Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой — страница 56 из 147

Доброе утро! Говорит информационный канал: «Сегодня» НТВ. Тебе известно, что Семена выставили на Букера? Мы были очень рады, что он попал в шестерку соискателей. Совершенно были уверены, что никаких шансов получить премию у него нет. Шестерка – тоже хорошо. Только вчера, прочитав статью в литературке прошлогоднего председателя жюри по Букеровской премии Латыниной, я и даже скептический Семен поняли, что у него были наибольшие шансы. Теперь вряд ли жюри осмелится настаивать на своем (большинство). Латынина пишет: «Между кандидатурами Липкина и Астафьева развернулась политическая борьба» – и подсказывает Маканина, как наилучший вариант выхода из этой сложной ситуации (в прошлом году он также выдвигался). Так в чем заключается политическая борьба, дорогой слушатель нашей программы, вы, конечно, догадались. Липкин – еврей, Астафьев – русский. Так что же получается: в прошлом году получил премию Харитонов (еврей!) и в этом году получит еврей? ‹…›

Оказывается, есть только два типа мужей (3-го не знаю, не дано): 1 – ныльщик, 2 – пильщик. Так вот папа ноет всегда, а Семен пилит всегда. Сейчас у нас с деньгами нет особых трудностей. Но Семен так поскупел – все хочет отложить на похороны, – и ему трудно вбить в голову, что все, что есть, надо тратить, ибо инфляция. Я эти попытки вбить ему в ничем, слава Богу, не прошибаемую голову прекратила. На эту страничку моей простынки, прошу тебя, мне никак не отвечай. Тем более что я нашла хороший выход. Дважды в неделю ем нормально, когда Изольда здесь (сегодня ее не будет, хлопоты с матерью), остальные дни ем хлеб с чем-нибудь (маргарин, даже сыр) и кофе. И я сыта, и расходы меньше. Ему же я покупаю аккуратно курагу и яблоки. Я совершенно ко всему этому привыкла еще в твоем детстве. Я всегда подъедала за тобой и папой, и мне не было ни обидно, ни голодно. Курицу – вам – шкурку – мне и т. п. И вот я себя снова чувствую молодой, даже убираюсь в квартире, т. е. слоули-слоули пылесосю и полотерю. Сейчас у меня с сердцем все стабильно, и я Александра Викторовича[198] собой не тревожу. «У всех свои занятья и заработок свой». Боже тебя упаси думать, что твоей матери живется плохо. Ничуть, моя милая, ничуть. Это все для меня 6-степенные вопросы, даже 66-степенные. Я не лгу и не придуриваюсь. Так мне легко жить. Пыль же переношу с трудом, поэтому все время стираю всяческую пылинку с мебели, а с Семена – сдуваю. ‹…›

124. Е. Макарова – И. ЛиснянскойДекабрь 1993

Дорогая мамочка! ‹…› Сегодня мы с Федькой прогулялись до Музея по очень красивой дороге, близ того монастыря, где похоронен автор «Витязя»[199], где мы были вместе. Федька сказал, что не знает, хотел бы он стариком здесь жить, в Иерусалиме, в Париже, пожалуй, больше аристократического вида старичков. Потом болтали про мифологию, про структуры разные, например, что в Буддизме семь карм, а у Данте 9 кругов, откуда берутся цифры. Решили почитать Каббалу, но гематрия Каббалы иная, чем в Гильгамеше или в Калевале, то есть везде выплывают цифры, иногда вдруг, но они что-то значат в космосе разных значений. Вообще наши с Федькой собеседования на культурные темы прочищают мне мозги. Он очень умный. Все, что ни делает, осмысленно. Сегодня прислали еще один журнал ивритский с его переводом Хармса. Приятно.

‹…› Читаю сейчас несколько книг подряд: «Страх и Трепет» Кьеркегора, «Мифология Ближнего Востока» Хука, том «Поэзия и проза Древнего Востока», «Поэтика древнегреческой литературы» и «Историю итальянского искусства» Дж. Аргана. Из перечисленного можешь себе представить диапазоны интересов, связанных с вещью, которую пишу.

Манька хорошеет, подвирает, как в детстве, мало учится, но рисует и сочиняет. Думаю, она выправится. Во всяком случае, она не ощущает себя несчастной или обездоленной, большего я дать не могу, а могла бы, если бы не была так занята собой.

Мамуля, напишу еще. Пойду одеваться на выход. ‹…›

125. И. Лиснянская – Е. Макаровой11–12, 14–15, 18 декабря 1993

11.12.1993

Доброе утро, моя ласточка! ‹…› Сегодня информационное TV отдыхает, зато телевизионные новости отдыхать не дают. К власти рвется Жириновский, на всю страну заявляющий, что надо сделать русское государство, где по телевидению, например, будут вести программы и заполнять их только лица с голубыми глазами, со светлыми волосами. Уже Московское TV, хотя соц. опрос официально запрещен на последнюю неделю до выборов, сообщило, что Жириновский сейчас на втором месте, а «Выбор России» – на первом. Вчера цены на молочные продукты (это перед выборами) возросли в два раза. Пачка кефира – 300 с чем-то рублей. Это явно идет не от правительства, а от левоэкстремистской партии, у них везде свои люди и свое влияние.

