И вот теперь каждый вечер Андрей с Верой по два часа отдавали огороду. И странное дело получалось.
Андрей, все время проживший в деревне, тяготился, работал только по необходимости, а Вера вдруг вошла во вкус, поливала и полола с таким рвением, что ничуть не уступала тете Паше. С разлохматившимися волосами, с грязной полоской на щеке, в стареньком платье, босиком, она только поторапливала Андрея, который качал воду, и успевала все делать быстро, ловко, с неизвестно откуда взявшейся сноровкой. Глядя на нее, тетя Паша умильно улыбалась, а иной раз даже смахивала слезу.
Вера не думала и не предполагала, что после замужества так круто изменится ее жизнь. Дело было не только во внешних переменах. Раньше, что бы ни делала, она делала только для себя одной. И никого не занимало, как она живет. А сейчас стала нужной, необходимой для других, любимой. Ее глаза наполнялись новым, радостным светом, и она еще больше похорошела. Вера нашла то, что искала, — близких людей…
Закончив поливку, садились на чурки в углу огорода и ждали, когда тетя Паша позовет к ужину. В эти минуты ни о чем не говорили, сидели молча, обнявшись, смотрели в небо, где трепыхался и угасал алый закат.
— Андрюша! — окликнула вдруг с крыльца тетя Паша. — Тут гости к тебе пришли.
На крыльце стояли Рябушкин и Травников, стояли чуть смущенные, потому что в гости к нему еще никогда не приходили. Андрей пригласил в дом. В дверях замаячила тетя Паша, поманила его пальцем, зашептала:
— Андрюша, может, бутылочку достать. У меня там есть. Начальник ить твой как-никак.
— Не надо, обойдемся.
Прошли в комнату, сели вокруг стола. Некоторое время молчали все втроем. Первым заговорил Рябушкин:
— Ты извини нас, Андрюша, за вторжение — дело требует. Я напрямую. Сам понимаешь — дальше у нас так в редакции дело не пойдет. Если на корабле плохой капитан, корабль утонет. Пора капитана менять, чтобы не утонуть. Решили мы пойти в райком, рассказать. И про зажим критики, и про остальное. Пойдешь?
Андрей сразу все сообразил. Под левой коленкой у него вдруг мелко и часто стала вздрагивать какая-то жилка — первый признак, что он мог сорваться. Но на этот раз сдержался и даже нашел силы поводить гостей за нос.
— Значит, как я понимаю, Савватеева снимут. А кто на его место?
— Как кто? — даже вроде бы удивился Рябушкин. — Вот Владимир Семенович. Образование, стаж работы, опыт… Чем не редактор?
— Я хотел сказать, э-э-э, — потянул Травников.
Андрей перебил:
— А ты, Рябушкин, — замом?
Тот сначала смутился, но поправил очки и твердо ответил:
— Да.
— А меня куда денете?
— Ты, Андрюша, на мое место, заведующим отделом. Для твоих лет это сверххорошо.
Рябушкин с Травниковым напряженно ждали ответа.
— А почему бы меня замом не сделать? А? Парень я молодой, энергичный, голова светлая — я бы потянул. Как вы смотрите, Владимир Семенович?
— Так ведь, э-э-э, Андрей, у тебя нет высшего образования.
— Будет. Я уже документы в университет отослал, на заочное.
— Так… э-э-э…
— Не хотите, значит, замом сделать?
— Андрюша, хватит шутить.
— Я не шучу. Хочу быть замом.
— Мы подумаем, но это пока невозможно. Пойдешь с нами?
— Может, ответсекретарем, а?
— Вот это более приемлемо.
Больше всего Андрея удивляло то, что они ему почти верили. И тут догадался — они считают его желторотым птенчиком, который вертит головенкой из одной стороны в другую и пока еще ничего не понимает в этом сложном мире.
Он помолчал, медленно оглядел их и твердо, без усилия выговорил:
— Ошиблись вы, мужики, адресом. Я на вашу ерундовину не соглашусь. Боитесь вы Савватеева, который неизмеримо выше вас всех. И честнее. Он бы такой мелочевкой не стал заниматься.
— Подожди, Андрюша, не торопись, — сказал Рябушкин.
— Мне торопиться некуда, особенно с вами.
Видно было, что ни Рябушкин, ни Травников такого ответа не ожидали. Оба растерялись.
— Э-э-э, зря…
— Ты подумай, парень…
— До свиданья. Извините, меня жена ждет. Огород надо поливать.
Визитеры вышли. В окно Андрей видел, как они, удаляясь от дома, оживленно переговаривались.
В это время из летней кухни с дымящейся кастрюлей притащилась тетя Паша.
— А гости где? Вот те раз!
— Вот те два! — засмеялся Андрей, передразнивая ее голос. — Давайте ужинать…
Вечером, уже перед сном, Вера потихоньку зашептала ему на ухо:
— Андрюша, а зачем они приходили? Что-то неприятное, я же чувствую.
— Да просто так пришли.
— Не надо, Андрюша, я же чувствую.
Она не обманывала, она действительно чувствовала его, как самое себя. Знала — радостен он или только делает вид. Андрей не уставал удивляться ее способности понимать все то, что у него творится на душе. И он все рассказал Вере.
Она молча и внимательно выслушала, протянула руки, прижала его голову к себе.
