Я послала тебе письмецо из Швейцарии по почте, так, от радости – была пять дней одна – читала, что-то записала, наслаждалась видами и тишиной. Прочла очень хорошую книгу по-английски про Эгона Шиле, замечательного венского художника, умершего от испанки в возрасте 28 лет. Затем читала про немецких писателей и художников, уехавших в 30-х годах в Америку, – тоже много интересного и нового узнала. Хотелось мне там страшно рисовать – пыталась.
‹…› Я возила с собой твою тетрадь, хотела писать в ней тебе – но потом пожалела – вышла бы одна путаница. Как продвигается твоя книга? Что ты пишешь? Что Семен Израилевич? Пошли мне при первой возможности большущее письмо – твою синюю тетрадь я уже зачитала до дыр. ‹…›
215. И. Лиснянская – Е. Макаровой14 сентября 1997
Доченька! ‹…› Фельцману случайно перепала моя книга, и он 15 стих[отворений] перепер на музыку. Не ай-ай-ай! Но одна вещь у него получилась гениально: «Мой отец – военный врач…» Рефреном он взял: «Играй, скрипач, плач Израиля» – звучит так пронзительно, что кто ни слушает – плачет. Плакала даже я, и Семен плакал. ‹…›
У меня все хорошо. Здорова. Вес – 63 кг. Заставляю себя надевать зубы, хотя из-за них нахожусь во взвинченном состоянии. Ну уж коль надеваю зубы, то и крашу губы и верхние веки обвожу – красотка кабаре, цыганка Аза. Мамины гены взыграли на старости лет и, как говорил, помнишь, Герман Плисецкий: «Мама твоя появлялась, и мужики валились трупами по обе стороны». Так вот сейчас от молодых до старых – падают по левую и правую руку.
– Что с Вами случилось, ренессанс, да вы же – красавица! – А я отвечаю: «Во всем виноват Рейн!» Рейн – не случайно упомянут. Он здесь пробыл целый срок в полной эйфории после получения госпремии. Короче, с 8 утра приходил ко мне с очередными стих[ами] (почти все были очень хороши). И вообще до 5 веч[ера] от меня не вылезал. Голос громовой, соседи ужасались, и я в 11 дня выводила Рейна на прогулку, ходила с ним по гостям-дачникам.
Переделкино было поставлено вверх дном! А я-то его, как это ни странно прозвучит, просто спасала от психушки. Он был на грани. М.б., его эйфория передалась и мне, и я перья распустила, особенно после его отъезда. А сейчас, как мне передавали, он бегает по Москве и говорит, что Лиснянская – его лучший друг и после него, гения, лучший поэт России. И что я ему в 7 утра ежедневно варила кофе. Это он мне кофе подавал в 9 утра. Но благодаря Рейну я не только, как выяснилось, в ту осень получила премию от «Ариона» и деньги на книгу «Из первых уст», но и здесь большой холодильник. Он напал на главную хозяйку ДТ. Как это так? У вас живет самый большой поэт России без большого холодильника в номере?! Это чудо, ибо жить без холодильника, будучи без питания – невозможно, свершилось на следующее утро после рейновского крика. А до этого я робко несколько раз просила в течение 3-х месяцев – безрезультатно. Пребывание Рейна в Переделкине я назвала рейнизацией всей страны, чему смеялся Рейн вместе со всеми. ‹…›
216. Е. Макарова – И. Лиснянской16 сентября 1997
Мамик! Вот незадача – я теперь вместо русских букв все тычусь в английские – после этой работы по структурному анализу лекций, где все по-английски, сбиваюсь. Но пару минут – и я здесь, в русском пространстве снова – вот ведь чудеса в решете – эти языки – они и в мозгах какую-то создают суету и мельтешение – привычка переводить в уме туда-сюда – цирк словесный – мешает. Но не так, чтобы уж допекал.
21 уезжаю снимать фильм про Мауд и ее детскую любовь. На 10 дней. Впервые попаду в Освенцим, эту страну я изучала по картам, текстам и рассказам – теперь мы поедем туда с Мауд. Будем в Праге и Простееве, городе, где жило много евреев (родина Мауд), а также в Берлине, – я могла бы остаться в Европе на подольше – архивы – но хочу быть дома на Федин день рождения.
Мысль о даче несколько дней облаком стояла или витала – вот бы, вот бы – да куда мне сдвинуться – я теперь только со своими архивами могу перемещаться, чтобы писать, а они занимают полкомнаты, да еще компьютер… Сейчас объясняла Феде, что я хочу понять, занимаясь историями лекторов и их лекций. Объясняя, поняла сама.
Стало быть: кто-то выбрал людей по какому-то признаку (враг народа, альбинос, еврей, повышенное содержание холестерина, неважно) – выбранные и высланные вон, отстраненные от привычного хода жизни, профессии, имущества, – должны создать новую «общественную» структуру. Они, лишенные свободы выбора в прежней структуре, выметенные из нее, обладают свободой выбора в той ситуации, в которой не по своей воле оказались (любить кого-то, делать что-то и пр.). То есть они люди. И они должны оставаться людьми – мыслить, действовать и в этой ситуации.
