А там, предсказывает наука (например, академик А. И. Воробьев), через три-четыре года — всплеск лейкемии, белокровия; через десять-двадцать, в зависимости от возраста людей, раковые заболевания, катаракты, врожденные уродства ит. д.
Уже сейчас вовсю свирепствует «радиационный СПИД» — весь набор обычных болезней в острой форме, вызванный ослаблением защитных иммунных сил. Деревенские старики, крепкие как полесские дубы, вдруг стали сыпаться. Ну, а дети — тут бы всерьез спросить правдивую статистику! А не ту, которую получаем. Есть такая, например, домашняя хитрость: детей на лето вывозили из зараженных районов, тут же подсчитали, сколько матери брали бюллетеней по уходу за детьми; оказалось, меньше, чем прежде, — ура, болеют реже, чем до Чернобыля!
Вот так и живем!
Или же: картину статистики болезней или смертности изучаем в масштабах области (Могилевской, Гомельской), а не в конкретных пораженных районах (Брагинском, Краснопольском, Чериковском, Славгродском и др.). Сопоставляем, как было до и после, и радуемся: и болеть, и умирать стали меньше! Нет, а вы в тех же деревнях, сопоставьте — и честно, честно! Помогает ли им «улучшившееся медицинское обслуживание»?..
Уж медицина-то точно понимает: что и к чему. Понимает — это заметно. Когда комиссии приезжают в эти районы — обязательно с термосами и своими бутербродами. Простодушные белорусские селяне накрыли столы (по телевизору мы эту стыдобу наблюдали), а медики отнекиваются: дескать, сыты-напоены еще с Москвы. Дескать, у вас тут так мило! И белорусское сало такое на вид аппетитное! Обязательно приедем с семьями отдыхать к вам!
Не один только героизм нашей медицины высветила чернобыльская вспышка. Да, многие врачи, рядовые там, на месте оправдали и теперь оправдывают свое высокое звание. Но и вот факт: только медик в правительственной комиссии не подписал заключение о хотя бы запоздалом выселении Припяти, требовал дождаться, когда ветер повернет на город и наберется столько бэр, сколько предусмотрено в инструкции. А что министры здравоохранения Украины и Белоруссии говорили, как информировали-инструктировали свое население: можно было подумать, что не радиация просыпалась, а манна небесная!
О, это чиновничье упоение причастностью к тем, кто принимает решения, за кем авторитет власти, у кого в руках «тайна» (в наше время поименованная информацией), от кого исходит «чудо» — решать чужие судьбы! Первые недели, месяцы Чернобыля у нас в Белоруссии, как нигде, может быть, напоминали 1941-й. Прежде всего — горе и растерянность матерей и детей, сорванных в беженство, в единочасье потерявших свой привычный надежный мир. Сколько раз это происходило в нашей истории!
Да, уж в этом 1941-й повторился сполна. По неподготовленности нашей к грамотным действиям и всегдашней готовности лишь к одному — лжи во спасение. Просто-таки фантасмагорической лжи народу, самим себе. «Враг трусливо наступал» — классическая журналистская формула августа 1941-го. И столь же классическое о соловьях, поющих над Припятью весной 1986-го.
…Сцена в приемной ЦК Белоруссии — я тоже устремился к человеку, действия, поступки которого в те дни выгодно отличались от всего, что можно было наблюдать. Возможно, потому что Александр Трифонович Кузьмин — фронтовик и помнил, сколько бед нам причиняла всегдашняя привычка опасаться неудовольствия высшего начальства больше, чем атаки врага…
Сюда вошла (нет, вкатилась, шумно продолжая беседу) очень какая-то круглая группа толстенько-круглых людей. Ощущение округлости, круга возникало, наверное, оттого, что у группы был выразительный, закручивающий всех вокруг себя источник энергии, центр — сам министр здравоохранения БССР. Тесня друг дружку, ревниво подминая чужие голоса, окружение его завершало разговор, ранее начатую тему: как справиться с несознательностью матерей из тех районов? Приехали с детьми, прибежали, ну, ладно, детей привезли и оставьте — вас-то самих мы держать здесь не обязаны! Не хотят уезжать. Сеют только панику, получается, что там очень плохи дела, и не только в трех районах, о которых проинформировали Москву, а в десятках районов… Ну да ничего, уговорим! Физиономии, голоса, торопливость холуйская, самозабвенная готовность авторитетно лгать тем женщинам, только бы начальство было довольно, — я глядел на них, по-видимому, очень зло, как на банду какую-то. Потому что товарищ Савченко вдруг затревожился, наверное, сам взглянул на происходящее посторонним взглядом, услышал не из центра круга, а извне… Он гневно глянул на своих, но где там, они были невменяемы, как токующие глухари!
Скрылись за тяжелой дверью, а когда снова появились, и министр снова увидел сидящего у окна человека, который слышал, не выдержал, подошел ко мне.
— Вы кто?
