Если бы я бесконечно не думала о вас, о поэзии и т. д., моя крыша давно бы поехала. Видишь, мне все впрок, даже почти животная тоска по тебе. Теперь я понимаю собак, когда их покидают хозяева, т. е. переезжают без этих собак. Но тут я совершенно несправедлива. Ты меня не только покинула, но зовешь к себе. Поэтому я и говорю словами Цветаевой: «Почти звериная тоска». Но я разумнее собаки, я понимаю, насколько могу отягчить вашу жизнь. А тут мне еще Семен об армянстве сказал, так я и вовсе успокоилась. Как будто любимый хозяин приказал мне: «Лежать!» Вот я и лежу и, вместо того чтобы сосать лапу, как медведь, или вертеть хвостом, как пес, курю. Странно, этот сигаретный дым мне все чаще напоминает дым от буржуйки в детстве и позже – от печки, еще до твоего рождения, когда появился газ. А сегодня я еще острей вспоминаю детство, вернее, маму, сегодня уже два года, как ее здесь нет. Некому меня отвезти к ней, где есть «площадка для тайных встреч», цитаты не помню, но это из моего стихотворения «Дочери». Я не знала хороших, т. е. хорошего вкуса, когда и какие стихи можно посвящать прямо, но интуитивно понимала, что стихи «Дочери» невозможно посвятить Елене Макаровой. Теперь же, не помню из чьих прочитанных рассуждений, узнала, что очень дурной тон посвящать стихи тому, к кому они обращены. Обращенья не посвящают, а посвящают другие стихи тому, кого любишь. Так Семен посвятил тебе одно стихотворение и отдал его в «Континент», но через сколько месяцев этот номер выйдет, гадать трудно. Кстати, это стихотворение обиняком только связано с тобой, там верблюда кормит коржиком бедуин[160]. Помнишь, из твоего рассказа?
‹…› Такого бессильного смятенья, которое сейчас царит среди интеллигентов, просто, наверное, и в революцию не было. «Быть или не быть» и «Что делать» хорошо знают только национал-шовинисты. Ибо это понятие уже не сопрягается с «национал-социалистами», а только с «национал-патриотами». Их газета «День» сейчас самая популярная в России. ‹…›
102. Е. Макарова – И. ЛиснянскойДекабрь 1992, январь 1993
Мамулечка, уже декабрь. ‹…› Я много занимаюсь ивритом, уже могу читать тексты, хотя это немыслимое напряжение для мозгов, все забываю, что выучила, словарный запас очень медленно пополняется, но делать нечего! Получила уже первую зарплату – 3100 шекелей, так что минуса уже нет, – хорошо!
Вчера была у Феди в школе, учителя его хвалят, говорят, какой он талантливый, что в иврите он лучше израильтян, что у него потрясающие успехи в искусстве и математике, – словом, было очень приятно. Сейчас он склоняется идти в школу киноискусства в Иерусалиме, мне кажется, что он поступит в любое высшее учебное заведение, лишь бы он выбрал то, что ему по душе, и получал удовлетворение от учебы.
Манька тоже процветает, танцует, поет, рисует, пишет стихи. Дети такие славные, так легко и радостно с ними!
Я сейчас в очень хорошем расположении духа, верю, что все будет хорошо со спектаклем, – есть разные возможности получить деньги, хотя самих денег пока еще нет, но интерес большой, и у телевидения, и у министерства образования, и у разных фондов, да и в самой Праге тоже – режиссер вкладывает свои тысячи долларов в проект, что дело неслыханное, он уже начал работу по всем направлениям.
Спектакль будет снят для телевидения, параллельно я начну работу над фильмом с немецкой режиссершей, если это все выйдет, потом мне, надеюсь, будет полегче пробивать идеи по материализации моего эфемерного мира. Все требует многократных исследований, обдумываний, проверки себя. Ничего не пишу, разумеется, но и не комплексую по этому поводу. Быть бы только здоровой, успеть бы все как-то застолбить, оставить жить после…
Сегодня работала с детьми в музее, было так хорошо с детьми, такая теплая компания творцов, чего только не выдумают эти дети!
Мамуля, закругляюсь, иврит! ‹…›
Мамулечка, привет! Очень жаль, что то письмо пропало (нашла!), я-то уверена, что оно у Алика в вещах, помню, как он его укладывал, оно, большей частью, было о книге Семена Израилевича. Сейчас пересмотрела все файлы, но не нашла его, где-то ведь есть оно в компьютере, но где?! Помнится, у меня было вдохновение, что не так часто посещает в эти месяцы – учиться трудно и иногда очень трудно. Все равно, не оставляет ощущение чужого иностранного языка, когда смотришь в первую секунду на страницу текста, – вязь, да и только, вглядишься и начинаешь читать. Читаешь – понимаешь, но это в каком-то смысле так же удивляет, как если бы вдруг стала смотреть на иероглифы и распознавать текст.
У вас там творится что-то уму непостижимое, но от того, что все время творится, уже перестаешь совершенно улавливать, куда и откуда дует ветер, знаешь по-русски – ой, не к добру, а к чему?
