Я вскочила, сама не зная, что буду делать, набросила ферадже и выбежала из комнаты.
– Кара! – прошептала я, выйдя на лестницу.
Тишина.
Я надела первые попавшиеся туфли и спустилась вниз. Едва я вышла на двор, как свеча, которую я второпях зажгла от мангала, погасла. Дул резкий ветер, но небо было ясное; когда глаза привыкли к темноте, я увидела, что месяц неплохо освещает двор. О Аллах! Калитка была открыта. Я замерла на месте, дрожа от холода.
Почему я не взяла нож? У меня не было с собой ничего: ни подсвечника, ни деревяшки какой-нибудь. Я увидела, как открытая калитка тихонько покачивается сама по себе, и только потом услышала скрип – когда остановилась. Помню, я подумала тогда, что это похоже на сон. Однако я точно знала, что не сплю.
Из дома, откуда-то из-под крыши, донесся шорох, и я подумала, что это душа моего бедного отца пытается выйти из тела. Мысль о том, что душа отца испытывает муки, и огорчила меня, и успокоила. Если причина всех звуков – отец, сказала я себе, то бояться нечего, он нас не обидит. И все же так грустно было думать о душе, которая изо всех сил старается вырваться из тела и устремиться ввысь, что я стала молить Аллаха помочь отцу. Потом я решила, что отец защитит не только меня, но и детей, и мне стало полегче. Если за калиткой сейчас притаился злодей, замышляющий дурное, то пусть он боится разгневанной души моего отца!
Тут я подумала: а не Кара ли причиной тому, что душа отца гневается? Не собирается ли отец причинить ему зло? Где Кара сейчас? В этот самый миг я увидела его: Кара стоял на улице недалеко от калитки и с кем-то беседовал. Я остановилась.
На другой стороне улицы, среди деревьев пустого сада, какой-то человек что-то говорил Кара. Едва услышав его голос, я сразу поняла, что именно он издавал те вопли, которые мне слышались во сне. Как же я раньше не узнала Хасана? В его голосе звучали слезы и мольба, но в первую очередь – угроза. Я стала издалека прислушиваться к разговору. Они спорили о том, у кого из них на меня больше прав.
И тут я поняла, что осталась с детьми одна-одинешенька. Мне казалось, что я люблю Кара, но, по правде говоря, я только лишь хотела его любить. А тоска в голосе Хасана и его боль, которую я сразу же почувствовала, жгли мне сердце.
– Завтра я приведу сюда кадия, янычар и свидетелей, которые поклянутся, что мой брат жив и по-прежнему сражается в горах с персами, – говорил Хасан. – Ваша свадьба незаконна. Вы занимаетесь прелюбодейством.
– Шекюре была женой твоего покойного брата, а не твоей, – сказал Кара.
– Мой брат жив, – гнул свое Хасан. – Есть свидетели, которые его видели.
– Он не возвращается с войны уже четыре года, и поэтому сегодня утром кадий Ускюдара развел Шекюре. Если твой брат жив, пусть свидетели расскажут ему, что он больше не женат.
– Шекюре не может снова выйти замуж, пока после развода не пройдет месяц. Это противоречит исламу и Священному Корану. Как отец Шекюре мог согласиться на такое бесчестье?
– Эниште-эфенди тяжело болен, того и гляди умрет. А разрешение на брак дал кадий.
– Это вы с Хайрийе отравили старика?
– Мой тесть весьма опечален твоим неблаговидным поведением по отношению к Шекюре. Если твой брат и в самом деле жив, он тоже может спросить с тебя за твои непотребства.
– Это все ложь. Шекюре напридумывала небылиц, чтобы сбежать от нас.
Из дома послышался крик – Хайрийе. Потом закричал Шевкет, их голоса слились в один. Я, сама того не желая, тоже вскрикнула от испуга и, не соображая, что делаю, бросилась в дом.
Шевкет сбежал по лестнице и выскочил на двор.
– Мама, дедушка холодный как лед! – заходился он. – Дедушка умер!
Я подхватила его на руки, прижала к себе. Хайрийе продолжала голосить. Ее вопли слышали и Кара с Хасаном.
– Мама, дедушку убили, – сказал Шевкет.
Его слова прозвучали очень отчетливо. Услышал ли их Хасан? Я прижала Шевкета к себе еще крепче и, не поддаваясь смятению и страху, унесла его в дом. На лестнице стояла Хайрийе; она спросила, как получилось, что мальчик проснулся и смог незаметно выйти из комнаты.
– Мама, ты обещала, что не уйдешь, – заплакал Шевкет.
Мыслями я была там, на дворе, вместе с Кара. Поглощенный разговором с Хасаном, он даже не подумал закрыть калитку. Поцеловав Шевкета в щечку, я еще раз прижала его к себе, вдохнула его запах, погладила по головке, передала на руки Хайрийе и прошептала:
– Идите наверх.
Они ушли, а я вернулась на двор и встала в нескольких шагах от калитки, там, где, как я думала, Хасан не должен меня заметить. Но то ли он перешел на другое место, то ли вообще вышел из сада и спрятался за деревьями на улице, – во всяком случае, он явно меня заметил, потому что стал обращаться теперь и ко мне. Я чувствовала раздражение, но не потому, что это вообще не очень приятно – разговаривать в темноте с человеком, чьего лица ты не видишь; слушая его обвинения, я понимала, что он прав, и чувствовала себя виноватой – точь-в-точь как бывало каждый раз, когда я спорила с отцом. Мало того, я с грустью понимала, что люблю человека, который все это говорит, и оттого злилась еще больше. Аллах, помоги мне! Ведь любовь должна быть не тропой напрасных страданий, а путем к Тебе, разве не так?
