‹…› Книгу Семена Израилевича начала читать сегодня – но как – две-три страницы за день, больше не успеваю. Пришла с работы в 5 (ушла в 8 утра) – легла с книгой, почитала, встала – теперь пишу тебе и потом мне надо на завтра набросать план фильма о нашем путешествии и наших находках в Чехии – это для Визенталь-центра. Вчера в жаре, под раскаленной лампой, снимали фотографии и рисунки, это додаток к уже снятому Лешей материалу в Праге, – не знаю, говорила ли я тебе, что в последний раз мы обнаружили в доме внучек Отто, брата Павла Брандейса[374], мужа Фридл, в городе Мост, все последние открытки Фридл, ее письмо, открытки из Лодзинского гетто от ее подруг, тоже погибших, массу оригиналов на немецком, требующих перевода и классификации, семейные фотографии, это уж не говоря о самих картинах. Одна у меня дома – и все фотографии, открытки и письма тоже. Мы приехали в этот дом как раз накануне «чистки» – девушки решили после ремонта выкинуть ненужные старые бумаги – вот так бы они все и выкинули. Уж точно Провидение вмешалось – Сережа и Леша не очень хотели ехать (мы не нашли адресата по справке – так как Эва, дочь Отто, умерла, а у девушек другие фамилии) – что можно делать в городе Мост, близ немецкой границы, не зная адреса той, которую искала. Но все вышло. Я тебе когда-нибудь расскажу и эту историю. Но это так – ответвление (по-чешски – отбочка) – к тому, видимо, зачем фильм.
Фильм Тамира про Фридл путешествует по разным странам, получил несколько премий. Сегодня мне по факсу киностудия прислала отчет. Купили в четырех странах, включая Японию.
Мамик! Ты слишком серьезно отнеслась к моему потоку графомании. Кое-что приняла на свой счет не по делу – например, историю с сударыней, – это я рассказывала одному приятелю в Праге, просто в шутку. А потом записала. Про сон – так он мне приснился. Был у меня свободный день, я и писала все, что в голову придет, это не рассказ. Вовсе нет. И никому, кроме тебя, я это не показывала. Вслух я не читаю с того времени, как уехала из Москвы. Даже Жанке[375], когда она здесь была, ничего не читала. Зачем?
Твое воспоминание о нашем доме – все приходят и уходят – уже не соответствует реальности. Во-первых, я хотела тобой похвастаться – поэтому приглашала людей, во-вторых, многие хотели тебя увидеть – ты – человек значительный. В-третьих, тогда, после операции, у меня было свободное время, – это второй раз после воспаления легких, когда я тоже по болезни не могла работать.
Моя обычная жизнь полна работой – а в последнее время я просто ни с кем не общаюсь – неинтересно и некогда. С Леной Кешман, например, не говорила целый год, – на Сережин день рождения пришли человек тридцать, я ни с кем не говорила, только подавала, уносила и была рада этому. У меня написано много разных текстов, наподобие того, что прислала, разные начала разных повестей, размышлений, – мы с Лешей все это отсортировали в компьютере по файлам, не хочу даже распечатывать. То есть не хочу, чтобы они погибли, поэтому они есть на дискетах, но и не хочу никому их показывать – поэтому не распечатываю. Если ты хочешь знать причину – я ее не доискиваюсь, есть некоторые предположения на этот счет, но нет времени серьезно эти предположения анализировать. Разумеется, у меня есть амбиции, как же без них! И когда в списке женщин-писательниц мое имя даже и не значится – это о чемто и без анализа глубокого свидетельствует – когда все, что делаешь, не находит отклика, то, как ты считаешь, что здравомыслящий человек может думать? А я человек здравомыслящий.
Вот читала Пелевина – звезду. Ощущение хорошей пластмассы. Красивой по цвету, точной по конфигурации, вселенские мысли – для мультфильмов. Кафка превращал людей в пауков от страха – он боялся себя – муху, у него страх был нутряной, и, как у всякого темного гения, – его личный страх совпал или попал в резонанс с общим состоянием Европы того времени. А не совпал бы – сидел бы сейчас такой Кафка (по природе и силе дарования) на берегу Женевского озера, писал бы свои ужастики, – так его бы лечили или таблетками, или психоанализом. Потому что ничего страшного жизнь в Швейцарии не предвещает. И нечего нагнетать. Пелевин холоден – он конструктор пластмассовых зданий. А Кафка-то строил из крови и плоти своих личных страхов. Шума не терпел, любил темные ночи, когда кровь стучит в виски, а кажется, молоток стучит по стене, так громко. Это при том, что и Кафка мне чужой. Но я его, чужого, воспринимаю. А от Пелевина – ничего во мне не остается. Милей Митьки´[376] – откровенные похуисты, извини за выражение. Ты говоришь о Довлатове – я с тобой согласна – это очень точный писатель. Было бы у Глеба Успенского чувство юмора – были бы они братьями. Но Довлатов в Питере не один был такой – у него есть литературный близнец – Валерий Попов[377] – «Жизнь удалась» и другие вещи, Виктор Голявкин[378] тоже с ними, – эти писатели сильны своим лиро-ироническим взглядом на жизнь, наблюдательны и правдивы, – мне они все очень нравятся. Довлатов порасхристанней, – пил много, писал поденно, зарабатывал себе словом на жизнь. Это ведь очень важно, чем человек на жизнь зарабатывает. Я – работой с детьми, выставками, преподаванием не литературы вовсе. Ты мне пишешь про тусовки. И ты права насчет пены и настоящего пива. Но у меня в сутках 24 часа – и я выбираю, на что их тратить. Знаешь ли ты – я не была на премьере фильма про Фридл, Федя за меня выступал, не была на присуждении мне премии за книгу – Маня получала – где я была? Стекла чистила в Дании для терезинских рисунков. А ведь могла бы предпочесть тусовки, – многие бы предпочли – телевидение, пресса, – не важно, что здесь провинция, – это дает возможность продвигаться – личные контакты, переводы книг, литагенты… Книга Чуковского «От двух до пяти» не умнее моих книг про детей – но она издана во всем мире на разных языках. Скажешь, это была первая книга про детей. Нет. Это книга Чуковского. Огромного писателя для детей. Огромного. А от «Двух до пяти» – книга интересная, но не огромная, не сравнить с его стихами и переводами.
