197. И. Лиснянская – Е. Макаровой22 декабря 1996
Доченька моя! Вчера я тебе не писала. Отважилась и села читать свою, по сути, итоговую книгу. Поначалу меня брала тоска – не нравилось. Но потом в книге то ли душа, то ли еще что-то мне не ведомое стало набирать силу. ‹…› Впервые, м.б., это ненадолго, я увидела, что я – поэт. С комаровского лета с тобой – этого ощущения не было никогда. Как же я обрадовалась, что мне не противно читать, как обрадовалась! Это уже не с Семеновых слов, хоть, м.б., и под их влиянием, нет, это я почувствовала всем нутром – не спьяну. Есть такая крошечная страна на карте русской поэзии – Лиснянская. М.б., она бедна, нет в ней нефти, нет золота. Но она существует, и она суверенна. Вот так-то я сейчас торжествую. ‹…›
198. Е. Макарова – И. Лиснянской28, 30 декабря 1996
Дорогая мамочка! Сегодня я была у Эдит, мы провели чудесный день, она мне рассказывала про Шуберта, мы гуляли, обедали вместе. Погода этой зимой потрясающая – тепло, прозрачно, сухие желтые листья, – небо светло-голубое. Люди объяты тревогой – даже мои ученики в музее на тему «Сотворение мира» нарисовали эсхатологические рисунки. У всех в конце мир взрывается. ‹…›
Только что говорила с тобой – ликую! Хочется увидеть твою книгу сейчас же, потрогать, расщупать, прочесть от начала до конца.
Поздравляю!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Вчера мы с Сережей были на фестивале идишистской культуры.
Поехали из-за моей знакомой певицы из Норвегии Бенты Кан. Вот это было да! Не говоря о самой атмосфере – большой зал в гостинице – столы с красными бумажными скатертями; маленькая эстрада, лица такие, что немедленно – рисовать, запоминать, типажи – тетки в парче, круглые женские лица, старушки и старички подпевающие, – но самое бьющее-режущее-колющее – это Бента со своими музыкантами из Польши. Эдит Пиаф из страны без возврата.
Бента выступала и в Норвегии на выставке с кабаре из Терезина, это было тоже очень здорово, помню, я даже заплакала, когда она пела марш Швенка, казалось – картины слышат и поют вместе с ней. Здесь Бента пела простонародные песни, на идиш.
Скороговоркой и в полную глотку, рукой взметнет – музыка стихнет, музыка была как воздух, который взрезает самолет. Ведь воздух иначе не признаешь за материю, пока не увидишь белую линию в небе. Какое это счастье петь и писать стихи, – это дар!
Мы начали с Вики репетировать наше кабаре. Выходит. Но она должна научиться работать над каждым жестом, это так трудно с израильтянами, – талант при полном отсутствии самодисциплины. Есть вещи полетные, над ними невозможно работать, но ведь есть и земные…
199. Е. Макарова – И. ЛиснянскойФевраль 1997
Дорогая моя мамочка! Попробую послать тебе это письмо по почте, конверт фирменный. В него вложу и то, что не успела отправить – с двух рейсов.
‹…› Я рада, что перевела для вас на русский статью и что она произвела впечатление. Для того чтобы написать книгу, нужен еще год минимум на поиски, расшифровки, сведения всех знаний о каждом человеке в отдельности в целое, построение структуры, но пока не хочется забегать вперед, есть еще один 1000-страничный документ от руки, на готическом немецком, – дневник Манеса[330] из Терезина в Лондонской библиотеке, недавно передан туда дочерью Манеса. Сережа скоро поедет в Лондон. Эти извлечения из небытия такой захватывающий процесс, я столько узнаю попутно, столькому учусь. Статья эта уже переводится на чешский и немецкий, выйдет в Праге в конце этого года в очень престижном издании, надеюсь, люди заинтересуются. На эту только работу у меня уходит по 8 часов в день. Минимум.
Затем моя Фридл. Дело движется к развязке, как мне кажется, и здесь. Купер[331] (дир[ектор] В[изенталь] – ц[ентра] в Лос-Анджелесе) сейчас в Иерусалиме, отсюда он летит в Вену на встречу с министром культуры, надеется получить от Вены полмиллиона, – думаю, получит, если не все, то почти все, – и, когда все бумажные дела оформятся, я должна буду переключиться с лекций на эту американо-европейскую манию-грандиозу (в бюджете 150 тыс[яч] дол[ларов] только на издание монографии, такие расценки), – сколько туда надо будет вложить времени и стараний – сама понимаешь. Так что сейчас форсирую исследование по лекциям, похоже, и на это мы получим дополнительные деньги, – и еще на два фильма, один из которых хочу начать снимать в ноябре. Это для меня очень важный фильм, я пришлю вам сценарий. Из всего пока самое ценное – это то, что я хорошо сплю ночью. Одна бы я ничего не могла сделать. Леша делает огромную работу по упорядочиванию материала – вы видели это в статье, такую вещь просто по выборке я бы одна делала полгода, – надеюсь, вы представляете, что все материалы по лекциям – это рукописи из гетто, а значит – сколько почерков, и, если это машинопись оттуда, тоже не всегда просто прочесть. Сережа переводит с немецкого и пишет все официальные бумаги, запросы в архивы, библиотеки, отчеты фонду и пр.
