Доброго тебе рассвета, моя радость! Узнала сейчас код Израиля. Сразу было смешно. Звоню по 07, спрашиваю: «Будьте любезны, у меня номер начинается с 155, как мне позвонить в Иерусалим?» Ответ: «Какая страна?» – «Израиль». Ответ: «Что же это творится, спрашивают уже так, как будто это город в Подмосковье?!» Код получила, звонила полчаса – не получается. Потом мне звонок: «Имейте в виду, каждый набор номера учитывается как полминуты, так что не удивляйтесь, когда получите счет». Тут я расхохоталась. «Чего смеетесь?» – «А как мне не смеяться? Сказали, что с 1 до 8 утра – льгота: 50 с чем-то минута, а оказывается, я уже поговорила минут пятнадцать, да советская власть не дремлет!» Ответ: «А вы поезжайте, поезжайте, на что вам советская власть! Я бы на вашем месте рванула!» – «Ну как мне рвануть, если вы, русская, рвануть не можете, а я и вовсе обмосковившаяся чукча». – «Да неужто чукча? Не смейтесь надо мной!» – «Да я не над вами смеюсь, а над собой, вот хочу к русским дозвониться, да не могу». – «Ну вот так, звонили бы евреям – дозвонились бы, а русских сейчас везде зажимают».
Время раннее, вот телефонистка и разговорилась. И такая обида была в ее голосе, когда она подумала, что я именно до русских дозвониться не могу. Ну просто так и хочется написать маленький рассказик, ведь на самом-то деле бедные русские так и рвутся из СНГ, да и из России. Сейчас везде, почти везде, напр[имер], в Таджикистане, они – заложники. Столько беженцев русских! И в голосе телефонистки была зависть, да и обида, что вот уже евреи спрашивают телефон Иерусалима, вроде это тоже их вотчина, злости – не было.
‹…› Не знаю, как мне избавиться от виноватости перед всеми? Ну, да перед тобой и мамой моей я очень-очень виновата. Но ты – ведь не все. А я почему-то чувствую испепеляющую вину почти перед каждым, даже в мелочах. Я ужасаюсь себе, а иногда – и жалею себя, что уже совсем никуда не годится.
Леночка, тебе уже, наверное, обрыдли мои откровенничания, но прости меня, я, пожалуй, только с тобой до конца откровенна. Это позорно, но мне так хочется, чтобы иногда меня пожалели. А кроме тебя этого никто не делает. Всем я кажусь человеком сильной воли и твердого, железного сердца и терпения. М.б., я и могла сказать, как сказала о себе Ахматова: «Я еще пожелезней тех». Могла бы, если бы уважала себя так, как она. Это от таланта не зависит, я вижу, что почти вся секция поэзии себя очень уважает.
На днях получила приглашение на собрание этой секции. Тема: «Как нам выжить?!» Надо же! До сих пор считают, что их обязаны издавать и т. д. Какое непонимание ни себя, ни времени. ‹…› Вот, действительно, советская власть писателей развратила, изменила самосознание, как и у всего народа, половина которого либо ничем не занимается, либо занимается не своим делом. Очень жаль людей, очень жаль, они сейчас просто обезумели не только от шоковой экономики, а от развращенного, обезбоженного характера сознания.
‹…›
100. Е. Макарова – И. ЛиснянскойНоябрь 1992
Дорогая мамочка! Наконец-то я дорвалась до компьютера, все-таки быстрее пишется и легче читается.
‹…› У нас ветер и дождь. Вдохновилась стихами Семена Израилевича, такая хорошая книга, полнокровная, полнозвучная, – нет мусора, нет ничего лишнего, что бы отвлекало внимание. Это и впрямь архитектоническое целое, где то, что сказано, дает свободу несказанному. То есть здание столь же ценно, как и пространство окрест. Я не Рассадин[156], поэтому мне трудно вдаваться в анализ, проще передать общее ощущение. Есть мир, который я узнаю, есть, который открываю, есть и тот, что возвращает меня к тому, что напрочь забыто, например, про овец и собак, про черные значки на плоской, как доска, долине[157], это я когда-то видела в Забрате[158] у дяди Мили, но прочла и столько вернулось ко мне видений…
Про архитектонику – я много думаю о ней – овцы и собаки – удачный пример для уточнений, что именно думаю. Зрительная картина сначала – плоская доска-долина, потом плоскость нарушается этими черными чаинками-закорючками – знаками неведомого языка. И ты видишь, как нарушается равнинность картины, и теперь важно нам прочесть на том языке, который взорвал эту равнинную картину. Становятся важными не только эти две черные точки – к ним приковано наше внимание – а что – вокруг них, воздух, «контуры речи» и проч., что является пространством вокруг здания. Ценнейшее, что есть в этой книге для меня, – это то, что мне ничто не мешает бродить и думать вокруг «построений», это и есть, наверное, чистота, нет постоянного мешающего шума и свалок из ненужных слов.
Таковой разбор я могла бы сделать практически по каждому стиху в отдельности, но это будет «шумом», умножением блестящих примеров.
Я хотела написать Семену Израилевичу на отдельном листе, но как-то начала тебе, а съехала на «Письмена», – думала о них.
Сейчас звучит потрясающая музыка, не знаю чья, но в ней тоже все совершенно с точки зрения насыщенности и пустоты. Наверное, только живя в вечной тесноте и скученности, можно столько времени размышлять о пустотах. Теоретически я понимаю все свои просчеты в прозе, знаю, кажется, как не надо писать, что не должно быть внутри, но не хватает мастерства и упорства создавать. К тому же проза трудный жанр для этого, куда точнее – поэзия, уж не говоря о музыке и изобразительном искусстве. Хотя и это – шум и рассуждансы.