— Андрюша, я тебе верю, только мне беспокойно, я боюсь за тебя…
«Я боюсь за тебя…» — мысленно повторил Андрей, еще не совсем точно понимая и представляя, но догадываясь, что, пока слышит эти слова, он никогда не останется один.
После неожиданного визита к Андрею Агарину Рябушкин и Травников вели себя так, словно ничего не произошло. Глядя на них, Андрей уверился, что они отказались от своей затеи. Савватееву, чтобы зря того не дергать, не обмолвился ни словом.
Он не знал, что Рябушкин и Травников были на приеме у Воронихина. Тот их внимательно и вежливо выслушал. Больше говорил Рябушкин. Без своей обычной витиеватости, просто и четко выкладывал факты: Савватеев принципиально не хочет публиковать критические материалы, стал очень грубым, может запросто стучать кулаком и кричать на сотрудников, руководство редакцией в последнее время ослабил и, ссылаясь на нездоровье, постоянно заставляет подписывать газету своего заместителя.
Воронихин слушал, смотрел на них и, конечно, прекрасно знал, чего они от него хотят и зачем сюда пришли.
— У вас все? Мы обязательно разберемся. И если Савватеев действительно виноват, учиним ему строгий спрос.
С тем и ушли.
С утра Рябушкин был возбужден и необычно молчалив. То и дело поглядывал на часы. Перед обедом он надолго куда-то исчез. Вернулся к концу рабочего дня.
Как раз в это время мужская половина редакции собралась в сельхозотделе. Накурили так, что не только топор, бревно можно было подвесить. Следом за Рябушкиным дверь открыла Нина Сергеевна, крикнула:
— Эй, ребятки, вы тута?
Нефедыч только что сказал последние слова своей очередной байки, и от обвального хохота дым заколебался. Но Нефедыч — так себе, мелочь, все ждут, когда загорится хозяин кабинета Косихин. Обычно хмурый и молчаливый, Косихин, когда случаются у него такие сборища, сначала сидит тихо. Протарахтит первая очередь баек, и только тогда начинает он:
— Может, помнит кто, у нас тут Манька Подсадная жила…
Нина Сергеевна испуганно захлопнула дверь. По многолетнему опыту она хорошо знала, что байки Косихина не для женских ушей. Да и дело, с которым пришла в сельхозотдел, не такое уж срочное, обождет. Пусть ребята похохочут. По традиции редкие сборы в конце работы не нарушал даже Савватеев, сам иногда подсаживался в уголке, дожидаясь своей очереди рассказать что-нибудь…
— Рост у нее метра два был, ну и в ширину чуть поменьше, — продолжал Косихин. — А работала поварихой в дорожном участке. И вот бригадир, который мост под Ветлянкой строил, присылает начальнику записку. Пишет, что «баба» нужна, какой сваи забивают. А записка к мужикам попала. Посадили они Маньку на телегу, письмо сочинили и отправили…
Дальше шло уже совсем непечатное и такое смешное, что от хохота можно было оглохнуть. Лишь один Косихин был по-обычному хмур и серьезен, сидел прямо, как истукан.
Рябушкин выждал, когда уляжется смех, спросил у Косихина:
— А что же наш партийный лидер не объявляет о собрании?
— Завтра напишу объявление, а собрание будет в четверг, — угрюмо пробурчал Косихин и добавил: — Ты зря радуешься, Рябушкин.
— Не понял, — тот поправил очки.
В кабинете вдруг стало тихо. Косихин сидел все так же прямо и строго, словно аршин проглотил. Будто не видел, как Рябушкин еще раз поправил свои очки, потом сдернул их, пригнул голову и впился в парторга близоруким взглядом.
— Поясняю для непонятливых, — негромко сказал Косихин. — Ты плохо все рассчитал, Рябушкин. Савватеева мы в обиду не дадим, даже в том случае, если ты самому господу богу пожалуешься. Ни на тебя его не променяем, ни на Травникова. Понял? А теперь как секретарь парторганизации официально довожу до сведения — в четверг партсобрание. Кляузу будем разбирать.
— Какую кляузу? — смутно догадываясь, спросил Андрей.
— А это Рябушкин с Травниковым тебе растолкуют.
— Да что случилось, в конце концов?
— Я же сказал — в четверг собрание. Там и разберемся.
В первый раз, кажется, со сборища в сельхозотделе расходились без улыбок и без шуток.
Савватеев в это время сидел у Воронихина.
Он уже знал о визите в райком Рябушкина и Травникова, знал о собрании и теперь ждал, что скажет первый.
Лучи закатного солнца, еще по-дневному жаркие, ломились в широкие окна, и в кабинете было душновато. В голове у Савватеева гудело, он растянул узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Несколько раз глубоко вздохнул, но воздуху все равно не хватало.
Воронихин пристально смотрел на Савватеева и невольно думал, что неуемный Пыл Пылыч за последнее годы сильно сдал. И еще ловил себя на мысли, что ему не хочется затевать разговор, ради которого он Пыл Пылыча вызвал. Если перетряхнуть их биографии, начиная с нуля и до сегодняшнего дня, до эгой вот минуты, у них найдется много общего. Они ведь когда-то крепко дружили. Но случилось так, что Воронихин вдруг почувствовал: принципиальность Савватеева висит у него за плечами, как тяжелый рюкзак. Этот рюкзак давил и постоянно напоминал о себе. Кого-нибудь другого Воронихин давно бы уже скрутил, а Савватеева терпел. Чувствовал такую же, как у себя, силу, может быть, даже большую.