Меня смущало только одно в этом вопросе – мой собственный «вялый организм». Он не был приспособлен к спорту еще с детства, а уж в мои пенсионные годы и подавно. Единственное приемлемое для меня физическое движение – это пешие прогулки по городу.
Да, я вроде бы помолодела сейчас, стала крепче, и мышцы у меня ощутимо подтянулись, но внутри я оставалась все той же шестидесятитрехлетней тетушкой, которая, спускаясь или поднимаясь по лестнице, всегда держалась за перила на всякий случай. У меня в двадцать первом веке перед перемещением в прошлое болели колени, часто кружилась голова и начиналась одышка от слишком быстрого движения.
И вообще, бегать – это, наверное, страшно скучно?
Я буквально заставила себя встать с первыми сигналами радио «Маяк» – в шесть часов утра. В качестве позывного звучала мелодия «Подмосковные вечера». Бабаня тоже засобиралась, она подрабатывала лифтершей. Я быстро умылась и отправилась на стадион.
…Конец апреля, уже пробивалась на деревьях молодая листва. Светило солнце. Но было свежо, я мерзла в своем спортивном костюме.
На стадионе, на беговой дорожке, я согнула руки в локтях, сжала руки в кулаки и неуверенно затрусила вокруг большого футбольного поля, которое показалось мне каким-то огромным. Бег трусцой – вот так называлось то, что я пыталась изобразить. Где находится Артур в данный момент, я не заметила. Моя задача сейчас – просто показать, что я занимаюсь спортом, как-то примелькаться Артуру.
Начиная пробежку, я готовилась страдать. Я ждала боли в животе и коленях, я настолько погрузилась в собственные ощущения, что на время немного отключилась от окружающего. Но я все-таки бежала!
– Расслабься, – крикнул кто-то рядом. – Не надо прижимать к себе так тесно руки. И смотри, как ноги ставить… а то ты так все колени разобьешь. И не забывай разминаться перед каждой пробежкой!
Надо же, это был Артур. Он показал мне, как правильно ставить ноги при беге, а затем умчался вперед. Думаю, в его советах не заключалось никакого так называемого «подката». Тогда это было принято – давать советы посторонним людям и вмешиваться в их дела. У этого явления имелись и отрицательные стороны, я понимаю. В двадцать первом веке давать советы посторонним и вмешиваться в чужую жизнь – дурной тон, даже если кто-то рядом буквально помирал от незнания правил.
Везде плюсы и везде минусы. В прошлом окружающих «душили» советами и незваной-непрошеной помощью, в будущем – никому до тебя не было дела. Кому какая эпоха больше подходила – тот в ней и чувствовал себя счастливым. Вот поэтому одни хвалили СССР за открытость людей, другие его ругали за навязчивость – это уже другая сторона открытости.
Я постаралась следовать советам Артура. Через некоторое время Артур опять догнал меня и вновь придрался: сказал, что я не слежу за дыханием. Показал и рассказал коротко, буквально в нескольких словах, как правильно надо дышать.
На третьем кругу он меня похвалил:
– Молодец, так держать!
Вообще-то меня еще в школе учили правильно ставить ноги и правильно дышать при беге. Та самая сердитая учительница физкультуры почти пятьдесят лет назад показывала нам, ученикам, как заниматься тем или иным видом спорта «по науке». Но меня тогда не интересовали ни верная постановка ног, ни ритм дыхания во время бега.
Людей из прошлого представляют бодрыми и крепкими, готовыми в любой момент сдать нормы ГТО, но это не так. Не все такими являлись, не всем давались эти нормы. Эта история про нормы ГТО, которые обязаны были сдавать все, абсолютно все люди прошлого, – отчасти легенда. Плакат на стене, не отражающий деталей большой картины.
Моя подруга Нина, например, усердно ходила по врачам и выбила себе в школе освобождение – и от занятий физкультурой, и от сдачи экзаменов.
Была ли Нина реально больна? Трудно сказать. Возможно, она страдала от психосоматики. У нее всегда что-то болело, но врачи не находили у нее каких-то особых, смертельных болезней. Или вовсе ничего не находили. Например, Нина жаловалась на сердце, а результаты ее многочисленных ЭКГ показывали норму. Но на всякий случай врачи давали моей подруге справки и освобождения…
Медицина была тогда недостаточно развита, или врачи некомпетентны? Я не знаю. Все окружение Нины было подчинено ее «недугам», и я в том числе. История с ее загадочными болезнями длилась все то время, пока мы с ней дружили, да и потом продолжалась, судя по слухам. И в шестьдесят три она все страдала от разных неподтвержденных до конца хворей, ругала врачей, которые по-прежнему ничего страшного у нее не находили, но при этом спокойно ездила на авто и собственноручно делала ремонты у себя в квартире и на даче. По-прежнему требовала заботы – уже у новых знакомых, но их становилось все меньше, и в результате Нина разругалась со всем своим окружением. Она пережила почти всех тех, кто считал ее больной, а себя – здоровыми. Наверное, и меня бы пережила, останься я в будущем. Кто же Нина на самом деле? Ипохондрик? Энергетический вампир? Реально недообследованный пациент? Несчастная девочка, которая хотела, чтобы окружающие заботились о ней, и получала эту заботу, только будучи «больной»?