Сейчас к нам подключился молодой человек, лингвист, с хорошим знанием иностранных языков, он откликнулся на объявление, которое Леша повесил в университете. Это такой милый увалень, добродушный умница, – тоже живет здесь один, родители-биологи в Америке.
На фильм про Мауд[332] мы получили все деньги, но наш режиссер Сеня[333] попал в автомобильную аварию, сломал руку и ногу очень основательно, благо жив, но работать сейчас мы не можем, он должен выздороветь. Меня Фима[334] и Сеня не очень дергают, справляются сами, Фима обо мне так по-доброму заботится, он очень трогательный и талантливый безмерно человек. Талантливые люди – щедрые.
Солнце жарит в окно, а окно грязное. Надо мыть. Подрядимся с Манькой. Она умница, такая стала девочка. Федька просто прелесть. Они оба свободные, достойные люди. И очень дружат. Ездят вместе гулять, ходят на прогулки и философствуют – отрада для родителей. ‹…›
200. Е. Макарова – И. ЛиснянскойФевраль 1997
Мамик, привет! Хорошо, что объявился Давид[335], и я могу послать тебе письмецо и деньги на книгу. Честно говоря, столько всего – работы – работы – работы, что я даже не знаю, как описать. С появлением имейла приходится еще больше напрягаться – отвечать на вопросы из Лос-Анджелеса, да чего там.
Начала про Фридл с предисловия. Пришла мне в голову структура, теперь собираю все по главам – какой материал к чему и почему. Идея вещи проста – Фридл пыталась все на свете понять, для этого и были три года изгнания, – в это время написаны лучшие картины и самые важные письма, где она анализирует то, о чем думала, потом попадает в Терезин, работает на износ, об этом времени есть только свидетельства очевидцев, работы детей и самой Фридл да сбивчивый конспект лекции о детском рисунке. Она погибла в октябре 44 года, полгода осталось до конца войны, так и не поняв, что же она смогла сделать с детьми в концлагере. Этот огромный опыт Фридл собиралась расшифровать после войны, поэтому все так тщательно подписывала, и даже отметки ставила, для себя, – ясно, что надеялась за это сесть дома, в спокойной обстановке…
‹…› Получится? Не получится? Трудно, будучи настолько внутри истории, оценить. Чтобы сделать это – нужна тишина, сосредоточение. Ты знаешь мою жизнь. В ней есть все, кроме этого.
Скоро мне переведут деньги на другой проект – «Лагерная культура в XX веке», пока хочу закончить исследование обо всех лекциях (закончить?!) в Терезине, проанализировать темы, выявить структуру коллективного сознания людей в состоянии транзита – то есть о чем люди думают перед смертью? Терезин – это экстремальное состояние, сгущенка, но так можно понять многое про смысл жизни. Состояние несвободы (внутренней и внешней) – это и есть концлагерь, но это, мамик, длинная история.
Мы начали работать с Вики и Жан Клодом[336] над спектаклем.
Наш фильм в Германии хотят показывать в 10 городах, так что мы готовим спектакль – 45 минут, музыкальный, и тогда вместе это собрать с фильмом. М.б., и на это мы получим деньги от Иерусалимского фонда.
12-го я еду в Прагу – оплачивает дорогу Академия наук, там мне дают гостиницу на две недели, потом приедет Регина, и мы будем продолжать работу над рисунками.
‹…› Все уговаривают меня оставить Музей на год. Это разумно. Но если я не изменю порядок жизни – не стану заниматься собой, не отключусь ото всех, то музей – это не такая уж и помеха, по сравнению с общей моей безалаберностью.
‹…› Ох, мамик, мамик! Ты, давай, за стихи! Целую моих молодоженов.
201. Е. Макарова – И. Лиснянской2 марта 1997
Дорогая мамочка! Какая замечательная у тебя книга, я ее читаю постоянно и диву даюсь, как это ты так можешь писать – зримо, емко, точно, и оставлять столько простора для воображения, ты его направляешь, но не насилуешь, твои импровизации на тему пустоты, пятна, света, «при» и другие, – вызывают во мне ответное желание импровизировать, – это с одной стороны классика, а с другой живая трепетная жизнь, так что классическая форма – уже как бы устаревшая в современной литературе, у тебя новая, совершенно неожиданный эффект. Но я тебе об этом еще напишу, когда мои мозги поостынут от всех умственных и эмоциональных нагрузок с начала года.