В главных кинотеатрах Иерусалима, Тель-Авива и прочих местах показывали фильм про Швенка. Много людей. Все говорят. С одной стороны – я хотела, чтобы про Швенка знали, – и добилась, каторжными усилиями. С другой – это не тот Швенк, о котором я хотела рассказать. Это Биллин Швенк. Ни сарказма, ни шуток, от которых рыдаешь. ‹…›
Сейчас говорили с Маней о 21-м веке. Это им задали – подумать над будущим. Я спросила ее про 20-й, какие пять самых важных событий произошли, по ее мнению. Маня сказала: атомная бомба, катастрофа, компьютеры, сексуальная революция. Пятое самое большое событие она разгадала с моей наводки – про революцию. Маня не знала, когда была революция в России, в прошлом веке или нынешнем. Узнав, что в 20-м, она согласилась со мной – построение и развал коммунизма. В 21-м веке, по ее мнению, все будет в системе Интернет, телевизоры, вся служба информации будет идти через компьютер, а потом кто-то изобретет вирус и вся система информации блыснет. Мир впадет в панику, это вроде потопа, так она себе представляет, – и или погибнет совсем, или изобретет антивирус, или начнет все с начала. Маня думает, что в 21-м веке воспитание будет жестким, что деньги будут идти на науку, в основном, что гуманитарии будут в загоне и философия будет развиваться только в связи с наукой, – вот такая картина будущего. ‹…›
219. Е. Макарова – И. Лиснянской7 декабря 1997
Сегодня все выглядит иначе – приятней. Вчера была у Ширы в Ашкелоне, долго ехала – тремя автобусами туда, двумя обратно, но не жалею. Все-таки она уникум. Все еще пишет, ходит плоховато, мелкими шажками. Еще думала о сказочных сюжетах. Скажем, история с детьми, которые обдурили Бабу-ягу – попросили ее показать, как залезать в печь, и тем победили смерть – почти во всех пьесах и театр[альных] постановках в Терезине. У цыган в Освенциме, наверное, была своя сказка «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел», – потому что цыгане пытались бежать, а не спасаться в культуре созданием Другой реальности. Например, сказка про трехглавое детище не подходила не тем ни другим, – детище было столь многоглаво, что не было смысла отрубать ему головы одну за другой.
Послушала песни, больше всего понравилось «Плач Израиля». ‹…› Стихи у тебя сильные, вот что главное, и их слышишь. Некоторые мелодии («Я вчера сказала другу») несамостоятельные. Что он собирается с этим делать дальше, оставить со своим голосом или раздать певцам? Он ведь знаменитый человек.
220. Е. Макарова – И. ЛиснянскойДекабрь 1997
Дорогая мамочка! Я тебе все собиралась писать, но откладывала это сознательно на тот момент, когда я вернусь домой после долгих разъездов, работы и дорожных размышлений. Мы с тобой – сильные натуры. Вот уж это точно. Что касается моей жизни, то сюжет ее весьма непрост. Иногда не нужно спрашивать, нужно понимать. Не нужно обижаться, нужно понимать. Представлять, что другой человек столь же чувствителен, столь же раним и беспомощен. Сейчас я чувствую себя лучше, уверенней, спокойней. Пройдя через огромные внутренние испытания, я бы сказала, душевную пытку, которая далась мне тяжелее тяжелого детства и остального неприятного, что было в моей жизни, – я очень изменилась. Все это происходило в течение уже нескольких лет, и ты, видя меня, реагировала лишь на мое поведение. Все же мне удалось в ненормальном душевном напряжении работать, быть ответственной, довести вещи до конца. И не сорваться.
Я построила стену, которая будет защищать меня от ударов. Эта стена во мне самой. Так что все зло людей будет рикошетом бить в них самих.
А я останусь только с тем – что люблю. Своим одиночеством, своей работой, может, снова стану лепить. Я лепила в Италии, и мне было очень хорошо. Окружающие или смирятся с тем, что я существую теперь вот в таком виде, или откажутся от меня. Это не мне решать. Мне ведь все равно, что думают обо мне или о моих произведениях. Но мне не все равно, что подумают о тех людях, от имени которых я пытаюсь говорить. ‹…›
Сейчас передо мной несколько задач. Первая – Фридл. Как в 10 городах Европы и трех городах Америки рассказать людям о человеке, который мне близок, какие формы найти, – как показать время – в книге я думала над системой сужающегося времени – ворот, через которые проходит Фридл, доходит до трагической точки – и снова в эпилоге – расширение в бесконечность (ее письмо). На выставке это передать очень трудно – из-за разных конфигураций помещений в разных странах. Может, это можно сделать с помощью коротких фильмов? Мы сняли 14 часов видео, из этого можно сделать 6 фильмов по 5 минут каждый – поставить в соответствующие точки выставки. Пока думаю и думаю, – что написать, и как – например, сегодня подумала о словах, которые тают в воздухе. Не знаю, есть ли такая техника – текст в воздухе, или текст, который возникает у тебя под ногами и исчезает, или пробегает по стене, и тает? Это было бы потрясающе! Потому что слова в этой истории – и впрямь дым, морок, – картины, текстиль, вещи – дело другое. Слова в такой выставке должны быть очень-очень продуманными, а мысли, может быть, оборванными. При этом вещи не должны выглядеть претенциозно, все должно быть естественно, но не гладко, Фридл гладкой не была. ‹…› Надеюсь, хотя бы на эту выставку осенью 1999 года ты выберешься.