Просветительская их деятельность не прямо связана с профессией – только 40 из 400 лекторов были профессорами университетов и читали лекции, – остальные – люди самых разнообразных профессий в прошлом. Они или связывали темы с тем, что они делали, или, скорее, удалились в область тех интересов, которым не отвечали прежде, – банковский служащий читал лекции не о банковском деле, а об Аристотеле и Каббале, к примеру.
(Мы с Федькой сейчас видели затмение луны, луна с тенью – выглядит как мяч надутенький – говорят, это земля бросила тень на луну.)
Что из всего этого следует дальше – если разобрать структурно названия лекций (для этого я выбрала 50 параметров – крупных и мелких) – можно увидеть по частотности, что в первую очередь занимало умы этих людей, как от года к году изменялось соотношение главных тем, – и после всего нарисовать картину ментальности целого общества. Такого вот специфического общества, причем специфика его в данном случае – выбор по расовому признаку, в другом могла бы быть по социальному – враг народа, и т. д.
Круг мыслей – плацдарм идей… Это – характеристика как исторической эпохи, так и выделенной в ней группы. Знаю, что вторгаюсь не в свою область – такая работа – предмет для психосоциологического исследования, но и знаю, что никто, кроме меня, это сделать не может, поскольку мне известны истории жизни 400 людей, и, таким образом, могу сказать, что ряд лекций просто названы так, иначе их бы запретили, что говорилось в них совсем о другом, например, обстановке в Берлине. Напр[имер], лекция – Берлинский Аквариум – конечно, это бред, – я смотрю на график транспортов, на дату, когда лекция прочитана и говорю, – нет, пришел транспорт из Берлина, пришедший был приглашен прочесть якобы лекцию, а на самом деле все хотели знать настоящее положение дел в Берлине, вот и все. То есть на формальный анализ именно я имею право, так как знаю, что происходило. Историю вопроса, говоря по-нашему.
Кстати, насколько мне видно сейчас, темы речей в Терезине и нынешние, в Израиле, близки по содержанию. Это настораживает. ‹…›
217. И. Лиснянская – Е. Макаровой30 сентября 1997
‹…› Леночка! Вчера посольство и Сохнут прислали за нами машину – Новый год! – гостиница «Украина». Приглашал именно Феликс Дектор. Доча, помнишь, как тебе сказал однажды Герман Плисецкий: «Когда твоя мать входила, мужчины трупами падали по обе стороны». Вот так было и в «Украине», знакомые дивились, какая я красотка, а незнакомые – пялились. Ренессанс! ‹…›
Детка, посылаю тебе «Общую газету», там интервью с нами, естественно, смешное. Все важное – выжали. А важное – было. Поэтому мое рассуждение об идеалистах и циниках как-то повисло. Ну, ничего. Сейчас придет к нам Рассадин, к обеду. Так что я пойду ублажать Семенова, а теперь – странность, и моего поклонника, конъюнктурщика. Тут я написала смешнушку – «Куплеты Чарли», – пошлю тебе. Я по-хулигански дала в «Знамя» (они Семена и меня опрашивали, что мы думаем о «Знамени»), такое окончание. Цикл, который я готовлю для «Знамени», хочу закончить стихотворной шуткой.
Рассадин ушел, оставив меня в не очень хорошем настроении – я прочла свои «Куплеты Чарли» – разругал, дескать, кроме одной, ведущей строки, остальное надо передумать и дописать, дескать, я такой большой поэт и т. п. и т. д. Но это не просто меня огорчает, а останавливает. Видимо, я зарапортовалась в своем веселье и красоте.
‹…› А с другой стороны, тот же Рассадин сказал Семену: «Нет, Семен Израилевич, Инну уже нельзя учить, вы, в данном случае – Баратынский, а она Мандельштам». Это касалось двух строк моих, из-за которых мы спорили. Семен сказал: «Ты должна писать как Пушкин», я это при Семене же сообщила Рассадину и прочла четверостишие, каким я тут же ответила Семену:
Я от слов твоих балдею
И в ответ тебе ворчу:
Я как Пушкин не умею,
А как Липкин не хочу.
218. Е. Макарова – И. ЛиснянскойКонец ноября 1997
Дорогая мамочка! Это был, наверное, самый мой долгий период молчания (в письмах). Почитала «Континент», начала, конечно, с тебя на обложке – как говорят Маня с Федей – круто! Статья про тебя впечатляет – многое автор[382] подметил точно, хотя я его стиль не люблю, – мне кажется, это первая такая аналитическая разборка, хорошо сказано про меру и безмерность, про твои антиномии, – важно, что такая статья вышла, не только, что приятно, именно важно. И то, что он обращается и к «Шкатулке», и к предшественницам, – то есть дает фон, на котором ты как поэт развивалась, – я тебя поздравляю! Письма твои меня тоже очень порадовали, – Томин парик, мое пальто, ремонт в лоджии, – видно, что у тебя светлая пора, и ты ее заслужила. По всем статьям. ‹…›
За это время произошло столько событий всяких, в основном связанных с мистическими совпадениями, с какой-то обострившейся проводимостью – слышу много, предугадываю вещи, – это и в тебе развито очень. Все вокруг истекает словами.