Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой — страница 75 из 147

[252]. Видишь, в конце концов истинный дар Божий не может быть не признан. Хорошо, что это произошло прижизненно, а не посмертно (Анненский). Я даже и проснулась в хорошем настроении.

‹…› Через десять минут буду собираться на консультацию, какая мне не нужна. Странно, что у меня еще не выдирают зубы вместо семеновских и не протезируют вместо Семена. Я – бесконечно заменяющий. На этой смешной ноте ставлю точку, хотя в письмах к тебе у меня сплошные должны быть запятые. Хорошо, что не многоточия. Лишь кое-где т. д. и т. п. ‹…› У твоих героев «Смеха на руинах» тоже бывали такие ситуации, так что все идет в соответствии с упорядоченным тобой абсурдом. Сейчас докурю сигарету «Л. М.» (так расшифруем по-папиному) и двинусь заменять. ‹…›

Ленусенька! День тот же. Ночью выпал снег, а теперь тает, вовсю светит солнце. Сейчас около часа дня. Я благополучно выполнила роль Заменяющего. Шабес-Гойка уже вернулась домой. Описать эту смехотворность, какая была в моем коротком объяснении врачу, почему я Заменяющая, трудно. Это под силу только твоему перу. Сама врачиха изумительная, глаза умные и добрые. Я ей вручила, как наказала Ир[ина] Сер[геевна], Семенову огоньковскую книжку «Уголь, пылающий огнем» о Мандельштаме и конверт с 20 тысяч[ами]. Вошла на вызов: «Липкин», чем заставила переглянуться ожидающих своей очереди. Короче, вынесла ценный, хотя уже мне известный совет: спать в протезах, сосать недели 2 сосательные конфеты, полоскать рот крепкой заваркой чая. 2 последних совета постараюсь выполнить. ‹…› Пошутила безо всякого ехидства, вернувшись домой: «Ну, Сема, теперь я и умереть должна вместо тебя, когда, не дай Бог, понадобится». Он не обиделся, но я и не собиралась его обижать, ибо вернулась домой, как возвращаются люди с хорошего спектакля, вся сияющая. ‹…›

5.4.1995

Леночка! ‹…› Видно, я и впрямь – сумасшедшая, но, увы, не в свою пользу, – подавай мне порядок, время. Если я два-три дня в какой-нибудь занудно-организационной лихорадке – и я не человек. А как все люди? Ведь живут и трудней и напряженней меня, и с ума не сходят по пустякам. Ненавижу себя. И тут до любви – не два шага. ‹…›

Доченька – одно зимнее, одно – весеннее – весь мой скудный улов.

* * *

Такая мгла,

Что ночь светла

На фоне мглы.

И я жила и не могла

Просить взаймы

Ни слов, ни хлеба, ни рубля

И ни тепла…

Но где же небо, где земля?

Такая мгла,

Что я – мишень,

И я кричу:

Убей меня – я только тень,

Я спать хочу[253].

* * *

А ты – всего лишь бабочка, поскольку

Ничтожна разница меж днем и веком,

Случайно ты зовешься человеком,

Орфееву играя рольку,

Перебирая палевые струны,

Которые паук в саду расставил.

О чем скорбишь, не оскорбляя правил

Ни музыки и ни фортуны?

О чем скорблю? О пламени, влекущем

Сгореть дотла. Сказать приспело время:

Мы шар земной, а не подсолнух лущим, –

Земля не более чем семя

В системе солнечной…

22.4.1995[254]

160. Е. Макарова – И. Лиснянской10–11, 15 мая, 1–2, 19 июня, 6, 9 июля 1995

10.5.95

Мамик, привет! ‹…› После Москвы спала 16 часов подряд и внутренне продолжаю спать и сейчас. Я ужасно извиняюсь за наш последний разговор по телефону – меня взбесило то, что я не могла расслышать ни одного слова и что из Москвы в Москву надо кричать, тогда как из страны в страну за деньги слышно хорошо. Ты знаешь, что мелочи иногда меня выводят, если они имеют какой-то добавочный смысл. В данном случае у нас была нормальная возможность нормально поболтать, но нас ее лишили. То же самое в аэропорту – не было ни одного телефона-автомата, и было навалом свободного времени, чтобы позвонить тебе. Но ты меня понимаешь, я отвыкла от мелких бяк на каждом углу, и то, с чем вы как-то примирились, для меня тяжелей всего.

Дома все прекрасно, Маня стала учиться, к моему приезду она с подружками убрала всю квартиру. Я получила половину денег из Швеции, а также план выставочного помещения.

11.5.95

Мамуля, я что-то совсем сбилась с толку, долго тебе не писала, а потом у нас случилось одно очень нехорошее дело – Федя в темноте сбил пожилую женщину, которая переходила не по переходу, и она в больнице, в довольно пока тяжелом состоянии. Это ужасный шок для всех. Вот жизнь, каждый раз кажется, что вот с этим справился, и с этим разобрался, и это как-то прояснилось, потом бах – и что-то такое, что только в кино видел, случилось, и долго не можешь поверить. Эти четыре дня после аварии кажутся мне огромным сроком – но я уже понимаю, что время постепенно начинает приобретать привычную скорость и теперь оно начнет тянуться судами, разборками, адвокатами, – и это надо будет вынести. Федя не виноват. Его вина лишь в том, что он отреагировал с некоторым опозданием, с опозданием в долю секунды. И вот во что обошлось ему это.