Впрочем, в конце жизни я стала вспоминать Нину с сочувствием – когда уже мой собственный организм стал давать сбои. И я порой не понимала – как относиться к тем симптомам, что появились у меня, – это серьезный повод для беспокойства или все пока в рамках возрастной нормы?
Я не виню Нину за то, что она от всех требовала внимания, я предъявляю претензии только к себе – за то, что подчинялась ей и позволяла ей себя использовать.
…Но сейчас мне почему-то нравилось бегать. Я чувствовала свое тело, я хотела им управлять, я нуждалась в этих знаниях. И я буквально «с лету» их впитывала. Если бы от меня сейчас потребовали сдать нормы ГТО – я с интересом и любопытством согласилась бы их сдать. И это было так странно… Похоже, Николай действительно сумел что-то «подкрутить» в моем организме, мой друг сделал меня лучше, если можно так выразиться.
В результате я этим утром смогла пробежать довольно долго, я даже поразилась сама себе. Но все-таки я устала. Я покинула стадион и побрела к дому. Если дело так и дальше пойдет, то Артур действительно станет относиться ко мне как к знакомой. Я ему примелькаюсь. И он не удивится, когда я подойду к нему для важного разговора – потом, в конце мая, когда его девушка Валерия уедет вожатой в пионерский лагерь. Но для этого мне придется вскакивать каждый день в шесть утра и бегать на стадионе.
…Дома никого не было – ни Бабани, ни Севастьяновых. Я приняла душ, а после буквально упала на кровать без сил. А перед тем, пока никто не мешал, из «футляра» достала планшет и включила. Представьте себе, он работал! Я погрузилась в ответы на билеты к экзаменам, которые мне предстояло сдавать в институте. Еще мне необходимо выучить наизусть довольно длинный текст, его тоже нейросеть сочинила – к другому, особому экзамену, где требовалось написать небольшое эссе. Что-то вроде свободного сочинения. Темы сочинений были известны из прошлого, нейросеть создала для меня на эту тему эссе, которое тоже было закачано в планшет, мне надо было только выучить этот текст наизусть.
Часа через два я услышала, как провернулся ключ в замке входной двери. Я спрятала планшет в книгу-футляр, а ее поставила на полку.
Я не прятала специально свои замаскированные под книги гаджеты, я их открыто поставила рядом с другими книгами, оставшимися от Володи. Только предупредила Бабаню, что готовлюсь по этим книгам к экзаменам и что мои книги – очень ветхие и их надо смотреть с осторожностью, иначе они совсем развалятся. «Больно надо! – испуганно ответила на мои пояснения Бабаня и для убедительности замахала руками. – Да я ни в жизнь к ним не притронусь!»
…Это пришла Бабаня. Мы с ней, как и было обговорено еще вчера вечером, отправились на кухню – печь пироги. С начинкой из риса и яиц. Тесто, поставленное рано утром, уже поднялось. Думаю, Бабане было приятно учить меня готовить, хотя, если честно, я последние лет двадцать своей будущей прошлой жизни вообще никаких пирогов не пекла. Эпоха именно домашних пирогов и именно на постоянной основе закончилась, как мне кажется, где-то в начале двадцать первого века. Их стали вполне прилично готовить в общепите, ну и само отношение к выпечке изменилось, ее уже считали не самым полезным продуктом.
Пироги мы с Бабаней пекли долго, очень долго, потом, уже готовым, дали им время немного «отстояться». Затем угостили пирогами Севастьяновых, а вечером отправились в гости к маме и Лене-прошлой (то есть ко мне) – угощать пирогами уже их. Я не противилась, поскольку понимала, что Бабаня хочет мной гордиться. Она показывает меня всем, и я, по сути, ее дитя сейчас. Умная, достаточно симпатичная, послушная девочка-хозяюшка. Пока у нее есть я, ей незачем прикладываться к «флакону забвения».
Вот так я попала в собственную квартиру. Увидела мебель и вещи, о которых давно забыла. Свой собственный школьный стол, заваленный книгами и тетрадями, книжный шкаф, который был готов лопнуть от книг, маленький черно-белый телевизор «Старт» в гостиной, а в серванте (производства ГДР) – очередное Володино фото, выглядывающее из-за хрустальных бокалов.
Если бы Володя не погиб, то мама бы вышла за него замуж. И я была бы не дочерью своего папаши, а другого человека, очень хорошего, которого все помнили и уважали. И Бабаня приходилась бы мне настоящей бабушкой, родной по крови.
Мама так и не вышла замуж второй раз. Хотя у нее имелся «друг сердечный»: она встречалась с неким мужчиной (я называла его почему-то Беня, полное имя – Вениамин). Это происходило в тот период, когда я еще ходила в детский сад.
Они довольно долго встречались, мама и Беня, но проблема заключалась в том, что Беня был другой национальности, и в его окружении браки с «не своими» не приветствовались. А еще Беня, хоть и был старше моей мамы лет на десять, находился под сильным влиянием уже своей матери, ее звали Златой (отчества не помню). Злата сказала – свадьбе не быть, и Беня ее послушался.