‹…› Временами охватывает желание все бросить, удалиться в келью и писать прозу, хоть бы какие коротенькие рассказы… Но потом утром – на урок, после урока – заниматься, плюс еще что-то, так и пройдет время до апреля, пока надо ловить момент, когда еще с театром не запустились и Билли не прилетела из Гамбурга. Очень медленно этот иврит продвигается, я думала, легче пойдет. Но все же что-то до апреля я выучу, и, может, хватит с меня школы лидеров, хотя деньги дает.
‹…› Утром Федька читал мне рассказ на иврите автора, который ему нравится, – Кенан, – жутковатенький, но сильный, – такие уроки иврита мне куда больше по душе, чем зубрежка. Манька растет и становится очень хорошенькой и умненькой, – на следующий год по возрасту уже будет можно поступить в художественную школу, пока она занимается только у меня в Музее.
Наверное, это уже последнее письмо в этом году. Надеюсь, что предсказания Глобы не сбудутся, больно уж крутые, и новый год будет для вас хорошим. Для меня этот год был хорошим, особенно лето и осень, когда я много ездила и много работала над тем, что мне нравится. Да и в начале зимы и весной я писала немало – рассказы, повесть, сценарий и две пьесы. Может, выдастся минутка и в новом году, но писать надо не то чтобы постоянно, но часто, чтобы быть в форме. Я это теперь тоже понимаю. Слова без употребления деревенеют или костенеют, не знаю, короче, они становятся словно бы из морозильника, пока их разморозишь, пока начнешь с ними управляться… Лучше иметь дело с товаром не мороженым. Но это так, рассуждансы.
Мамулечка, дорогая, не болей только, ешь хоть какие, но витамины, я даже не знаю, как вам помочь, чем, кроме денег?
Про деньги перестань писать, я сейчас вполне в порядке, и это единственное, чем могу помочь, да и не то чтобы очень, время от времени. Мне так самой легче, так что не комплексуй и папу не слушай в этом смысле, – мы живем нормально, и у нас нет никакой бесперспективности, хотя у многих – есть. К большому сожалению. ‹…›
Дорогая мамочка! Как я по тебе скучаю! Получаю все твои письма, никто их не ворует, правда, я не знаю, сколько их должно быть, но по связи одного с другим – кажется, ничего не теряется.
Я страшно расстроилась (не то слово) из-за Германа[161]. Позвонила Чертоку, договорилась с ним, что сделаем передачу, что-то расскажу, прочту пару его стихотворений на Коль Исраэль, – это единственное, что могу сделать, вслед…
Как всегда, я умотана – видно, от неумения организовать свое время. С театром опять все напряглось и повисло – Крофта[162] ждет ответа – у нас еще нет денег. Ему нужно знать немедленно – он человек с планами на много лет вперед, – здесь не торопятся. Идет такое волнообразное волнение – то все, конец проекту, то погодите, а если еще вот этот фонд спросить, – и так без конца. Может быть, когда ты получишь письмо, уже будет ясно – пан или пропал, но если второе – я очень огорчусь, – хороший Швенк, хорошая вещь, прекрасный режиссер, – надо верить в везучесть, единственное, что остается.
Что касается фильма о Швенке – это выглядит более спокойно – Сибилла здесь, мы постепенно продвигаемся пока не столько в писании сценария, сколько в определении вещей. Появилась еще одна очень славная режиссерша израильская, которая уже написала заявку на фильм о Фридл, – толково, – и это решится в апреле. Она талантливая и деловая, – похоже, что это не пустые дела.
‹…› Я старательно учусь, но результаты не такие уж прекрасные, медленно продвигаюсь, хотя занимаюсь по 4 часа в день минимум, это только ивритом, а еще надо читать тонны педагогической и психологической литературы на английском и иврите! Я ее и по-русски-то не шибко понимаю.
Федька с Манькой помогают тупенькой мамашке, да толку чуть.
Но интересно, очень даже, особенно интересно слушать Тору и вообще про древнюю литературу, например, разбирать графическое устройство Галахи, читать потихоньку всякие указы – например, про врачей, врач, по Галахе, получает права врачевать в согласии с Писанием, а дальше идут комментарии по обеим сторонам этого указа, а также комментарии к комментариям, страница выглядит так красиво, не понимаю, почему современные писатели не пользуются такой изумительной структурой текста? ‹…›
103. И. Лиснянская – Е. Макаровой7–8, 19, 23, 25 февраля, 1 марта 1993
Ленусенька, солнышко мое! ‹…› В прошлом письме я хвастала, что у меня тревоги нормальные, небеспричинные. Нельзя мне чему-нибудь такому радоваться, тем более хвастать. Вот вчера весь вечер до 3 ночи я измучилась самой страшной, беспричинной тревогой.
‹…› Сейчас в Переделкине половина, даже больше номеров, отданы бухгалтерам из сильных коммерческих организаций. И вот думаю, м.б., это вполне справедливо. Лучше хорошо считать, чем плохо писать. Но тогда при чем Литфонд? И зачем не отнять бы всего, как, например, по слухам, сейчас делает мэрия: отнимает весь ЦДЛ. Мне-то это – нормальным кажется, но почти всех остальных, как и бухгалтера, очень возмущает. Кстати о бухгалтерах. Сейчас вернулась с обеда, решила заставить себя выйти и вышла на улицу (м.б., без воздуха – тревога?). Так вот ⅔ столо