Леночка, здравствуй, мое солнышко. ‹…› Вот я и вернулась с часовой прогулочки. Уговорила Семена и к лесу свернуть, на который выходят зады нашего участка. Какая же красота, доченька. Особенно красивы сейчас дубы, это какое-то многоветвистое купольное великолепье. Но как раз купола ветви еще не образуют, они так молоды, что каждая видна. Нет слов, чтобы описать дуб, растущий перед дачей рядом с нашей. У нас снаружи самый облупленный, самый некрасивый дом на всей Довженко. Но если бы мне сказали, что я хочу, – обновление дома или чтобы перед моими глазами стоял этот дуб, я бы, не задумываясь, выбрала его. На всей улице вовсе не хорошим домам, а расположению этого дуба завидую. ‹…›
Я думаю, что тебе у нас будет очень хорошо. Мама под боком, прошла лесом, который под боком, и у папы очутилась. Только бы все были здоровы! Иногда мне хочется хоть на денек очутиться у вас – посмотреть на Федю и Маню, поговорить с ними. Уж совсем далеко и отвыкли друг от друга. Что врать, – только от тебя я не отвыкла и до смерти своей не отвыкну. И после нее, наверное, – тоже. А лежать бы мне хотелось на Переделкинском кладбище, но это не реально. Заранее место покупать не хочу, да и дорого очень. А за так меня на это элитарное кладбище вряд ли пустят. Но об этом я заговорила, сама не знаю почему. ‹…›
Мне еще хотелось бы подумать над последним триптихом «У лесной платформы». Там что-то надо еще, по-моему, улучшить. Например, неожиданно плоха именно в том месте «Пуща дивная», это-то после трагического «катком сровняли пригорок» – рифма явно, вызывающе не годится. ‹…›
Леночка! Вчера почти весь день провела на лавочке с Семеном. ‹…› Птички поют себе и поют, хотя к полудню они обычно затихают. А как начинают с рассвета! Видимо, рассказывают друг другу сны, а после сплетничают, но к 12 часам дня устают и о бытовых своих проблемах рассуждать. И только некоторые говоруны и сплетники все еще не угомонятся. К вечеру птицы вновь встрепенутся и устроят звонкие тусовки. А вот соловья я ни разу здесь не слышала, видимо, оттого, что рано ложусь, да и на улицу вечером не выхожу. Чухонцевы мне говорили, что в полночь на своем участке слушают соловья. Семен уже включил полдневный телевизор, будет слушать совсем не птичьи сплетни. Пойду с ним послушаю, что творится в Чечне и на границе с Ливаном. Тема северной части Израиля меня очень волнует, страшно мне за северян. Вообще, наступило время мусульманского расцвета и одержимости. Это затрагивает не один Израиль, – весь мир затронет. Но Израиль – в гуще, и за него всего тревожней. Пойду, доченька, с Семеном на лавочку. ‹…› По-моему, назревает дождь, небо немного потемнело, а главное, – сгустилось, хотя туч как бы и не видно.
Доченька! Все то же 25 мая. С Семеном вроде бы все в порядке, слава Богу. Но вот от тебя все нет и нет звонка. Я забрала на улицу телефонную трубку, – звонок слышен на расстоянии 40 метров, – читала и ждала от тебя звонка. Если завтра не позвонишь, а прошло уже больше недели, я позвоню папе. М.б., ты ему звонила? Что-то начала беспокоиться. ‹…› А на дворе прекрасно, густота неба рассосалась. Светло, поют птички. Я читала «Улицу джаза» Мощенко[449] – очень способный человек, много знает о джазе и много помнит всего. Фиска же сидела на скамейке, на Семином месте, и по моей команде умывалась. Очень умна. После кормежки и даже время спустя, только скажу: ну, как Фиска умывается? – она начинает, облизнув лапу, таким движением мыть голову и лицо, как человек намыливается. Очень смешно. Ей, бедняжке, непонятно, почему я с ней разговариваю ласково, даю поесть, а к себе не подпускаю. – Вот, – думает, – хозяйка у меня с придурью! И в общем-то не ошибается. ‹…›
Доброе утро, моя деточка! Хотя уже и не знаю, доброе ли оно у тебя. Погожу до полудня, а там позвоню папе. ‹…›
На участке вымахали одуванчики. Говорю «вымахали», так как ножки у них необычно длинные, желтые головки возвышаются над молодой крапивой. Говорят, все, что растет, – полезно. Люди заваривают молодую крапиву, процеживают и пьют, – всеми необходимыми витаминами на зиму запасаются, кроме того, промывают свои внутренности. А из одуванчиков и сныти делают салаты. Но я до такого совершенства не доросла и не дорасту. Все же интересна эта деревенская жизнь. Дачной жизнью – назвать не могу. Дача предполагает нечто иное, – с пикниками, с гулянием по лесу, с нечто чеховским. Наконец, с разных дач доносится по выходным шашлычный дух. Вспоминаются Бузовны и Набрань. Хоть Набрань пахла вовсе не дымным мясом, а рыбой. Помнишь, какие шашлыки из севрюги и осетрины затевались на лужайке перед нашей дачей? Однажды на таком пиру всем раздали по полстакана спирта и по стакану воды, чтобы тут же запить. И вдруг я, опрокинув воду вслед за спиртом, с разинутым ртом – аааааааааааааа! – помчалась по лесу. Это мне нечаянно к полстакану спирта поставили стакан с тем же спиртом. От неожиданности ожога я и орала на бегу. До сих пор боюсь внезапной неожиданности. ‹…› Деточка, пойду-ка я на улицу, встречу Семена. Все равно ничего путного и интересного на этот раз я тебе написать не способна. ‹…›