Следующая вещь – над ней сейчас работают Сережа и Витя[383] – книга про лекции.
Когда Сережа напишет теоретическую-обзорную часть по отдельным темам (медицина, литература и т. д.), а Витя сделает все выборки (сколько лекций по таким-то темам, биографии каждого), – тогда я сяду и начну писать, т. е. еще непонятно каким образом складывать этот дом вместе. Пока я мало им помогаю, но, думаю, я уже немного пришла в себя от физической усталости, и энергии у меня стало больше. В Вене в последний день я принимала гостей – дизайнера и Регину, лежа на кровати.
И третий проект, на который еще так и нет денег – фильм про 92-летнего художника Бедержиха Майера. Это надо делать немедленно. И, если денег не будет, мы сможем снять все на нашу камеру, пока он в силах. Теперь, когда у меня есть своя камера, я могу снимать в счет будущего то, что люди сейчас не ценят, не понимают, но потом, даже если меня не будет, останется материал. Не то чтобы я думала о смерти, но те люди, которых так хочется запомнить, уже в весьма преклонном возрасте. ‹…›
Федя с Маней сегодня отправились в лес с камерой, и Федя наснял замечательные картины, – оказывается, эта камера может замедлять движение съемки, и тогда горящий костер становится невыразимо прекрасной картиной полыхания цветов, смазанных, вливающихся один в другой, – и это же, введя в компьютер, можно раскадрировать, то есть получить множество снимков состояния костра. Такие чудеса, все это изучать да не изучить! Этого добивались экспрессионисты, и теперь это же можно получить в процессе съемки. Вместо кисточки и холста – маленькая машинка! При этом держи ухо востро – а то станешь рабом техники.
Мамик, следи за собой. Пиши. Мне очень хочется почитать твою вещь. Когда я тебе сказала, что ты не сможешь написать автобиографическую книгу из рассказов, я не сказала, что ты не можешь писать прозу. Ты передергиваешь. Все-таки первое – это был как бы заказ, и я к заказам отношусь с недоверием, может это и неправильно.
221. Е. Макарова – И. ЛиснянскойДекабрь 1997
Дорогая мамочка! Было очень радостно слышать ваши голоса. Скоро опять Новый год. Время летит – и это из банальностей моего Эрнеста[384], которые он осознает откровением. Я представляю, какая у вас будет красота дома, или даже представить себе не могу. Похоже, 13 января я улечу в Германию, оттуда в Прагу на неделю, в Германии – показ фильма про Швенка, я хочу использовать это время на контакты с музеями, может, смогу прочесть несколько лекций. Скоро должно выясниться про Лос-Анджелес, и как-то должно все устаканиться. Сегодня ходила в контору, которая платит деньги по безработице, у нас, если ты работал сколько-то лет на одном месте и ушел, можно получать 60 % зарплаты в течение полугода, но при одном условии – каждую неделю отмечаться, иногда стоять в очереди долго, иногда нет. Это вроде бы не страшно, но привязывает. И я поняла, придется как-то себя ломать. Иначе не справиться с бытом. Или наплюю, если не смогу. ‹…›
Эти два дня я смотрела видеоинтервью с цыганами, которые пережили катастрофу, на чешском языке – 24 часа – так что я сидела и слушала старых цыган, с зубами-штырями, по одному снизу и сверху, но глаза какие у них, свободолюбивые! Истории очень тяжелые, я их уже столько слышала, и всегда содрогаюсь. Ездила на Север, в Нагарию, беседовать со стариками, – иногда мне так хочется распечатать для вас все интервью, но зачем? Горы историй, под ними – паутина, что-то уж очень эфемерное для понимания, для сочувствия – да, но не для этого я это пишу, как мне кажется. Для сочувствия хватит одной истории. Я знаю, что можно остановить на улице человека, разговорить его, – и записать. Выйдет интересно. Потому что интересно все.
‹…› Один мой ученик – милый восемнадцатилетний израильтянин Саги, – я разбирала с ним искусство одного умопомрачительного и малоизвестного художника из Бельгии Нуссбаума, тоже убитого, на предмет того, что происходит с его «автопортретом», и как в этом отражается время, – уже дописывает последние страницы, другая – 40-летняя женщина, которая ездит ко мне в Иерусалим из Тивона (Галилея), только начала свой труд на тему «различие в реакции на травму между особами мужского и женского пола», часть ее работы посвящена рисункам мальчиков и девочек из концлагерей, – я ей помогаю бесплатно, хотя она настаивает на том, чтобы я брала деньги за урок. Я не могу брать деньги за рассматривание вместе с ней этих рисунков. Орна очень милая, мне доставляет удовольствие ей помогать. Одна у меня была ученица, до этого, девочка Маниного возраста по имени Ротем. Так она написала целую диссертацию о детских рисунках, на первой странице у нее посвящение, в таком порядке – бабушке и дедушке, маме и папе, и мне – за то, что я ее столькому научила и делала это с неизменной доброй улыбкой. Меня это тронуло. Это была такая тонкая девочка (сейчас она в армии), и мне не хотелось придавливать ее ужасами, я старалась мягко ей обо всем рассказывать, она это почувствовала и оценила, а ведь маленькая еще девочка. При этом мой иврит не так уж богат нюансами, иногда мне трудно подобрать слово, особенно в делах тонких. Думаю, если бы мне пришлось преподавать в Москве, в университете, а не для Сохнута, я могла бы много дать, кажется, удалось бы это делать на приличном уровне. Пожалуй, мне пока не хочется учить маленьких детей, наверное, это пресыщение. ‹…›