– Мы с ней очень дальние родственники. Мою маму удочерила ее сестра… – запаниковала я.
– Я знаю, – кивнул он. – Официально удочерила? Ну и вот. Значит, доказать родство хоть и сложно, но возможно, – спокойно заключил Никитин. – Наша Яковлевна одна, у нее инвалидность.
– И что?
– Ну это плюс. То есть, минус, но в нашем деле – плюс, прописать тебя у нее будет проще. Это тот момент в законе о прописке, который нам поможет.
– Серьезно, Бабаня хочет прописать меня у себя?! – переспросила я.
– Да, Алена. У нее никого нет. А ты тоже одна. Сирота. И не люблю я эти общаги, тем более, где одни творческие люди живут. Тебе тут будет лучше. Ну а не поступишь – найдешь работу. С пропиской тебе будет проще это сделать.
– Вы такой добрый, – недоверчиво, смятенно сказала я.
– Я не добрый, но у меня на участке должно быть все в порядке. Она ведь пьет, – тихо произнес участковый.
– Кто?
– Яковлевна. Думает, я не знаю и никто не знает. Ходит в дальний магазин. Покупает бутылочку винца и вечером выпивает тайком, одна. А ты ей не дашь пить. Если ты будешь рядом с ней, у нее в жизни смысл появится, я знаю.
– Это как у Лескова? У Лескова рассказ есть… только у женщины там жених погиб, его зарезали.
– «Тупейный художник»? Да, похожая история. Бутылочка – это такой «флакон забвения» у нашей Яковлевны, – опять улыбнулся участковый. – Есть какие-то справки с собой?
– Есть вроде. Меня мама перед… перед своим уходом… буквально заставила их собрать… – Я бросилась в свою комнату, достала из сумки стопку документов, где отдельно лежали справки.
Участковый принялся смотреть эти справки, заботливо и тщательно сфальсифицированные Николаем. Я нервничала – вдруг заметит какие-то несоответствия? Иногда участковый поднимал брови, покачивал головой. Но в результате отложил в сторону несколько листочков:
– Вот это возьму. И вот еще что… такое впечатление, будто твоя мама специально все продумала, она тебя к переезду в Москву готовила. Словно мечтала, чтобы ты тут стала жить. И это правильно, она о твоем будущем думала, не хотела, чтобы ты по чужим людям таскалась. Да. – Он вздохнул, сложил все в папку. – А, и у Анны Яковлевны еще нужные документы возьму. Сам сделаю все, чтобы вы с ней не бегали по инстанциям. Вам с Яковлевной потом только в ЖЭК надо будет прийти, запишем тебя в домовую книгу.
– Да, поняла.
– Почему такая хмурая? Ты не рада?
– Как-то все слишком хорошо, – пожала я плечами.
– Хорошо – это когда все живы, – опять улыбнулся он. – А так… так мы можем лишь немного исправить действительность.
– Спасибо, – сказала я.
– Я в память о Володе все это делаю, – сказал участковый. – И в надежде, что Яковлевну еще можно спасти. И тебя тоже хоть как-то уберечь. От слишком ярких огней большого города, выражаясь литературно. Сиди-сиди, я на кухню к Яковлевне пошел. С ней теперь поговорю.
– До свидания, – растерянно сказала я.
– Всего доброго, – сдержанно произнес участковый и вышел из комнаты.
Честно говоря, я не ожидала, что вопрос с моей пропиской решится столь быстро и легко. Мало того – не я сама стану его решать, а все сделают за меня другие люди и причем по доброй воле.
Участковый капитан Станислав Федорович Никитин вовсе не являлся каким-то особо душевным человеком, если подумать. Довольно холодный, расчетливый, разумный человек. Добрый к тем, кого он знал и кому сочувствовал. Он знал Бабаню и сочувствовал ей. Не мне. Меня он не знал, и я могла вполне оказаться какой-то прохиндейкой из провинции, жаждущей оказаться в Москве. Он бы такое смог определить с первого взгляда, профессия у него соответствующая, вынуждавшая видеть людей насквозь. Но он счел мои эмоции искренними (а я искренне считала себя самозванкой), и к тому же, полагаю, его поразил мой выбор профессии. Писатели в то время считались людьми серьезными… Я же не в театральный институт собиралась поступать. Ну и внешне я выглядела, что называется, вполне прилично – не крашеная красотка с вызывающими манерами.
Никитина нельзя назвать и особо положительным, плакатно-правильным, какими экзальтированно представляют участковых того времени слишком ярые поклонники СССР. Никитин – обычный. Нормальный. Не все участковые тогда такими являлись, в любые эпохи существовали и довольно противные типы. Но Никитин все же был типичным человеком именно советского времени – без налета распада, без двойного дна… Человеком не позднесоветского времени, нет, в восьмидесятые годы таких людей как он, было меньше… А именно «чисто» советского. Ну, мне так кажется, это опыт моей жизни так подсказывал.
Я не идеализировала советское прошлое. И не особо критиковала будущее – то есть то время, из которого сбежала. Там, в середине двадцатых годов двадцать первого века, я своего участкового знать не знала, хотя однажды порывалась попасть к нему на прием, но тот то болел, то был в отпуске, то у него приемные часы в неудобное время и вообще не дозвониться… словом, та небольшая проблема, с которой я хотела попасть к участковому, рассосалась как-то сама. Ну и ладно.
