еще, кроме меня, объединяет эти собранные Мастосом истории. Прошлое. Чужие имена, по которым я не могла догадаться, кто на этот раз окажется героем. Рассказчики, знавшие моих друзей лишь со стороны. А еще, пожалуй, все истории объединяла тяжесть, в одночасье свалившаяся на плечи героев. Роуэн, потерявший на долгие годы дом, Леди Удача, лишившаяся сына. На их фоне рассказ про Капрала выглядел доброй сказкой – в конце концов все выжили. Но я чувствовала, что пережитое в тот вечер повлияло на Тоби, а значит, отразилось и на Слэйто. Беспомощность, с которой столкнулся мальчик, могла надломить его.
И что, если что-то от этого разлома все еще живет в моем маге?
Я засунула листы обратно в сумку. Который это уже рассказ? Третий? Спохватившись, я начала шарить рукой под рубахой. Мы покинули Ярвелл, как мне казалось, уже сотни лет назад. И маленькая бумажка, на которой я начала вести список имен заново, не могла пережить несколько боев до Кармака, а затем пленение в самом городе.
Да что там бумажка – мой корундовый меч покоился где-то в казематах Кармака! Прекрасный клинок, оставшийся мне на память о Кэрке, пусть треснувший, но повидавший столько славных битв и не подведший меня ни разу. Спустя сотни лет после Слэйруса я так же, как и охотник на волков, бежала из воинской столицы Королевства, оставляя весь свой скарб за спиной.
Уже отчаявшись найти список, я вдруг нащупала уплотнение в шве пояса штанов. Нити разошлись, и между двумя складками материи оказался листок, сложенный в несколько раз. Я даже не смогла вспомнить, когда засунула его туда. Пока память меня не подвела, стоило записать новые имена, но как это сделать посреди леса?
Я вздохнула и пустила лошадь вслед за друзьями. На лес опускалась ночь.
Первая после нашего заточения ночевка на свободе далась непросто. Да, мы были вымотаны и морально, и физически, но сон не шел. Что-то шевелилось за деревьями, вздыхало, ухало, переползало… я пару раз погружалась в беспокойную дрему, но снова и снова, будто ужаленная, подскакивала, разбуженная то хрустнувшей веткой, то воем волчьей стаи вдалеке. Наконец, смирившись с тем, что поспать не удастся, я взяла на себя караул и отпустила Атоса, который клевал носом.