Ведь сам я – не в строю.
Да строй – не строй.
Ты только строй.
А не умеешь строить – пой.
А не поёшь – тогда не плюй.
Я – не герой.
Ты – не слепой.
Возьми страну свою.
Именно это Башлачёв завещал всем нам за несколько лет до распада империи. Не умеешь петь – не плюй, возьми – то есть, прими, пойми, полюби – свою страну.
В девяностые Башлачёва представить невозможно. Можно попробовать Высоцкого вообразить – хотя и он не помещается. Но Высоцкий крепко себя чувствовал внутри социума – Башлачёв же и в этом смысле был совсем неприспособлен к игре.
Есть какая-то мистика в том, что Цой умер в августе 1990-го, а Майк Науменко – в конце августа 1991-го, сразу после распада Советского Союза.
Заметьте, что, когда стало можно, Цой отчего-то не пел больше ни про какие перемены.
Что до Майка Науменко – то он вообще не высказывался про «свободу» и «борьбу»: посчитал сочинять подобное ниже своего достоинства.
«Каждый день – это выстрел, – была у него такая песня, одна из самых последних и самых лучших. – Каждый день – это выстрел в спину, выстрел в упор».
Можно было бы подумать, что это он про НКВД поёт. А он пел – про распад души.
Выстраивать прямую логическую линию: от самоубийства Башлачёва – к неожиданным, преждевременным смертям Цоя и Науменко, – а следом к горьким откровениям Ильи Кормильцева, тоже вскоре умершего, – и, наконец, к смерти Егора Летова, – едва ли возможно.
Но если долго смотреть на течение времени… что-то такое неизбежно просматривается.
Всякий идеализм в Господнем мире неизбежно наказуем: смертью или разочарованием.
Лучше и дольше всех живут циники.
Местоположение русской рок-музыки в современном мире если не маргинально, то загадочно.
Идеологические привязанности наших кумиров теперь определяются географией их гастролей. Новое слово в изучении психологии рок-музыканта, не правда ли?
В 2014 году случились крымские и донбасские события; с тех пор мы смотрим, какие земли кого влекут.
Андрей Макаревич поехал петь в освобождённый от пророссийских сепаратистов Славянск, Борис Гребенщиков – в Одессу и во Львов, Михаил Борзыкин – в Киев.
Кажется, к перечисленным на некоторое время вернулось ощущение юности – тех золотых времён, когда они лично отменили советскую власть.
Но в этот раз эйфория была ещё короче.
Тем временем Константин Кинчев и Эдмунд Шклярский пели в Севастополе, а Вадим Самойлов, Дмитрий Ревякин, Сергей Галанин и Александр Скляр – в Луганске и в Донецке.
Что до Юрия Шевчука – он вообще никуда не поехал; сказал, что устал.
Явилось и новое поколение, которое тоже потащило в разные стороны.
Певица Земфира то размахивала украинским флагом на сцене, то – отказывалась это делать, а Сергей Шнуров – когда ему подавали из зала украинский флаг, – сразу объявлял, что он из другой страны и весело возвращал флаг обратно; в Донецк, впрочем, он тоже не поехал, пояснив, что там стреляют, а он, цитируем его прямую речь, «ссыкливый».
Тоже позиция. Советский рок-н-ролл любил иной раз придать себе некоей таинственной значимости, а Шнур над всем этим издевается.
Ныне нет ничего более востребованного для масс, чем стёб.
Попробуйте вложить в уста Гребенщикова, Шевчука, Науменко или Цоя фразу «А мне всё по***, я сделан из мяса…» – правда, не получается?
А у Шнура – запросто; поэтому он всех победил. На какое-то, по крайней мере, время.
Можно по поводу всего этого печалиться, можно – иронизировать, но если осмотреться, то с удивлением обнаружишь: рок обрёл свою истинную свободу.
Рок вновь стал, кем был: маргиналом.
Судя по YouTube, у Юрия Шевчука самый просматриваемый клип взял планку в 6 миллионов, у Бориса Гребенщикова – в 5 миллионов, у всех остальных, от «АукцЫона» и «Калинова моста» до «Пикника» и «Телевизора», – показатели и того меньше.
В то время, как любой малоумный Face сшибает отметку в 30 миллионов, не особо утру- ждаясь.
В сознании нынешнего человека лет семнадцати, Константин Кинчев занимает ту же нишу, что Иосиф Кобзон, над которым он когда-то иронизировал, а Борис Гребенщиков – ту же, что Муслим Магомаев.
Если подростку сказать, что Майк Науменко делал фиты с Александром Вертинским, он легко поверит.
Мне кажется, или действительно сегодня все стали стареть куда быстрее?
Место брутального Кинчева в известном смысле заняла группа 25/17.
Но 25/17 позавчера ещё были предводителями юных толп – а сегодня у них уже седые бороды, мысли о полувековом юбилее, а залы их наполняют мужики за тридцать.
Причём у Кинчева, которого они сменили, – почти та же самая ситуация, разве что он отмечает не полвека на земле, а чуть больше.
Но я же помню: Кинчев и Гребенщиков были молодыми лет примерно по сто.
Сейчас молодость длится меньше, чем любовь: три года – и вот тебя уже гонят на пенсию.
