тановились (мораторий), а те всё равно мчатся и норовят в лоб — напугать: сворачивай в канаву, «на пепелище, на свалку истории».
Роман-трагедия. Вот так выразилась ядер/ная/ тема у Айтматова/. [«Плаха»].
Мука, что мы никого не осиротим, т. е. исчезнем и не оставим даже сожаления.
— Ну, м.б., вселенная будет жалеть.
Какое это было счастье кого-то осиротить. Знать, что твой уход — это кто-то остался, кого-то осиротили…
Впереди кино (военного) идет и прошла литература — всё более документальная, всё более антивоенная.
Парадоксальность развития: чем дальше, тем лучше вспоминает лит/ература/. Как это было. И как это бывает. Нам, напр/имер/, показался (это гов/орю/ ради наглядности, чтобы вам яснее было), что [американский фильм] «День спустя» имеет недостатки не потому, что авторы не могли представить во всем ужасе ядер/ную/ войну (никто не может это), а недостаточно помнят прошлую. В народ/ной/ памяти ее нет.
В нашей — даже слишком.
И второе, в чем парадоксальность. Отчего антивоен/ный/ пафос рос всё время. Всё острее «видели» будущую катастрофу.
Из этого «Иди и см/отри/». Хотя тут нет никаких прямых ассоциаций с ядер/ной/ войной, но фильм и об этом. Ибо Бел/оруссия/ — это ядер/ная/ война (по результату) обыч/ными/ средствами. Один амер/иканский/ журн/алист/ побывав в Хатыни… представил ядер/ную/ войну, пронесш/уюся/ над США — как эквивалент того, что пережила Бел/оруссия/.
Альберт Швейцер[155]: Если мы согласимся с возможн/остью/ применить ядерн/ое/ оружие, мы перест/анем/ быть цивилиз/ованными/ людьми.
Я сказал бы: станем фашистами (бытовыми).
Что это такое — быт/овой/ фаш/ист/?
В Нюрнберге смотрели с ужасом непонимания. Этот готов был убить 30 млн.!
Ну, сколько сегодня среди обык/новенных/ людей, кто готов и 200, и 300, и млрд. убить — мысленно.
— Сбросим, чтобы не дать им сбросить! В этом контексте я расцениваю фильмы такие, как «Рэмбо», «Рокки».
…Задача: чтобы война, военное занятие людей, убийство вызывали отвращение в зрителе. Вся жестокость [в фильме «Иди и смотри»] — чтобы вызвать отвращение к кровопролитию.
Физики сделали бомбу, политики ее быстро приспос/обили/ к своим делам. И когда поняли, что это такое. Мы сделали работу за дьявола!
Сегодня уже политикам приходится часто это повторять, когда понимают; что такое оружие ядер/ное/. Мы сделали раб/оту/ за дьявола!
Война и лит/ература/: проблемы нового мышления. У каждого народа, страны — свои проблемы. Но и их решение — из общего положения. Нет безопасности для себя. Нет чистого воздуха — для себя. И чистой воды… И… И…
Смертность человечества — соверш/енно/ иное мирочувствование.
…И яснее стало чувство: не только физики-химики, но и мы, гуманитарии, ответств/енны/, как используют нас.
Сегодня это: старое мышление — это не личный изъян, это — вина за содействие силам, актив/ным/ или инертным, волокущим мир в пропасть.
Вот так хочу поставить вопрос: вина!
В политике: безопасность лишь для себя — опас/ная/ иллюзия.
В социал/ьных/ науках: история для себя, для своей системы и отриц/ание/ будущего для других.
Генофонд, нац/иональное/ многообразие — условие будущего. Почему надо думать, что человеч/еству/ легче будет двиг/аться/ в будущее (а не к вырожд/ению/ и гибели), когда у него все пути сойдутся в узком тоннеле одной лишь социал/ьной/ структуры?
Почему не предположить, что через какое-то время человечеству/ понадобятся несколько истоков, ростков и пр. для рождения новых структур?
В лит/ературе/, (иск/усстве/): новый гуманизм. Отказ от арифметич/еского/ — полный. Невозмож/но/ больше: погибнет млн., счастье придет к млр.! Ну, 100 — можно? Ну, а единица.
Убить человека и убить человеч/ество/ — опасно сблизилось, сошлось.
Полное отриц/ание/убийства, как решения истор/ических/ задач. И социальных.
А тем более — войны.
И соответ/ственно/ — милитаризма.
Новое мышл/ение/…Некот/орых/ завораживает слово: но в о е. Как в 20-е годы — новое искусство. На самом деле — лишь из всего богатства историч/еского/ мышл/ения/ и памяти, но переоцененной. И тут значение имеет уже не наближенность к нам во времени. Бывает и так, что — наоборот.
Если враг не сдается… и — не делай другому, чего… Дело прочно, когда под ним струится кровь…
И: не убий!.. От не убий человека до не убий человечество.
Ну, а практика. Инерция старого мышления. И она — не просто беда. Она в усл/овиях/ ядер/ной/ эры — вина писателя, лит/ературы/. Тем более, что за ней — историч/еская/ вина поэтизации войны. Которую надо искупать.
Толстой: люди воюют, торгуют. И решают: что такое добро, а что зло.
И еще сегодня, а как это решать в условиях, когда может наступить, говоря сл/овами/ Залыгина — «ничего». Ни зла, ни добра — не будет, кому решать.
…Что добро, что зло — в услов/иях/ глобальных пробл/ем/ экологич/еских/ и «военных».