День стоит рыхло-серый, если смотреть в окна, а на самом деле – пестрота. Очень нарядные люди, сверкающие ночные бары, рекламы и не менее пестрое нищенство. Мир раскололся на очень и очень богатых (в Москве их процентов 20) и на очень и очень бедных – их процентов 80. Среднего класса как такового нет, есть просто люди, кое-как сводящие концы с концами. А город, например, вся часть Черняховской от метро, включая «Комсомолец», т. е. пространство перед ним, в богатых очень дорогих ларьках. Весь этот ряд называется «На Черняховке». В Москве изобилие всего, но для бедных и «средних» это изобилие недоступно. ‹…›

12.12.1993

Птица – песня, птица – чайка, птица – ласточка моя! Как чудесно ты поешь по телефону! Как раз ни одна из этих птиц (а так я любила тебя в детстве называть) не поет так хорошо, одна – кричит, другая – скрипит. А у тебя голос был скорее малиновки, довольно спокойный и мелодичный. Как-то, услышав вчера тебя, с тобой наговорившись, я немного успокоилась насчет твоего настроения. ‹…›

Вот уже все я тебе вроде сказала по телефону, что было главного, а проснулась и опять взялась за ручку. Еще даже не оделась, но выпила кофе. А обычно я сижу в твоей кофте с разными пуговицами, она очень уютная, и разные пуговицы подходят к моим почти генеральским брючкам на штрипках. Брюки в тоненькую белую полосочку, еле видную, эластичные и с тонкими красно-белыми лампасами. Их мне подарила Алла Николаевна, дежурная по этажу в Переделкине к концу августа.

‹…› Вчера было подписано Ельциным несколько указов, один из них – поднятие пенсии всем, кто старше рожденных до 1931 г. Все указы направлены на социальную защищенность бедной части населения. Но никто уже ни во что не верит, понимая, что это предвыборный шаг. Так или иначе, мы будем голосовать за команду Ельцина. Он, мне кажется, один из неверующих, по-своему честных людей, действительно переосмысливших свои философские устремления. А если к власти придут другие, в лучшем случае – это снова новые воры, ибо всякая у нас власть коррумпирована. Итальянцам и не снились такие мафии, какие имеются здесь. А уж если Жириновский наберет достаточно голосов, а этим сильно пахнет, мы очутимся по горло в фашизме.

Ну, ждать недолго, через десять дней все будет ясно, если здесь что-нибудь может быть ясным. ‹…›

12.12.1993

Моя дорогая доченька! Только что вернулись домой, отдав свои голоса, пообедали, и под свежим впечатлением пишу тебе. Что очевидно? Москвичи довольно активны, где-где, а в Москве проголосуют, на мой взгляд, больше 60 %. Но в головах людей – абсолютная каша, не только у стариков, но и у людей среднего и даже молодого возраста. Голосуют, не заходя в кабину. Расспрашивают друг друга hu is hu? [кто есть кто?] Несколько осведомленных там и сям объясняют старухам и не старухам, за какие фамилии надо отдать голос. За какую партию. «Ну хорошо, милок, покажи, где кресты-то ставить, там и поставлю». И милок, в данном случае человек лет шестидесяти, демократ, указывает на квадрат против «Выбора России». Через два шага другой милок, неинтеллигентного вида, но недурно одетый, говорит: «Ну, ясно отец – либеральная партия, ну Жириновский. Он во как за русских речи толкал, так я тебе сейчас выстрою против их фамилий кресты. Всё, отец, – ясно». «А мне – все равно, что эти, что те, все воры. Так поделай за меня эти хрестики». Вот такие дела, а рядом – буфет, посмотрела самое дешевое: пирожки с капустой – 83 р. штука. Ну кое-кто берет что попроще, а кто очень редко и сдобу покупает и еще что-то, да кока-колу. А третьи, их большинство проходят мимо буфета либо молча, угрюмо, либо со словами «вот кого выбираем, те пусть и покупают». У населения в памяти избирательные буфеты либо по низким ценам, либо с дефицитом. Теперь очереди, какие ты прежде видела повсюду, очень редки. Чаще всего за хлебом. Иногда в табачный гос. киоск: взял «Яву» по 250 р. – продал за 300 р. частному киоскеру или частному лицу за 350 р.

На улице угрюмо-оживленно, метель бело-серая. Белый снег с голубым отливом теперь только за городом встретишь, и то не всюду. Думаю, на Истре – да – место экологически, пожалуй, самое чистое в Моск[овской] обл[асти]. Что касается Москвы-реки, то в ней чего только нет – и зеленые мутанты, и черные. Питьевая вода здесь, оказывается, сколько ни кипятят, не убивает ни зеленых, ни черных. Тут мне вспоминается Вера Клавдиевна Звягинцева, которая одной рукой придерживала веко, а другую протягивала мне: «Инночка, посмотрите – зеленое, а кусает, как черное», – говорила она басом.

Иногда мне хочется сесть и написать воспоминание, например, о Тарковском. Мне все больше и больше нравятся его стихи, и я все чаще и чаще вспоминаю его. Характер – абсолютный ребенок, со всеми хорошими и дурными чертами детства: эгоизм, даже жестокость. Это из – дурных. ‹…› Тарковский в моей памяти именно в силу его детскости остался ярче, крупнее (но он поэт гораздо крупнее), несмотря на то что он в зависимости от наших отношений то восхвалял меня, то хаял так, что бедный Виткович прибегал ко мне с выпученными глазами. ‹…› В последнее время думаю о поэтах без применения к себе. Просто много думаю о их жизнях и значениях. И как и что сказывается на их поэзии. Ведь больше всех людей на свете из людей я люблю поэтов.