Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой — страница 68 из 147

Я-то думала, где-то в скором будущем, пусть весной, поедем в Переделкино. Или даже в декабре с захватом части января, числа до 20-го. Перевести дух. Но там теперь день стоит даже с писательской скидкой уже тысяч 30, надо об этом не думать до весны.

‹…› Меня так взвинтили с переизданием книжки (Ахматова – Цветаева), что и о ней думаю, не знаю, как написать «После книги», как саму книжку сделать более доступной для малоискушенного читателя. ‹…› Я боюсь перечитывать саму книжку, теперь, совершенно к ней охладев, я опасаюсь, что начну из нее убирать дерзости, охолаживать текст, который писала с такой страстной убежденностью в своей правоте! Неплохо было бы охолодить и цветаеведов, которые на основании моей книги делают свои работы и утверждают, что Цветаева выше Ахматовой. Слава Богу, они на меня не ссылаются, а просто крадут. Так, напр[имер], на последней конференции о творчестве Цветаевой выступила с докладом Ирма Кудрова, взяв за основу, т. е. почти всю главу «Срочный ответ», развивала тему двойничества: (невидимка, двойник, пересмешник). То, что нет на меня ссылки, это хорошо. Только написав эту злополучную книжку, я осознала свою сверхзадачу – расшевелить литературоведение. Вырвать его из копания в грязном белье и вовлечь в копание в текстах, находить связи меж поэтами, видеть общий организм.

А я еще, балда, следуя чрезмерно стихам Пастернака – «Не надо заводить архивов, над рукописями трястись» – все черновики уничтожила, а там, сама знаешь по себе, было очень много сведений «вокруг», которые мне очень бы пригодились. ‹…›

Скоро придет Изольда. И начнется чистый быт. У нее от лука какая-то бешеная аллергия. Сяду, буду потихоньку нарезать лук. Я уже приспособилась, как лук, например, удерживать, а левой рукой нарезать. Так и хлеб, и сыр уже умею нарезать, кроме того, правой рукой надо делать попытки, без моей воли не обойтись. Не восстановить все целиком. Настроение как-то выравнивается, тьфу-тьфу – тревожные состояния все реже. ‹…›

148. Е. Макарова – И. Лиснянской13, 15, 18 ноября 1994

13.11.94

Дорогая мамочка! Надеюсь, Юля уже передала тебе лекарство, 100 долларов и письмо с костюмом, – письмо, может быть, хандрючее, я его не перечитывала, но ты не обращай внимания на это, поскольку объективно, вышел сбой, из очень сильного ритма я провалилась в пустоту, в аритмию, и это, естественно, вызвало реакцию.

Маня уже три дня трудится. Рассказывает, как носит подносы, какие песенки напевает себе под нос, когда боится уронить поднос. Может, это какой-то опыт ‹…› Тут не пристают, этого нет, Манин наставник 40-летний араб, и арабы никогда не тронут пальцем, они больше смерти боятся потерять работу в фешенебельных местах.

Федя сегодня первый день работал в Тель-Авиве с киношниками, еще не приехал, жду его с нетерпением, что расскажет?

Билл в полном упадке духа. По всем радио передали об ограблении в его квартире, о сумме миллионной, – он просто так подавлен, это 46 вещей, некоторые самые его любимые. Но он не может, конечно же, соотнести эту потерю даже с потерей отца в прошлом году, – отца он любил, но так не был подавлен его смертью, как сейчас грабежом.

Манька пришла с работы, – она в короткий срок научилась многому, как сервировать стол, как подать чай и кофе, похоже, это хорошо. М.б., платить ей, чтобы она убирала свою комнату? Там здорово кормят, как она нам сообщила. Федя, судя по всему, будет жить 2 месяца в Тель-Авиве, Маня – будет работать 3 раза в неделю, так что и обед не надо будет готовить так часто.

Когда детей подолгу нет дома, очень скучаю. Когда сам занят, не очень замечаешь, а когда нет глубокой занятости, – ждешь, когда они появятся. Скоро я переломлю себя и сяду за что-нибудь, хоть за какой-нибудь паршивый рассказ. Пока работаю 2 раза в неделю в музее, еще, м.б., буду в интернате, постараюсь в те же дни, если выйдет. Будет все это стоить 2000 шек., месячная плата за квартиру. Остальное будет на Сереже. Федя зарабатывает 2–3 тыс[ячи] в месяц на переводах. Он нарасхват – из-за иврита. Давид Маркиш[231] сейчас в кабинете министров, и он то и дело посылает Феде переводы русской прессы на иврит, очень прилично платит. У Феди в «Зеркале» вышел перевод куска романа Йоэля Хофмана – здорово, и он уже закончил переводить его повесть «Кецхен» – тоже очень здорово. Думаю, за несколько лет такой работы Федя накопит и опыт, и деньги, и сможет учиться в Лондоне. Кто бы знал, что из него вырастет такой разумный человек, умеющий работать! Может быть, и Манька станет такой? Еще мне нравится в Федьке то, что он не халтурит. Многократно переписывает переводы, очень ответственно относится к ритму текста, советуется всегда, если чувствует, что не находит точного выражения. Семену Израилевичу ужасно бы понравился Федя, я просто уверена, что они вдвоем могли бы обсуждать все детали Книги Пророков, историю, – Федька совершенно не болтун, правда очень много знает на эту тему, и у него есть свои воззрения на тексты. Ему было бы тоже очень полезно беседовать с Семеном Израилевичем. ‹…› Уже полночь, пойду мыть посуду. Оставляю ее на тот момент, когда Феденька придет, – чтобы слушать его и мыть, – но, видимо, придется мыть без него.