Больше всего я опасаюсь душевной травмы, тем более что Федя ведет себя очень разумно, по-мужски, но он ведь еще не совсем взрослый человек. Он занят, к счастью, срочной работой – переводом пьесы Каледина[255] на иврит для Иерусалимского фестиваля. ‹…› У меня по-прежнему очень много работы, но я где-то стала сачковать, нет сил, и все то, что не срочно, откладываю. Мелкие и крупные недоделки в каталоге и выставке, кое-что по фильму недостаточно проработано, надо бы лучше, но ладно. Мне звонили из Москвы, просили что-то про Терезин для «Огонька», список моих публикаций в Москве на эту тему, но у меня нет ни времени, ни сил ответить, потом, когда пройдет юбилейная кампания, и, если это им и тогда будет нужно, я отвечу, сейчас отказываюсь буквально от всего, что предлагают. ‹…›

Только что звонили шведы, и я говорила с культурным атташе, который был на приеме у моих шведов, – атташе на иврите сообщил мне, что он такого не видел сроду, – целый дворец отдан под коллекцию никому не известному в Израиле, и ему в том числе, кибуцу «Бейт-Терезин». И будет издана целая книга, которую я написала за два месяца. Притом книга, которую никто бы не написал кроме меня, почти все эти материалы никогда никем не изучались. Можно и похвастать. ‹…›

15.5.95.

Вроде все улучшается с нашей пострадавшей, но теперь немного приболела Манька, вирусное что-то, надеюсь, к моему отъезду уже у всех все будет в полном порядке. ‹…› При всех шоках внутри у меня радостное настроение. Впереди фильм про Фридл, Стокгольм, где идут феерические приготовления к выставке – они разворачивают там огромную культурную программу, начиная с оперы Ульмана в живом исполнении и кончая циклами лекций, фильмами, конференциями и пр. Я мечтаю уже о том дне, когда все будет готово и Вилли скажет свое слово со Стокгольмской трибуны. Он заслужил. Да и мои старушки, сколько бы ни морочили голову, стоят обедни. Затем, надеюсь, придет черед Швенку, а потом… В 96-м году, надеюсь, образуется свободное время и какие-то деньги впрок, чтобы писать, если будет что.

С переводами для «Иностранной литературы» морока, все равно все приходится за всех, кроме Феди, переписывать. Вчера 12 часов переписывала дурацкий рассказ в плохом переводе на дурацкий в хорошем. Вот когда я это делаю, то чувствую, что не забыла русский язык, это одно только и радует. ‹…›

1.6.95

Дорогая мамочка! Надеюсь, ты получила мое предыдущее сумбурное письмо.

Семен Израилевич, я так хотела приехать на вручение премии, даже думала из Праги, но была проблема с визой, ее нужно было ждать, а в моих возможностях было вылететь утром и ночным самолетом обратно в Прагу. И вот – курьез – в обе страны нужны визы, – помните фильм «Закон есть закон» с Фернанделем, где дело происходит в пограничном городе, – никуда мне не нужна виза, даже американская у меня пожизненная, а в Россию и Чехию, самые «безграничные» для меня страны, – потшебуе…

И я не знала, куда позвонить. Но, думаю, там и без меня народу хватало, хотя я знаю – народ – народом, а родные люди – родными людьми.

Я слышала от папы про Мишу, что тут скажешь… Поцелуйте его от меня, у нас с ним как-то всегда были хорошие отношения, отсюда я могу только одно – сказать евреям в синагоге, чтобы молились за него, если вы или он сочтете это уместным. Я представляю, как вам с мамой все это тяжело, лучше бы мне быть рядом, да вот…

Мамочка, теперь тебе. Ночь, как и полагается по расписанию. Прожит долгущий день с кучей всяких мелких и серьезных дел, скоро я опять улечу, через четыре дня. В Праге было очень напряженно, режиссер, оператор плюс 10 человек чешского телевидения, суета вокруг Фридл, никакого проникновения в суть, я очень изнервничалась, мне казалось, что Фридл тоже злится на такое, по сути, глупое занятие, как документальное описание ее жизни, однако процесс неостановим, и я должна просто стеречь Фридл, вот и все. А они пусть снимают всякие глупости, типа поездов на всех станциях, – так что я улетела от них, они теперь в Вене, а я с нормальной Фридл в Иерусалиме.

‹…› Говорила сегодня с папой, он просит помочь ему материально, просит поговорить с девочками, чтобы они освободили квартиру. Говорит, что у них только две пенсии, на которые не свести концы с концами. Я ему верю. Буду посылать деньги, но с девочками не знаю, как говорить. ‹…› Здесь какая-то неувязка. Ведь ты же понимаешь, что мне ничего не жаль, но мне неприятно быть автоматом для выдавания денег, не хочется, чтобы ко мне так относились, потому что это, в первую очередь, развращает тех, кто получает незаработанные деньги из «живого» автомата. Квартира у них есть, телефон есть, деньги им приходят, – я бы так жить не смогла, скажем, но многие бы очень даже были довольны. ‹…› Папа – другое дело. Это реальная ситуация, и я ему с радостью буду помогать. Ну да ладно с этим.