Я так и думала, что пещера тебе запомнится. Западет в душу. Есть места, которые хотелось подарить именно тебе, и это – одно из них, надеюсь, осенью продолжим.
Фильм про Фридл, как и ожидала, вышел позорный. Конечно, это меня очень огорчило, хорошо, что не ждала ничего от Тамира, и все же думала, ну, будет фильм для школьников, но и это не вышло у него. Каша.
Недавно позвонила из Лос-Анджелеса некая Регина[285], она собирается ставить фильм про Фридл и попросила у меня сценарий. Кроме фильма она хочет выставку и книгу, это один проект. Она меня приглашает с ней работать, когда у нее будут деньги на проект, говорила часа полтора, похоже, не полная дура, славная так, по голосу, и деньги сможет найти, у нее свой агент и куча связей в Голливуде. ‹…›
У нас началось лето, все цветет, сегодня ездили с Крахмальниковой в монастырь, оттуда вид на Иерусалим духозахватывающий.
Дорогая моя мамочка! Вот уже шесть лет, как мы здесь. Подумать только, огромная жизнь! Вчера я как-то успокоилась после разговора с тобой, меня все время донимали волнения, казалось, что ты от меня что-то скрываешь. ‹…›
Как-то проснулась с мыслью, что вот вдруг перестану чувствовать связь с Фридл и всеми теми людьми, очнусь и не смогу понять, что это было за наваждение, пришествие непрошеных гостей в мой дом, заполонение пространств чужими голосами, вдруг они покинут меня так же неожиданно, как пришли, что будет моя жизнь? Одним настоящим? И что это такое, настоящее? Вдруг увидела себя со стороны – архивариус! Возможно, этому послужило письмо из Швеции от одной женщины, которая до войны дружила с еврейской семьей, депортированной позже в Терезин. Она спрашивает меня в письме, может быть я, будучи там, встречалась с Марией Петерсон, ведь я стольких оттуда помню, что если помню и ее, всякое бывает. Я переслала это письмо в архив, чтобы они проверили данные про Марию Петерсон, что я еще могу сделать для этой женщины!
Дома с приездом Феди стало так хорошо, жаль, что нам снова придется расстаться надолго. Когда я была в Ставангере, смотрела новости по телевизору каждые два часа. С ужасом думаю, как будет теперь. Хоть бы этот Хамас заткнулся! В Израиле – политические волнения, как и у вас. Эту страну, по верному замечанию Семена Израилевича, спасти может только Провидение. Высшая инстанция. Но в ней у меня сомнения.
Мамик, я тебе позвоню из Праги, держитесь, ешьте фрукты и пейте витамины в таблетках – весна. ‹…›
174. И. Лиснянская – Е. Макаровой13 апреля 1996
Леночка! Дорогая моя, как давно от тебя ни звука, или мне это только так кажется. Я, как роза в хрустальной вазе, потихоньку поворачиваю свою энергию или, как сказал бы Федя в переводе, свое тело. Готовлюсь «выступать» 21-го в Переделкино. Помнишь, откуда это – выступать. Кропоткин, отец анархиста, обычно, когда собирался на лето в свое именье, писал длинный список должного быть вывезенным. Длинные списки с указаниями, напр[имер], мука 10 кг и т. д. и т. п., загодя приклеивал ко всем дверям в доме, даже на двери детской. В конце списка значилось: со всем перечисленным выступить такого-то сего года из Москвы. Мне бы такую педантичность. ‹…›
Живу тихо, выхожу редко, когда сердце позволяет. А март и апрель – до самой середины совершенно превосходные, почти все время солнечно, тепло. О политических страстях говорить не хочется. Много читаю, смотрю сериалы, холю Семена, тоскую по тебе. Уже даже не тревожусь, как-то я ясно и четко осознала, что это дело бесполезное – неприятное для тебя и бессмысленное для меня. М.б., это дело временное, но прекратила ненужные трепыханья мысленно, и это передалось покуда и душе. Так что поговорка «Сердцу не прикажешь» мыслью преодолима. ‹…›
175. Е. Макарова – И. Лиснянской8, 11 мая 1996
Дорогая моя мамочка! Кажется, сто лет прошло с того дня, как ты была в Израиле. Я очень по тебе скучаю, то, что я не звоню, ровно ничего не значит, поскольку в Праге очень трудно было со связью. У нас украли телефон, а бегать к автомату, стоять в очереди – на это просто не было ни минуты. Попробую послать тебе письмо по почте, что, если дойдет?
Мои дела:
1. Здоровье – прекрасное. Нет больше подавленности, странных самочувствий. Это, видимо, было не только от операции, но и от непривычки быть не занятой чем-то специальным, тем, что поглощает меня целиком. Я очень довольна, что это прошло и что больше я не буду испытывать напряжения от самой жизни, как это было с ноября по март.
2. Швенк. Очень сложно. Билли впала в сентиментальность, потеряла направление, сбила нас с Вики[286], – вторая часть (я видела в Гамбурге) хуже, менее интересная, чем первая. Но в первой части у нас материал на 1.10, так что из второй можно будет выкроить материал очень хороший на 20 минут. Дело теперь за Билли и за монтажным столом. Если Билли не может сделать фильм из имеющегося материала, у нас есть в запасе 4 дня, которые мы не использовали.
