Из-под глыб», обходит молчанием то, что трудно обойти. Я нарочно не заглядываю в журнал за фамилией, какую забыла. Надо стараться вспомнить, ибо склерозу нельзя потакать. О! Вспомнила – Бородин. Молодец мамашка. ‹…›
154. Е. Макарова – И. Лиснянской19, 22 января 1995
Шведы уехали. Это было хорошо. Похоже на правду, что выставка будет и откроется в начале сентября в самом лучшем месте Стокгольма – Доме культуры, это огромный конгломерат выставок, театра, кино, – всего, что имеет дело с искусством. Приехала сюда та начальница, которая два года тому назад прислала свое «нет». Теперь она впечатлилась. Сказала, что мой каталог про Фридл плох с точки зрения дизайна, но силен текстами (они по-английски, так что ты их не читала). Она сказала, что я должна написать каталог для выставки в Швеции, а это целая книга! Готово должно быть к середине мая. К моему возвращению из Москвы я должна знать, получили ли они деньги от фонда, и если да, то они мне вышлют деньги за работу над каталогом и выставкой. Так что теперь, если австрийцы и опомнятся, я не смогу в их (моем) проекте участвовать.
Показ детской выставки прошел прекрасно. Все принято, и после приезда я ее развешу. Сегодня у меня два урока – один с арабско-еврейской группой (на иврите), второй с сумасшедшими. Я постоянно уставшая, сплю как-то тоже тревожно, от бесконечных волнений. Все дни до Москвы расписаны по часам. Сяду в самолет и усну, надеюсь, если мои «коллеги», трое глупых сионистов, не вовлекут меня в пересочинение программы. ‹…›
Дорогая мамочка! Надеюсь, ты получила письмо и слайд с фотографией Швенка. Выставка, которую я сделала с помощью Леши, имеет успех. Музей преподнес мне букет цветов, да и все, кто видит, восхищаются. Дети тоже были очень довольны. Будут готовы фотографии – пришлю. ‹…›
У нас весна, все цветет и благоухает. Сегодня я убрала дома, настирала три машины белья. Пропылесосила. Вот разбогатею, буду приглашать раз в две недели кого-нибудь убирать дома, как я это ненавижу!
‹…› Получила факс из Стокгольма. Все идет по плану. Мы уже начали обсуждать проект в деталях. Называться это будет все «Культура и варварство» (из коллекции мемориала «Бейт-Терезин»). Каталог выливается в целую книгу. Элизабет прислала мне свой план, я ей отправляю свой, откорректированный. Начинаться он будет моим предисловием, в котором я хочу поставить много вопросов к сегодняшнему человеку, ответить лишь на некоторые. Затем статья о Терезине, фронтальная, не моя, я не хочу ее писать. Затем моя статья – история коллекции. Это будет беседа с Вилли и двумя Ализами[242], хранительницами архива. Затем моя большая статья – «Творить перед лицом бездны» или что-то в этом духе, по смыслу. Затем моя статья об Эгоне Редлихе, авторе ежедневных записей в дневнике. Затем текст о каждом из 23 художников, представленных на выставке, о каждом ребенке и о детском рукописном журнале «Камарад», 300 стр. журнал, от руки, я его хочу прочесть весь (уже начала) и найти кого-то, кто выжил, и сделать с ним интервью по этому журналу. Это очень сильный журнал, читать очень тяжело, и морально, и физически. И затем списки и библиография. Как видишь, внушительная работа, и уж точно нужная. ‹…›
155. И. Лиснянская – Е. Макаровой22–23, 27 февраля 1995
Доченька! Сейчас послеобеденное время. Но я считаю, что с утра горы свернула. Мы с Лидой[243], обе хромые, дошли почти по катку до сберкассы, получили пенсии, а уже обратно сообразили, как лучше возвращаться, и вернулись, слава Богу, в порядке.
Но туда – сколько страху я натерпелась, в особенности от ответственности за Лиду. Потом, вернувшись, накормила Семена и сама поела, и принялась смотреть передачу «Русская речь». Это меня обязал Марк Николаевич[244] (Ирина Ник[олаевна] постеснялась). Ну куда ни позвонишь, тебя чем-то своим нагружают. Ерунда – потратить 40 минут, но меня удивляют люди. Пришло бы мне в голову кому-нибудь говорить – тогда-то и тогда-то слушайте меня или смотрите? Или Семена.
Посмотрела. Увидела Софью Филипповну, которая и привезет это письмо тебе. Она сделала книгу «Введение во храм слова», назвав редактором и соавтором Ирину Ник[олаевну]. ‹…› Книга, которую рекламировали, вся была орнаментирована словесными хвалами православию. Книга, а вокруг нее такой, на нынешний манер, нимб из словес. Вообще, сейчас все под нимбом православия. Даже фашистские сборища. ‹…›
Дорогая моя, доченька моя! ‹…› Сейчас утро, с крыш, слышу, течет. Это единственные слезы, которые уместны в наше и в лично мое время. Эти слезы обещают приближение весны – скорей бы! «Я, загорода насельница»[245] – рвусь всем существом в традиционные березы.