Жизнь не так плоха и не так хороша, как может показаться, и, в общем, она всегда одинакова, главное – соблюдать баланс.
Эта жизнь, моя вторая жизнь в семьдесят девятом году – уже дала мне много авансов. Поэтому мне надо «отработать» их. Я должна помогать Бабане, отвратить ее от вина и стать ей утешением в старости; я обязана каким-то образом облегчить жизнь маме и вправить мозги самой себе – Лене-прошлой. И главная моя задача – спасти Артура, я же обещала его брату Николаю.
Хотя меньше всего мне хотелось лично общаться с Артуром Дельмасом. Вот как так? Я же была в него влюблена когда-то, я очень часто вспоминала о нем… Он снился мне иногда во снах – молодой и прекрасный. Но с ним меня не связывал даже незакрытый гештальт! Его не существовало просто, этого незакрытого гештальта, поскольку не было того, что потребовалось бы закрывать. Ведь нас с Артуром не связывало вообще ничего.
Артур – это просто мечта. Но кто знал, что как только мечта начинает обретать реальные черты и с ней сталкиваешься нос к носу, то она почему-то теряет свой романтический ореол.
Итак, Артур Дельмас вставал в шесть утра и сразу же отправлялся на пробежку на ближайший стадион, который находился на Новорязанской улице рядом с троллейбусным парком.
Я решила, что лучший способ как-то пересечься с Артуром и хотя бы познакомиться с ним ближе – это во время его пробежек на стадионе.
Я купила спортивный костюм сине-фиолетового оттенка – штаны и джемпер из хлопка, и кеды.
Мое желание заняться спортом не удивило никого – ни Бабаню, ни ее соседей, ни кого-то еще в доме. В то время (и я это тоже помнила сама) – было принято заниматься спортом. Бегать летом, кататься на лыжах и коньках зимой. Также зимой во многих дворах заливали катки, на лыжах в нашем районе отправлялись в Измайловский парк или другой, поменьше, – Лефортовский. Спорт тогда был достаточно массовым видом досуга. Устраивались любительские турниры («Золотая шайба», «Кожаный мяч»), был очень популярен спортивный туризм (вот как тут не вспомнить печальную историю о гибели молодых туристов на перевале Дятлова, которая тем не менее не отвратила людей от сложных маршрутов).
В учреждениях и на предприятиях выделялось особое время на производственную гимнастику, по радио транслировали комплексы специально разработанных упражнений. Сцена с производственной гимнастикой изначально присутствовала, например, в фильме «Служебный роман», но ее вырезали – не подходила по хронометражу.
На крупных предприятиях даже существовали должности инструктора-методиста по производственной гимнастике и физкультурно-оздоровительной работе – вариант современного фитнес-тренера. В восьмидесятые отношение к производственной гимнастике стало совсем формальным: где-то ее заменили настольным теннисом в обеденный перерыв (как в фильме «Самая обаятельная и привлекательная»), но постепенно от нее стали отказываться совсем.
Физкультминутки проводились в советское время и в учебных заведениях. Учителя посередине урока просили детей отложить в сторону ручки и карандаши, вытянуть перед собой руки и под присказку «мы писали, мы писали, наши пальчики устали», несколько раз сжать пальцы в кулак и разжать их…
Зимой с вокзалов отправлялись специальные «лыжные электрички», назывались «Лыжные стрелы» – они везли всех желающих к местам, где собирались любители этого вида спорта…
И большинство стадионов были открыты для всех желающих.
Даже для пожилых спорт являлся привычным – стоит только вспомнить фильм «Семь стариков и одна девушка», снятый в 1968 году. Там по сюжету выпускница физкультурного института ведет «группу здоровья» – с семью разными мужчинами в возрасте, которые хотят сохранить бодрость и меньше болеть.
Потом о спорте для пожилых словно забыли на долгие десятилетия, и лишь позже все стало возвращаться на круги своя. Например, в Москве развернулся оздоровительный, образовательный и досуговый проект для москвичей старшего возраста – «Московское долголетие».
Ну и без всяких программ пожилые стали охотно заниматься спортом сами, уже никого не удивляли пенсионеры в парках с палками для скандинавской ходьбы. И на лыжах люди в возрасте снова катались, и бассейны охотно посещали. А в последние годы, в том будущем, что я покинула, традиция «лыжных электричек» тоже начала возрождаться – появились похожие поезда для любителей прогулок по лесу в разных областях страны.
Но лично я не являлась спортивным человеком никогда. Даже в детстве. Лыжи я ненавидела, от бега у меня кололо в боку. Плавать я не только не умела, но вообще боялась воды. Прыгать через «козла» в школе я так и не научилась, лезть на канат боялась, бросала «гранату» (обычный мяч) в «опасной» от себя близи. Не могла сдать нормы ГТО и была нещадно ругаема нашей учительницей физкультуры за «вялость организма».
Но сейчас – надо. Поскольку знакомство с Артуром на стадионе – это самый простой способ войти к этому человеку в доверие.