Доченька моя! Наконец твой голос прорезался по телефону! Я радуюсь, что работа подходит к завершению, что ты получила приглашенье и мы через два месяца без трех дней, даст Бог, увидимся. ‹…›
Лида спрашивала, что купить по дороге, и я назвала какую-то ерунду, но с условием, что расходы мои. ‹…› Но я Лиде давать поручения постеснялась. Это мне напоминает случай, когда я вывихнула ногу в году 77-м. Тогда ко мне часто заходил Войнович. Узнав, что я не могу по дому передвигаться, он позвонил: «Я тебе принесу костыли». А я ему в ответ: «Ну что ты, зачем тебе два тащить, принеси один». Володя принес два и смеялся, увидев мое смущенное лицо: «Ты так просила всего один костыль, как будто я тебе предлагал принести десять пирожных, а ты отказывалась: ну что ты, мне и пять сверхдостаточно. А между тем одним костылем может пользоваться только виртуоз или давным-давно одноногий». Между прочим, именно Войнович когда-то в конце пятидесятых познакомил меня с Чухонцевым. ‹…›
Вчера я тебе сдуру по телефону выпалила стишок и почувствовала, что ты похвалила из вежливости. Что-то не то происходит со мной. Мне никогда не нравились мои стихи, а тут и книжечка понравилась, и этот стишок, правда после похвал Семена. Леночка, не сочти меня за ничтожество. Просто я тебе пишу как на духу, а как на духу, я давно поняла, можно говорить только с самим собой. Всякая разная мелкость существует в человеке, но он и прячет ее от другого, пусть даже самого близкого, но и подавляет в себе, не дает этому сорняку разрастись. И я не позволю.
‹…› Доченька, мне уже пора собираться и двигать к платформе. Прости за занудливое письмо. Это тем более непростительно, что за окном красиво и тепло. У нас есть хиленький кустик все никак не расцветающей сирени, а выйдешь на улицу – она вся благоухает почти фиолетовой сиренью на фоне еще не потемневшей зелени. Вот вдоль этой благоухающей красы я и двинусь к платформе. ‹…›
Добрый день, мое солнышко! Жара, а в доме прохладно – деревянный, а не каменный! Не жарко, хотя окна смотрят на юг. ‹…› Уселась за компьютер. Уселась, и тот стишок, что я тебе по телефону прочла и в письмо переписала, вдруг предварился двумя стихотворениями. Вроде бы получился
Триптих майского сада
Смотришь на дерево – видишь сплошную зелень.
Это ошибка – каждый листок отделен,
Зелень – толпа, но каждый листочек – личность, –
И злободневность своя, и своя античность.
Ах, это дерево, ах, это дерево в мае
С плотностью населения, как в Китае,
Знает о смене времени, но не места.
Мне ж постоянство места – признак ареста.
Дерево и не желает менять привычек,
Хоть о различных краях узнает от птичек.
Так для чего мне страдать, принимая за пытку
То, что ни шагу не делаю за калитку?
В каждом листочке мысль о первопричине
Первого сада и о его кончине,
Каждое дерево – повод для размышленья, –
Это ль пустое времяпрепровожденье?
Разве я дерева лучше, мудрее листочка?
Так для чего мне дорожная заморочка?
И соловей мне внушает, что сад не тесен
Для неподвижно зачатых, но вольных песен[450].
Соловьи, мой друг, соловьи.
Се ля ви, мой друг, се ля ви.
И сирень не знает о том,
Почему ты забыл мой дом.
Фиолетов ветвей напор, –
Перекинут через забор, –
И сирень пробирает дрожь
Всякий раз, как мимо идешь.
Брачная ночь листвы и дождя,
Шорох и шелест.
Сад, вожделением изойдя,
Шелков и перист.
И неожиданно, как божество,
Лунное млеко.
Кроме любви и нет ничего
У человека!
На самом деле, я вовсе и не знаю, получилось или нет. М.б., только последнее и оставить? Скажи мне, пожалуйста, об этом. Не все, что вдруг без запинки пропелось, – удача. Ошибка так думать, хотя немало стихотворцев и критиков так думают. Поэт – не соловей, который и сейчас, представь себе, поет. Но это его повседневная речь, на которую он тратит свои голосовые связки, не догадываясь ни о какой поэзии. А м.б., я ошибаюсь, и соловей знает, что он прирожденный стихопевец? Все может быть, не только из того, что может быть, но и из того, чего быть не может. ‹…›