Семен Израилевич своей книгой вернул меня на время в привычный мир, в котором, увы, уже не живу. Русский язык – роскошь. Даже писать письма на нем – наслаждение, которому я могу предаваться в дозированной норме. Сегодня ночью я скверно спала, Сережа говорил, что я бормотала что-то по-английски, а я помню, что меня мучили комары, и комары эти были иностранными языками, никаких зрительных образов, одни слова – иврит-английский-чешский, – после этого был урок иврита, на котором мы разбирали статью Бубера[159], и это было продолжением кошмарного сна. Не то чтобы статья хороша или плоха, а почему она на иностранном языке, почему я должна силиться, чтобы понять мысль Бубера, которая вовсе и не сложна сама по себе?! Не лучше ли углубиться в то, что уже известно, что уже выстроено, какой-никакой, но родной язык!
Но есть и нечто позитивное в этом процессе – дистанция. Разлука – суровейшее испытание. Но только она позволяет видеть вещи более объемно, видеть структуры. Если бы можно было учредить перерыв и сесть в тишине за стол…
Чем подробней вчитываюсь в Тору, тем тяжелей на душе. Родиться бы из яйца, как в Калевале, быть бы человеком Махабхараты, ан нет, – с первых шагов – искусительное испытание на прочность, и наказание – обретение смертности, затем – убийство, затем опять выкарабкиваемся и гибнем, сколько можно! Все мне созвучно здесь, но, если сделать рывок и перейти в чужую систему ценностей, в чужую культуру, скажем, двинуть на Восток, как Гессе или Сэлинджер, однако нет, это – мое, а я не хочу, я против, нет, должна! Какой там строгий учет слов! Как важно то, что не сказано! Почему родители Каина и Авеля (кстати, Каин – от «кавед» – тяжесть, приземленность, а Авель – от «хевель» – что значит пар) не участвуют в истории, дело с ними имеет только Б-г, почему они не вступились? Оказывается, даже об этом есть множество толкований. О каждой фразе написаны тома. Как это все постичь?!
Наверное, надо принять установку на радость познания, пожалуй, это и впрямь верно. Но опять же, какая жалость, чем была голова забита первые двадцать лет! Все это уже давно могло бы быть фундаментом, а теперь приходится подкладывать основание под здание, построенное кое-как. Но, может, лучше поздно, чем никогда?
Сложность процесса познания состоит в том, что узнанное должно долго отстаиваться, прежде чем оно станет фактом твоей собственной судьбы. Эмоциональная реакция – это нижняя ступень. Обдумывание занимает куда больше времени, а время так бежит…
Мамулечка, я страшно по тебе скучаю. Временами так хочу в Москву, в химкинскую квартиру, но это как раз, к счастью, принципиально осуществимое желание. Знаешь, если в Праге будет премьера пьесы в начале августа, может, вы бы приехали с Семеном, есть где там жить, – до этого, разумеется, к нам в Иерусалим. Думаю, в Прагу билет не такой дорогой на доллары, я бы прислала деньги, а визы никакой не надо, билеты – и вперед. Конечно, все это звучит как вещи нереальные, – театр, Прага, мы – на премьере… Но и выставка Фридл до поры казалась мне фантазией разгулявшегося воображения. А что, если правда?! ‹…›
101. И. Лиснянская – Е. Макаровой3 декабря 1992
Моя милая доченька! ‹…› Сейчас читаю толстую книгу «Воспоминания о Марине Цветаевой». И у нее это было, при ее щедрости по отношению к другим. Но более всего меня потрясают дневниковые записи ее дочери Ариадны. Я ничему в жизни так сильно не удивлялась. Девочка 7–8–9-ти лет пишет как приметливый прозаик, пишет без единого изъяна. Анализирует не только характеры и обстановку, а суть творчества и жизни. Какое несчастье, что такая умница впала в «красность» и уехала в Россию. Прежде я читала ее превосходную переписку с Пастернаком – талант пер, но все же это писало взрослое существо. Но в детстве – это уму непостижимо. А какой язык! Рядом было описано, как Марина Цветаева ее воспитывала. Сурово. Но никогда не опускалась до малого роста ребенка, а говорила всегда как со взрослым своего роста – 163 см человеком. Может быть, так должна говорить любая мать, если говорит грамотно? ‹…›
Здесь все чаще по телевидению и в прессе звучит страх, предупреждение о русском варианте фашизма. Эти разговоры и предостережения не беспочвенны. Это касается вовсе не одних евреев, хоть «День» – фашистская газета – все талдычит о войне с сионизмом. По соц. опросу есть такие цифры по Москве: 3 % не любят украинцев, 8 % – евреев, 14 % – татар, 20 с чем-то по восходящей: армян, азербайджанцев, чеченцев. Можешь себе представить, что здесь, в связи с жуткой инфляцией и войной в Закавказье, да и на самом Кавказе, творится, если уже делают такие социологические опросы в Москве? А русские стали тоже жить не лучше евреев вне России, т. е. в республиках. Они везде теснимы, что им не мешает быть, к примеру, наемниками в азербайджанской армии. А призадумаешься, как им трудно свою семью обезопасить, начинаешь понимать, почему они становятся наемниками, почему все расхищается с их помощью (оружие). Впрочем, такой хаос, что все размышления глупы и малоправдоподобны.