Да, да, тот самый, да, который писатель (кажется, впервые назвался с удовольствием), который пишет, может написать…
Нет, не зря он тогда забеспокоился. Как в воду глядел: вот, описываю сцену, которой был свидетелем. А то, что он занервничал, заметив свидетеля, лишь подтверждало: знал, отлично знал он, что не то, не так делало его ведомство. Обслуживая, защищая не интересы населения, а ложно понятый престиж властей, других ведомств. Когда медицина этим — не своим — делом занялась, сказать трудно. Но, судя по всему, это не вполне кончилось и сегодня…
Увенчивает всю эту медицинскую пирамиду лжи во спасение (во спасение лица атомного ведомства, при этом теряя лицо медицины) сам вице-президент АМН СССР товарищ Л. А Ильин.
Вице-президент Ильин убежден (убежден ли, не знаем, но нас пытается убедить): «… сколько-нибудь значительного увеличения количества больных раком не предвидится, так как оно намного ниже пределов колебания естественной частоты онкологических заболеваний». А уж генетические эффекты радиации, по мнению вице-президента АМН, и вовсе смехотворны: «… вероятность их появления ничтожна» («Известия» от 18 сентября 1986 года).
А вот как об этом высказывается академик Н. М Амосов: «Страшен малейший подъем радиации, даже если его уровень остается безопасным» («Литературная газета» от 27 мая 1987 года). И он всего лишь повторяет то, что прежде и всегда писалось, пока еще не приходилось спасать лицо атомной энергетики, в учебниках по радиобиологии. Кстати, и в статьях самого Л. А. Ильина это можно прочесть. Прежних. Дочернобыльских. Вот золотые слова из сборника «Гигиенические проблемы радиационного и химического канцерогенеза» (М.: 1979. с. 25): о «непревышении дозового предела и снижении дозы до возможно низкого уровня», о «гуманных традициях советской гигиенической науки», предусматривающей «отсутствие порога для стохастических эффектов действия радиации», то есть (если я правильно понял) отсутствие порога для нежелательных последствий радиации.
Ну а как быть с населенными пунктами а Могилевской области — в шести районах, — где хроническое облучение значительно выше нормы?
Когда честный толковый врач (таких много, но строгие подписки «не разглашать!» держат их за глотку) попытался сделать элементарное, что делать необходимо — завести контрольную карточку, ту, что имели солдаты и люди, занятые дезактивацией зараженной местности, когда он захотел наладить контроль за бэрами, получаемыми и колхозниками, трактористами, комбайнерами, работающими в радиоактивной пыли, — это вызвало юпитеров гнев могилевского медначальника. Рассказав об этой здравой и элементарно необходимой инициативе как о чем-то совершенно недопустимом, он заявил собранию медиков в поучение: «Вы подумайте, что затеял! Я ему укорочу руки!»
И укорачивают. Все усилия не на выяснение очагов беды, а на сокрытие. Спасать надо атомную энергетику! Вот и слово емкое изобрели «радиофобия» — для тех, кто больше не верит слепо специалистам[93].
А ведь знаем, все на местах знают и понимают меру угрозы, опасности. Иначе не возник бы вахтовый метод работы врачей, например, в городе Брагине. Вполне оправданный сам по себе метод: каждый месяц бригада меняется, выезжают, чтобы вывести бэры-рентгены из собственного организма в безопасной местности. Но сразу возникает вопрос: ну, а население, а дети — они ведь живут постоянно! Не вахтовым методом.
Это не значит, что и врачей следовало бы заставить жить постоянно. Наоборот: надо переселить людей, детей особенно. Раз ситуация такова.
Последние изобретения заинтересованных ведомств: будем строить интернаты-госпитали для школьников в зараженных районах. Ничего не жалко. Только бы не вывозить людей и не подрывать «авторитет атома». И действительно, действуем даже щедро и энергично, но внутри схемы, системы, навязанной государству Главатомом. Под покровом тайны, которая и не позволяет ориентироваться в сложной обстановке, действовать с открытыми глазами, а значит, результативно. Скажем так: возможно, переселять в каких-то случаях и не надо, но чтобы знать, так ли это, а не гадать, надо отказаться от ведомственной секретности.
Люди всё равно уезжают, но больше молодые (девушки особенно, им рожать), те, кому легче сорваться с места. Центральное радио как-то объявило, что «в Мозыре решена жилищная проблема». В Припяти решена еще радикальней. Уезжают, и правильно делают. Не удерживает и рубль в день, который мы дарим за проживание в некоторых районах сверх зарплаты. (Народ окрестил эти деньги «гробовыми».) Но говорят, их скоро отменят не потому, что риск уменьшился, а чтобы успокоить. Видите, мол, стало безопаснее, раз «гробовые» отменили! Кроме того, ближайшие соседи недоумевают, протестуют, а нам что, не приходится терять свои и покупать чистые продукты? Почему же нам не платят?
Кто может, кто легче на подъем — бегут, а старых и малых удерживаем «гробовыми» рублями и тайной. Чего не сделаешь, чем не заплатишь, чтобы построить еще с десяток Чернобылей?
А ведь все равно спохватимся — ив этих местностях (беда заставит) и со строительством АЭС опомнимся. Но ведомства, бюрократия и тут, как в мелиорации, будут сопротивляться до последнего. Такова уж природа бюрократии. Даже если вопрос встает о жизни и смерти народа, суть и повадки ее ни в чем не меняются.