К чему это пишу? К тому, что мы все же живем в разных мирах – больше половины моего времени отдано истории катастрофы – или найди этому менее пафосное название – что означает – старики – архивы – изучения текстов – истории Европы со всех сторон, чтение, переводы, размышления, некоторые выводы. Например, в связи с лекциями, о коллективном сознании и коллективном бессознательном, что уже ближе к социологии и психологии, нежели к литературе.
Еще часть времени – на освоение новых областей – как снимать, как монтировать, как собирать вещи по документам в живую историю, или в мертвую, это уже как получится, – область дизайна и конструирования пространства – выставки – это тоже целая система, которой я уже овладела, не полностью, но понимаю в этом деле.
Еще часть времени – дом – как видишь, он у меня вышел на третье место, о чем-то и это говорит. Но даже и в этом всем я не нахожу себе места. Для одних – у меня нет академического образования, для других – человек неизвестный, где мои труды, научные публикации, монографии? Я не выношу институтов, занимающихся историей катастрофы, – как правило, это мертвые места, где заправляет мафия и гребет с мертвых душ. И так я выбрала изоляцию, или изоляция выбрала меня – и, подумав, решила:
1. Ограничить сферы деятельности. Уйти из музея – и уже мне страшно – как буду без детей! – но решение уже принято. 2. Написать в эти несколько лет то, что задумано. Книга про Фридл, книга про лекции в Терезине. 3. Остальные проекты – выставки и фильмы – делать только по контракту.
Это правда – характер моего «материала» – тяжелый – ты мне и в Москве говорила, что тебе трудно много про это слушать – а я этим живу, поэтому я все более и более одинока – наверное. Кафка одичал от осознания того, что никто не хочет видеть то, что он видит. Но он предвидел, а я – пост-вижу (ни в коем разе не сравниваю тексты и судьбу – только направленность внутреннего зрения). Похоже, в моем «пост-виденье» содержится смысл мне самой пока не совсем ясный.
Это почти что ответ на твой вопрос про смысл, что внутрь упрятан или вне-положен. Для меня – что так скажи, что так. Вопрос о том, кто кого ищет, – имеет смысл лишь в условиях конкретного контекста. Простой ответ – теизм и атеизм. В первом – ни шагу без веры в Провидение – поэтому – высший смысл (Бог-гармония-красота) нисходит с высот навстречу ищущим («Ищите и обрящете») – в случае атеизма – человек ищет смысла внутри, опираясь на знания, – но все это, конечно, схоластические определения. Ты это и без меня знаешь.
Ты пишешь: саморанение – самоирония – самоубийство.
Если человек случайно наступил на осколок – он поранился. Себя поранил. А если в человека летят осколки, то они его ранят. Осколки, обрубки, опилки, ошметки чьих-то судеб, распиленных, разбитых, раскромсанных, раскрошенных – это XX век. Я родилась сюда, видимо, не для того, чтобы занять свое место в шеренге, а чтобы даже близко ни к какой шеренге не подходить – стояние в очереди – это трата времени. Может, и не напрасная для сиюминутной жизни, но бессмысленная, если во что-то веришь, например, в непрерывность культуры. И с этой точки зрения неважно – публикуют, покупают, читают, знают, – или все то же с «не». Другой вопрос – для кого это все делаю – для себя, для знакомых, друзей, для широкого читателя?
Кого хочу ознакомить со своей точкой зрения и на что? На это нет ответа. Я могу проверить себя разве что так – что приносило и приносит мне удовлетворение? Наверное, когда я вижу людей, которые смотрят на то, что я им показываю или слушают то, что им рассказываю, и им что-то открывается.
Мамик, пора браться за дело. Напишу после.
Как и ты, не перечитываю. Любую фразу можно переиначить. Если так – значит, нет смысла и перечитывать.