Я как-то, Семен также заполняли анкету «Вестника» 100 лет Есенину. Позавчера вечером наконец-то объявился – не запылился Никита Струве. Позвонил мне по телефону, очень благодарил меня за ответы на опросник – дескать, все там то, что он бы сам написал, и т. д. и т. п. Недоумевал, что до сих пор ни разу нигде меня не встретил «в свете», бывал всегда короткими наездами, вот и в этот раз прилетел из Парижа на 3 дня, но в следующий раз обязательно хочет со мной познакомиться и т. д. и т. п. Телефон узнал у Кублановского, последний сейчас пишет для «ЛГ» большую статью о Семене. Прекрасно, пишет он статьи хорошо, в особенности здорово написал о Георгии Иванове и Жуковском. Вообще, Кублановский превратился то ли в обозревателя-критика, то ли в публициста. Потихоньку двигает и мою книжку «Избранное». Кажется, художница заканчивает обложку, я ей не звоню. Думаю, сделает – покажет. А Юра мне звонил, чтобы я продиктовала 2 строки обо мне Бродского, дает и из письма Солженицына последний абзац – это все вместо аннотации. Главное, что-то движется, но найдет ли издательство деньги на печатанье, на типографию – это большой вопрос.
‹…› Стараюсь представить себе, какая у вас погода, кто и что из моей семьи делает, что и кто цветет. Фантазии не хватает. Опиши мне, если будет время. Напиши, как проходит выставка, и про все дела и недела. «Недела» – это тоже неплохо. ‹…›
‹…› Сегодня грозятся меня взять на вечер Босенко в ЦДЛ. Для меня это очень тяжелое дело. Думаю, мой страх перед многолюдьем усугубился почти пятимесячным, даже больше, невыезжаньем из дому. Сегодня постараюсь это преодолеть, это надо преодолеть. Я бы не решилась еще на преодоленье, как бы не полный казус, недавно происшедший. ‹…› Мне вдруг позвонила Тоня Кузнецова[246] и сказала, что 7 апреля хотят устроить мой вечер (кто, где, не знаю) в каком-то культурном центре на «Пречистенке». Я согласилась, ибо один вечер по настойчивым звонкам и просьбам Бови я ей обещала. Обсудили со мной афишу. Только я положила трубку, как вспомнилась мне Босенко, не могла не вспомниться, т. к. Т. Кузнецова и И. Босенко из подруг стали жуткими врагинями.
И вдруг я вспомнила сон, очень похожий на явь, и стала рассказывать его Изольде: «Удивительно. Я такого реалистичного сна с подробностями никогда не видела. И если бы не Кузнецова, не вспомнила бы. Мне снилось, что я звоню Босенке неизвестно почему, а та мне говорит, что у нее в ЦДЛ вечер в конце месяца. Я обещаю быть на нем, – вот когда вы поете, мне интересно, а так сборища меня только утомляют. Я даже, вот вам доказательство, за собственной премией им. Мандельштама не поехала, машина была. (С премией она меня тоже поздравляла.) – Так как вы думаете, Изольда, м.б., это и не сон? Уж очень разговор последовательный, мне такая реалистичность никогда не снилась!» Изольда сказала: «Да, Инночка, безусловно, это вам приснилось, с чего бы вы вдруг стали звонить Босенке?»
Но это меня затревожило, я решила позвонить Босенке и весело ей рассказать про свой сон. Позвонила. И что же? – «Инна Львовна, какой это сон, вы мне позавчера действительно звонили, у меня 27-го вечер, я за вами пришлю машину. Я так рада сегодня слышать ваш бодрый голос, а то позавчера вы говорили по телефону так сухо и странно, что я очень расстроилась, хотя вы обещали приехать на мой вечер». Ну и дела, подумала я, а ей сказала: «У меня был очень тяжелый разговор телефонный, какой и с кем, вам не могу сказать. Видимо, я перепила лекарств и почему-то позвонила именно вам». Но я это вспомнила как сон и сегодня рассказала Изольде.
– Вообще, – засмеялась я в телефон, – сейчас запросто у любого человека крыша может поехать. Значит, после разговора с папой и писанием тебе письма я еще вдруг и Босенке позвонила. Невероятно, но факт. Смешно, но и грустно. Все-таки, успокаиваю себя, было потрясение, лекарственный перебор. И – результат. Теперь из-за «результата» я не могу не поехать на этот вечер, м.б., это к лучшему.
‹…› Вчера вечером Семен смотрел «Итоги», а я читала сочинение Гаспарова о Вере Меркурьевой в альманахе «Лица»[247]. Это большая работа, в которой дается почти лист печ. стихотворений Веры Меркурьевой: имя мне было зыбко-известно из разных источников, связанных с Вяч. Ивановым, его «башней» в Петербурге, с его жизнью в дальнейшем в Москве. Меркурьеву также упоминает в своей (не помню, какой по очереди) книге Надежда Мандельштам. Но я впервые читаю ее стихи. Неподдельные, часто очень сильные, с наметками андеграунда. Так, например, стихи, написанные и расположенные в виде прозы, с множеством аллитераций внутри строк, не говоря уже о том, что все рифмуется. Бедная женщина. Надо было, чтобы прошло столько времени, чтобы началась «новая литература» и в угоду ей ученый Гаспаров вытащил бы на свет божий почти целую книгу ее стихов, перемежая их публикацию биографией, письмами ее к другим и других к ней. Последние годы она жила с четой Кочетковых (он поэт хороший, но известен только балладой «С любимыми не расставайтесь»), но Меркурьева самобытней, близкая по манере Цветаевой. Умерла в эвакуации, в Ташкенте, в 66 лет. Какая жизнь! Она, Меркурьева, в себе удивительно сочетает трепыхание перед великими современниками, самоуничижение и насмешливую язвительность – много чего. Пишу под впечатлением ее стихов и биографии, ее характера.