Рокерам повезло куда больше: они несколько раз переползли из эпохи в эпоху и натёрли на своих животах крепчайшие мозоли. Их никто больше не тащит в участок, как в 1981 году, и не использует на баррикадах, как в 1991 году, не зовёт на встречи в Кремль, как в 2001 году, и в 2221 году они останутся в прежнем статусе. Рок существует сам по себе и поёт о своём для своих. Расположившись на всё тех же кухнях, где они сидели тридцать лет назад, они ведут примерно те же самые разговоры, что и тогда.
Борис Гребенщиков в недавнем интервью рассказал, что несколько последних лет, цитируем, «маялся», потому что тяжело воспринимал, снова цитируем, «временный позор настоящего».
Мы понимаем, что он, не называя имён и событий, имел в виду: все в курсе, где ему петь нравилось, – потому что там он позора не чувствовал, а где – петь отказывался категорически.
«Белая берёза страсть как зубаста!» – так в одной из песен пояснил свои географические предпочтения Гребенщиков.
Гребенщикова покусала берёза – она куда злее травы.
Слово «позор» произносил и Кормильцев Илья тоже – но совсем по другому поводу.
У всех – свой позор.
И если б Гребенщиков маялся один!
Они все маются и прячутся от кусачей берёзы: и Шевчук, и Лёня Фёдоров, и Борзыкин, и тем более – решивший перебраться в США Фёдор Чистяков из группы «Ноль».
Гребенщиков, впрочем, признался, что, однажды отказавшись гневаться на окружающий его мир, – он избавился от маяты.
Может быть, потому, что башлачёвские заветы неизбежно влияют на нас, и убежать от них всё равно невозможно?
Я – не герой.
Ты – не слепой.
Возьми страну свою.
Мне хотелось бы так думать.
Хотя я отлично знаю, что прав здесь только наполовину.
Для одних из названных мной – башлачёвская правда всё ближе, для других – всё дальше.
Одни, как стареющие генералы, сидят на дачах, глядят на воду, по которой плывут берёзовые листья, и время от времени сочиняют песни – не хуже прежних.
Другие же в очередной раз ждут, что всё это закончится, и вновь полковник Васин оставит фронт, откроется простор и повсюду будет юность, надежда и тысячи воздетых рук.
Но ничего подобного уже не случится.
Эта пластинка закончилась.
Прекрасная жизнь в глубине
Как же не понять этих тонких, глазастых девушек, разглядывающих иллюстрированные, с ароматной бумагой, журналы. Это следующий мир, после сказочного, куда им хочется переместиться. Ещё вчера они листали книжки с картинками про принцесс и чудовищ, любовались на белые платья и короны. Кот в сапогах, гуси-лебеди, мушкетёры, кудрявый принц на коне с заплетённой гривой, – и тут же происходит перемещение в мир почти такой же, только, кажется, настоящий.
Не покидает ощущение, что до него один шаг. Шаг этот можно будет со дня на день сделать, осталось только присмотреться и примериться.
«Итак, в какие интерьеры я переселюсь. Кто будет молить меня о снисхождении, а я ещё подумаю, снизойти ли. Какую из этих актрис я выберу себе в подруги».
Может быть, всё, конечно, не настолько банально, хотя отчего бы и не быть банальным. Прелесть гламурного мира как раз в том, что он банален – но таковым не кажется ни минуты. Тем более что на него работают лучшие из лучших.
В былые времена гламур и глянец возможен был только при царском дворе. Монарх и его любезная королева, а также разнообразные фавориты и фаворитки были в состоянии заказать себе гениального художника, гениального архитектора, гениального портного, гениального парфюмера, гениального музыканта, гениального артиста, гениального поэта – и все эти люди обустраивали их притязательный быт. Жизнь культуры начиналась в царских покоях – недаром творческих людей генетически тянет под крыло властей предержащих: там тепло, там можно рисовать свою картину и ни о чём не беспокоиться. Остальной мир мог только наблюдать за передвижением кортежа монаршей семьи – и даже не надеяться прокатиться на облучке.
Новое время, возможности типографий и по- лиграфии позволяют всякому жить с ощущением, что вот-вот – и он окажется в той же карете. И его так же сначала принарядят, потом надушат, потом накормят, потом развеселят, потом прокатят, а потом спать уложат.
Тем более что кто-то действительно перемещается в этот мир. Скажем, вдруг обнаружив себя в разделе «Наши вечеринки» – со смазанным, не очень трезвым лицом и красными вампирскими глазами, на фоне танцующих стриптизёрш – бронзовых и вполне себе безупречных. Или в каком-то другом разделе: пресловутая вертикальная мобильность сегодня всё-таки иногда работает, и дорасти до модельера или модели, колумниста, фотографа или редактора «глянца» – не столь уж немыслимый труд.
Тем более что глянцевых журналов много – и спрос на них пока ещё есть. Все дети верят в сказку. Все взрослые хотят попасть в стерильный мир.
Стерильный мир, где у женщины всегда отличное настроение, а недостаток у неё один, но постоянный: она слишком хорошо выглядит. И если её бурно обнять, то можно что-то такое испортить в причёске, без чего вся эта красота перестанет работать. И в снежки с такой не поиграешь, и, скажем, в лапту тоже. Но смотреть на неё можно.