15.11.94

Дорогая Мамулечка! Я так за тебя беспокоюсь, сны бесконечно снятся странные, – вчера поздравляли Янку с днем рождения, я спросила, как ты, она сказала, что приволакиваешь ногу, – а какой же это микроинсульт, с какой стороны? Я бы так хотела приехать, но, боюсь, смогу только в конце января, как и писала. Но, если ты хочешь, я вырвусь на 5 дней и раньше. Т. е. между уроками.

По-прежнему жду отовсюду ответа. Вчера, когда я была на работе, звонил Йоран, в прошлый раз он тоже звонил в понедельник, и опять же не застал меня. Наверное, думает, что я работаю без конца и края. Так жаль, что он меня не застал, я очень по нему скучаю, мне кажется, что таким бы был наш Петя, если бы выжил. Веселым, деловым, с очень хорошим ощущением того, что все должно быть, иначе как? Ну, может, позвонит еще. Представь себе, что он так занят (действительно), что телефонный звонок входит в разряд дел. Я думаю, эта деловитость – просто заслон от страха, – здоровый способ предохранения от жизни, в которой не все дела, есть и время для безделья, и для неприкаянности, – западные люди (Йоран один из них) не знают этих неописуемых ощущений, если им приходится их испытать, они сразу бегут к психоаналитику, чтобы он им объяснил, что эти чувства могли бы значить. Йоран, например, типичный неврастеник по природе, сын родителей, нашедших друг друга после Освенцима, отец его потом повесился, а был, как говорит, Йоран, очень веселого нрава человек. Но это неврастеник западного образца, который «лечится» огромным обилием работы и ответственностью за нее. Он – главный редактор Стокгольмского журнала, такого как «Таймс» в Нью-Йорке, – весь в технике, пишет и редактирует там, где находится, посылает по факсу в компьютере в Стокгольм, – вообще в производстве нет бумаг, только экран компьютера, – это очень странно, правда, нет ни одного листочка, но есть целый журнал на экране. И никто на бумаге не пишет. Полная наглядность и полная эфемерность слова. Влияние всех этих технических процессов во время создания текстов на сами тексты на самом деле есть. Мысли сами собой собираются в плотные блоки, голова будто бы работает как обычно, но все же есть разница и в способе мышления, – стремление к законченности сразу. Написал, вычитал, нажал на кнопку, и в Стокгольме уже на полосе (колонка редактора) значится текст.

Журналист сегодняшнего типа должен хорошо владеть своей профессией, нет на Западе никого, кто после тебя вычитывает, нет никого, кто бы тебе сказал: это плохо написано, перепиши. Русская журналистика в этом плане еще пока отличается от англоязычной (другой не знаю), в ней есть разные стили, остальная обращается со словом как молотком для забивания гвоздей информации. Йоран еще в Тель-Авиве прочел мне статью об Ульмане, которую поместил в колонке редактора. Я бы в один присест такого не сочинила. Точно, информативно, умно, всем понятно. Это, конечно, опыт. И западный способ выражения мысли. Никто над этой статьей не заплачет, но все узнают то, чего не знали.

Наверное, скоро наступит время сентиментализма. Люди так пресыщены «информацией» и зверствами на экранах телевизора, что им нужны снова бедные Лизы, но только не в виде сериалов, в какой-то иной форме. Передача чувств, таких как умиление, восторг, влюбленность, – это все ушло… Никаких влюбленностей – сразу ясно, что делать.

18.11.94

Получила твое письмо, такое трогательное, такое распрекрасное, очень было жалко доходить до конца страницы, оставались незаполненные места. Я так рада, что собираются переиздавать книгу про «Поэму», не трогай ее. Если ты хочешь сказать что-то еще, сделай примечания к новому изданию или вступительную статью. В такие тексты если влезешь, начнешь переписывать абзац, кончишь новой книгой.

Я очень-очень благодарна тебе за все, что ты для меня делаешь, только не ставь это своей задачей, мы с тобой имеем одинаковое свойство зацикливаться на чем-то одном, дятломания, – и тогда жизнь вокруг этих точек зацикливания деформируется, теряет масштабность. Мешает думать о другом. ‹…› Давай брать пример с Раисы Сумбатовны и зря не изводиться. Это, скорее, ко мне сейчас больше относится. Ты умница, просто стоик!

‹…› Мамик, пожалуйста, купи микрогаль. Это тебе просто необходимо сейчас. Ну какая разница, когда будет роман. Он уже написан. Баста. Тебе должно хватить денег, я пришлю еще.

‹…› Не беспокойся за меня и за Израиль. Здесь, как и везде в мире, может быть всякое, но все надеются на урегулирование ситуации. Во всяком случае, жизнь здесь после Совдепии имеет хоть какой-то сакральный смысл. Иерусалим – вот смысл. Для человека, связанного с Культурой, с Историей, Иерусалим очень серьезное испытание, при этом, живя в быту в Иерусалиме, просто не отдаешь себе отчета в этом ежедневно, как ежедневно не способен радоваться восходу солнца.