3. Регина – Фридл – Лос-Анджелес. Регина сущий ангел из мира Голливуда. Практична, но умна (артистический ум), – ко мне относится как к хрустальной вазе, наполненной драгоценными мыслями, и очень аккуратно со мной обращается. То есть как продюсер (защита) – это лучшее, что пока мне встречалось на пути. Если то, что мы спланировали, выйдет, я могу умереть спокойно, и, кроме того, заработать 50–70 тыс. д. за один проект. Это выглядит сюрреалистически, но пока все, что она говорит, работает. Она прилетела ко мне в Прагу с компьютером и со всеми материалами из Визенталь-центра, которые я попросила привезти. Мы сидели над сценарием (переписывали мой), над разными текстами и идеями. Работать с ней очень легко, так что, если это все состоится, о лучшем мечтать не приходится.
4. Мои планы. Месяц в Израиле, затем Дания, затем чуть позже летом, Лос-Анджелес. ‹…› Если удастся, сяду писать то, что видела в Европе за эти полтора месяца, что там наблюла, но не знаю точно, что. Настроение необыкновенно хорошее, все как-то опять открыто, как-то светло. В Праге я познакомилась с директором института социологии, и он тоже хочет, чтобы я работала над одним совместным проектом, под который он получит под меня грант на 2 года, то есть я смогу жить то в Праге, то дома, – это выглядит очень хорошо в свете моих интересов в Европе. Кто знает?! Так что такая вот вдруг хорошая, наполненная всеми событиями, жизнь.
Фильм про Фридл, как это ни странно, прошел в Израиле на ура. Сережа сказал, что Тамир его сильно переделал и фильм получился очень хороший. Не знаю, я не видела, но это приятно. Иногда думаю, что, может быть, я хочу слишком многого, а для обычного зрителя это в порядке, поди знай?
Самолет идет на посадку в Тель-Авив, – просто невероятно, каждый раз, когда я возвращаюсь домой, кажется, что я не была здесь вечность. Жду с нетерпением, когда увижу детей, Сережу, дом, – похоже, я баловень судьбы, вольная птица, – взлетаю, приземляюсь, – и всегда столько у меня впечатлений, мыслей, идей, – это и правда награда. Мы – в последнем слое облаков, болтает, самолетик небольшой, – только вот откуда в мае такая облачность? ‹…›
Дорогая моя мамочка! Получила твое письмо апрельское, вернее, два. Я привыкла к длинным письмам, чувствую неудовлетворение, мало, хочу читать дольше, а уж как я по тебе соскучилась, ты и вообразить не можешь. Все время про тебя думаю, вспоминаю, как ты у меня тут сидела дома, я была еще не очень в себе, в смысле настроений, и не понимала тогда этого, – теперь вижу, в обратной перспективе, увы и ах!
Три дня дома. Кайф ломовой! Я тебе написала письмо из самолета, там от руки, и, боюсь, при посадке, неразборчиво. Но посылаю. Мамик! Жаль, что так вышло с Мелик-Пашаевым[287], очень жаль. Но теперь не исправишь. Я ему напишу. Мои дела идут хорошо, вчера получила факс от Регины – похоже, выставка начнется в Лос-Анджелесе, а затем будет путешествовать по Штатам. Когда Регина была в Праге, я набросала план, выслала тоже описания каждой работы Фридл, из тех, что Регина привезла мне из Америки в фотографиях, и описание документов, которые мы перевели с немецкого. Визенталь-центр во главе с директором опупели, получив подробную документацию, и теперь 21-го у них совещание в Нью-Йорке по поводу проекта. Регина стребовала с Центра бумагу, что я являюсь куратором, а она – продюсером, она четко стоит на защите моего авторства, так что повезло, наконец, с человеком, который будет заниматься моими гонорарами, издательствами и прочим в Америке.
18 июня я лечу в Данию, последнее путешествие выставки, на пять дней, не больше. Затем, может быть, летом в Лос-Анджелес, хорошо бы с Сережей. Настроение у меня хорошее, иногда думаю, что стоит сесть и писать прозу, но это облачные грезы, нет времени, нет такого состояния, и нет веры в себя, как ни странно. Это ведь все очень относительно. Когда знаешь историю, конкретную, знаешь ее достаточно глубоко, можешь работать на основе конкретного материала, – вещи получаются, пока в моей работе с выставками и каталогами не было осечек – здесь я свою силу знаю. А с прозой – непонятно, видимо, у меня нет своего языка пока. В дизайне (конструировании пространства) – есть, люди, которые видят мои выставки, угадывают, – это почерк Лены. Видно по тому, как я устанавливаю объекты в пространстве, а вот как я расставляю слова на бумаге – видимо, еще не совсем понятно. Это не жалоба, а просто мысли на будущее.
‹…› Детишкес в порядке, Федя опять в колебаниях, Манька не хочет знаться с математикой, а хочет радостей и красивых одежд. Без меня тут кое-что рисовала, неплохо. Сережа весь по уши в работе, скоро выборы, и много всяких встреч, корреспондентов, народу вс