…Но в условиях, когда возникло «ничего». Не помериться талантом, не сия суета, а именно: перепроверить прошлое богатство мыслей этим «ничего».
Новое мышл/ение/ — это и новое чувство — литературы/. Новая степ/ень/ честности — о судьбе человеч/ества/.
Даже Сталин призвал религию в годы войны — спасать страну.
А тут всю планету — почему ее надо отталкивать?
Смотришь в бездну — она в тебя.
Мы — око материи.
Но она нам глаза в глаза! В/еликий/ Драмат/ург/.
Про СОИ и ее отца Рейгана на Западе гов/орят/ снисходительно, иронически: ну, мол, спятил старикашка, не отнимайте игрушку, не обращайте внимания и давайте договариваться о ракетах наземных, средних и пр.
«Он всё равно не отдаст, не откажется, чудак этакий!»…
Это — как у Мрожека[156], старый маразматик ходит по сцене с «дубальтоўкай», целится, люди хотят отнять, а два дебила — «усовестить» стараются всех:
— Дядэк хцэ стшелить!
«Хцэ» и всё тебе!
Нам не хватает воображ/ения/: идти от того, будто уже свершилось, а потом открутка, и вот мы теперь (не мы, а Рейган и Горб/ачев/) обсуждают снова.
Как быстро договорились бы. Как при нападении марсиан.
У меня ощущение, что Горб/ачев/ именно так и видит, оттого драматич/еская/ сцена после переговоров.
А Рейкьявик Рейгана.
Аксиома нашей эпохи: ядер/ную/ войну нельзя вести, в ней нельзя добиться победы.
Это не Ив. Ив. псих/ология/, а феномен мировой — бункерной/ психол/огии/. 10 [человек останутся в живых], да. Но в число 10 легко включить и свою драгоценную особу, не грубо прямо, но есть в нас этакий механизм подсознания.
Бункеры Бункеровичи нормой считают бункерное мышление. Потому-то не отводят глаза. А то, что происходит, для них — аномалия. Дискомфорт, желание и готовн/ость/ на старые рельсы.
…Надо быть Дост/оевским/, чтобы в 19 в. заболеть мыслью о гибели человечества. Сегодня этим заболеть — надо немного совести и чувствительности…
Мы сделали работу за дьявола — [сказал американский физик-ядерщик] Роберт Оппенгеймер в конце жизни. Физики часто для политиков и за политиков. Но и политики — за еще большего дьявола.
Рейк/ьявик/ — драма человечества. И драма человеческая. Да, я гов/орю/ о непосред/ственных/ участниках переговоров. Когда-нибудь об этой драме напишут романы или трагедии.
Да, драма.
1987
Индия. 14.1.1987 г.
Весь мир — мой дом, все люди — мои друзья. (Санскрит).
Как теория пересел/ения/ душ реализуется, когда ничего живого не останется, во что можно было бы переселиться?
И думаешь: это ценности всех, человечества, и правильно бы было внушать, внушать: уничтожишь свое в США, в СССР и пр., и пр., если начнете. Свое! Везде твое!
Ненасилие должно быть основой жизни человечества — Делий/ская/ деклар/ация/.
Собраться бы представителям разных мировоззрений (религиозных: христ/ианских/, ислам, индуизм и пр.), (светских: марксист/ских/, бурж/уазных/ и пр. философий), но не для того, чтобы переманивать в свою веру, истину, и не ради интеграции даже, а чтобы каждый задумался, а что должно в тебе (твоем) измениться перед лицом общей ядер/ной/ угрозы. Ясно, что ни одно мировоззр/ение/ не было готово к этому факту, не все и теперь его включили в себя.
Так вот — включить, прилюдно осознать и переосмыслить.
Дели. 26 янв. 87 г.
Впервые — страх (перед войной) морален, а храбрость — аморальна.
…Видишь по телевид/ению/ все военные игры. Живет субконтинент собств/енной/ враждой и делами. О бомбе-катастрофе мыслить трудно, когда близлежащие проблемы.
Да нет, ценить непрерывность жизни, не перетянуть бы, не перенапрячь, а то ведь сама нить жизни оборвется.
…Утопии — однообразие. Жизненность в многообразии.
Америка — ведь это тоже утопия, к/отор/ую навязывают всем. Хотя чисто природ/ных/ ресурсов на Земле не хватит, если не все, а десятка два стран пошли бы этим путем.
А рвутся, вот и Азия. Оружие, промышленность, давление на эколог/ическую/ среду.
Поспешай, поспешай, а то соседи (региональные) задавят.
Тоже проблема.
Не только сверхдержавы, но вот это сопернич/ество/, к/отор/ое подогревается соперничеством сверхблоков.
Право на разнообразие и на промышл/енную/ «отсталость» (т. е. остаться прежней, аграрной) — эта вещи взаимозависимы.
Но нет, страх перед соседями гонит, гонит в ряды тех, кто уже созрел для Суд/ного/ Дня.
Дать бы, дать третьему миру возможность сохранить свою филос/офию/, культ/уру/, свою природную нетронутость и, главное, варианты социального развития, чтобы не рвались, не спешли в две Глав/ные/ шеренги-колонны!
Это как генофонд сохранить. А кто знает, не придется потом возвращаться, чтобы найти-подобрать то, что потеряли навсегда «большие»? Обратятся к «малым», а те тоже уже потеряли — в погоне за «мощью», промьппл/енностью/, оружием.