Хасан заявил, что мы с Кара, сговорившись, убили отца. Он слышал, что сказал мальчик; теперь все ясно как день: мы совершили страшное преступление, за которое нам гореть в аду. Утром он пойдет к кадию и все ему расскажет. Если я невинна, если на моих руках нет крови отца, тогда он, Хасан, заберет меня с детьми к себе домой и будет нашим опекуном, пока его брат не вернется с войны. А если я виновна – что ж, женщина, которая коварно бросила мужа, проливающего кровь на войне, и без того заслуживает самого сурового наказания. Мы все это терпеливо выслушали, и на улице на несколько мгновений повисла тишина.
– Если ты сейчас по своей воле вернешься в дом своего настоящего мужа, – снова заговорил Хасан, уже совершенно другим голосом, – если вместе с детьми тихо-тихо, пока никто не видит, вернешься домой, то я забуду все, что узнал этой ночью, и все тебе прощу: и этот незаконный брак, и совершенные тобой преступления. И мы будем с тобой ждать возвращения брата – терпеливо, год за годом.
Пьян он, что ли? В его голосе было что-то настолько детское! Я испугалась, что подобное предложение, сделанное мне в присутствии мужа, может стоить Хасану жизни.
– Ты меня слышала? – крикнул он из-за деревьев.
В темноте я не могла толком понять, где он находится. О Аллах, помоги грешным своим рабам!
– Я же знаю, Шекюре, что ты не сможешь жить под одной крышей с человеком, убившим твоего отца.
Я вдруг подумала, что убийцей мог быть Хасан. А сейчас, должно быть, он просто издевается над нами. Он настоящий шайтан, от него всего можно ожидать… Хотя, может быть, я и ошибаюсь.
– Послушай, Хасан-эфенди, – сказал Кара в темноту. – Моего тестя действительно убили. Какой мерзавец это сделал, неизвестно.
– Убили-то его до свадьбы, не так ли? – отозвался Хасан. – Видать, он был против вашей затеи, против мошеннического развода и лжесвидетельства, вот вы его и убили. Если бы Эниште-эфенди считал Кара достойным человеком, то выдал бы за него свою дочь давным-давно, а не сейчас.
Поскольку Хасан много лет жил в одном доме со мной и моим мужем, ему было очень многое известно о моем прошлом. Хуже того, он с пристрастием ревнивого влюбленного помнил все, о чем мы с мужем когда-либо говорили, о чем сами давным-давно забыли или хотели бы забыть. У нас было слишком много общих воспоминаний, и я боялась, что, если Хасан сейчас начнет перебирать их, я почувствую, что Кара – совершенно чужой мне человек.
– Мы подозреваем, что убийца – ты, – продолжал Кара.
– Нет-нет, это вы его убили, чтобы пожениться. Это яснее ясного. А у меня для этого не было никаких причин.
– Ты убил его, чтобы мы не смогли пожениться. Узнав, что он дал согласие на развод Шекюре и на нашу свадьбу, ты лишился рассудка. А ведь ты и так был зол на Эниште-эфенди за то, что он убедил дочь вернуться в отчий дом. Ты захотел ему отомстить. К тому же тебе было отлично известно, что, пока он жив, Шекюре тебе не видать.
– Хватит, – решительно оборвал моего мужа Хасан. – Я это выслушивать не собираюсь. Слишком холодно. Я успел замерзнуть, еще пока бросал камни, чтобы привлечь ваше внимание, а вы все никак не слышали.
– Кара смотрел рисунки из книги отца, – пояснила я.
Наверное, я зря заговорила.
– Шекюре-ханым, – обратился ко мне Хасан тем же самым делано искренним тоном, которым я иногда разговариваю с Кара, – лучше всего будет, если ты немедленно, прямо сейчас, вернешься вместе с детьми в дом доблестного сипахи, который по закону шариата по-прежнему является твоим мужем!
– Нет, – почти прошептала я в ночной тишине. – Нет, Хасан, нет.
– В таком случае я, будучи ответственным за тебя перед братом, завтра утром должен буду отправиться к кадию и рассказать ему все то, что я здесь слышал. Иначе с меня потом спросят.
– Конечно, с тебя спросят, – сказал Кара. – Утром, как только ты пойдешь к кадию, я объявлю, что ты убил Эниште-эфенди, любимого слугу нашего султана.
– Хорошо, – спокойно ответил Хасан, – так и скажи.
– Вас обоих будут пытать! – воскликнула я. – Не ходите к кадию, подождите! Со временем все выяснится!
– Я пыток не боюсь, – объявил Хасан. – Я два раза проходил через них и оба раза убеждался, что только с помощью пытки можно отличить невинного человека от преступника. Пусть пыток боятся клеветники. Я и о другом всем расскажу – и кадию, и aгe янычар, и шейх-уль-исламу, – о книге, которую делал несчастный Эниште-эфенди, и о рисунках к ней. Все только и говорят что об этих рисунках. Что в них такого, любопытно?
– Ничего особенного, – ответил Кара.
– Видать, ты первым делом на них посмотрел.
– Эниште-эфенди хотел, чтобы я закончил книгу.
– Отлично. Надеюсь, нас будут пытать вместе.