Что всё это было всерьез, несмотря на смертельный риск для самого рода человеческого, свидетельство тому — огромные атомные бункеры, которые номенклатура для себя готовила во всех наших республиках, ну и прежде всего в Москве. В десятки (если не сотни) миллиардов рублей обошлась система оповещения, позволявшая рассчитывать, что члены Политбюро успеют-таки захлопнуть за собой дверь супербункера.
Нажать, не нажать
Это была пора, когда высшим достижением мировой политики считалась доктрина возмездия: если вы ударите (или даже компьютеры сфальшивят), мы сокрушительным ответим! Да так, что ни одной букашки на всей планете сам Господь Бог не сыщет!
Может, это была чья-то фантазия, легенда, не вполне вписывавшаяся в «доктрину»: на океанской глубине висят толстые туши подлодок с ядерными зарядами, никакой связи ни с кем, лишь время от времени выбрасывают «буй», вслушиваются: жива ли еще планета? Если окажется, что уже пронесся ядерный смерч, команда немедленно наносит «удар возмездия», завершающий, добивающий. Чтобы уж наверняка.
Из чувства ужаса перед «доктриной возмездия» — в годы ее повсеместного торжества — возник замысел «Последней пасторали», которую я начал писать в 1982 году, будучи прикомандированным к белорусской миссии ООН в Нью-Йорке в качестве писателя-корреспондента. В начале 1987 года Сергей Залыгин[173] напечатал повесть в «Новом мире», и тут же раздался телефонный звонок из Чернигова. Молодой голос, не называя себя, сообщил, что завтра утром он хотел бы быть у меня. На десять минут. Поговорить. У него уже и билет на руках. Пришлось согласиться.
Я увидел молодого парня в джинсах, румянец во всю щеку, глаза живые, пытливые. В руках у него мартовский «Новый мир»; пока я готовил чай, он уличающе зачитывал мне мой же текст. «В нашем летающем гробу (в повести — американский „Шаттл“) тоже были свои философы. Тоже мучились, кто трус-предатель, а кто герой, если теперь одна бомба на всех. Врач наш — все рентгены-бэры у него в тетрадках — дразнил самых больших патриотов: „Вот ты как считаешь — отдельный человек ради народа жизнь отдать должен? Правильно, обязан — не радостью. Умничка! Ну а отдельный народ — во имя человечества? Разве он не такая же единица по отношению ко всему роду, как я и ты — по отношению к своему народу?..“»
Истинный герой у вас, укорял меня парень в джинсах, тот, кто не нажмет на кнопку. Даже в ответ на первый ядерный удар. Впрочем, вы прямо заявили об этом в «Московских новостях». А вот в повести: «Желающие называться трусом есть? А предателем? А подлецом и врагом собственного народа? Который не нажал в ответ, пожалел не свою часть человечества. Потому что другой, своей уже нет, не осталось».
«Не нажать, если другие уже нажали? Не мстить всему живому на Земле только за то, что кто-то и где-то не сумел договориться? Кому ты мстить будешь — уцелевшим букашкам и последним осколкам человеческого рода? По принципу: ах, ты по левой щеке планету, ну так я лупану по правой!»
И подытожил: автору не кажется, что своей «Пасторалью» он провоцирует противную сторону? Можете наносить ядерный удар, мы не ответим!
Я начал было терпеливо объяснять ему, говорил почти то же, что чуть позже, на писательском пленуме, выкладывал перед неодобрительно гудящей цэдээловской аудиторией — в ответ на упреки (из песни слова не выкинешь) Дмитрия Волкогонова (в то время — пуровского генерала), что, мол, один из уважаемых писателей «дошел до того, что…». Что заявил: ая не ответил бы на ядерный удар, даже по моей стране — не нажал бы! (Помню, сошел с трибуны, а мне знакомый критик-фронтовик и говорит: «Если бы это был не ты, я посчитал бы, что выступает предатель».)
Парень в джинсах выслушал всё, что я посчитал нужным ему ответить, вдруг извинился и сообщил: он перепроверял, испытывал меня. Потому что сам он думает точно так же. За что его из армии выгнали…
Потом он мне прислал стихи: искреннее и серьезнее о ядерном апокалипсисе, по-моему, в то время не писал никто. Вот как человека проняло, прохватило — «процесс пошел», как выражался Михаил Сергеевич. Понял, как и я: лишь шокирующие, пугающие всех заявления вроде наших могут понудить и других задуматься.
А я тем временем всё искал встреч с командирами подводных лодок, несущих космическую мощь, чтобы понять: на что могут рассчитывать пять миллиардов жителей планеты, нажмут или не нажмут те, у кого кнопка? Если прозвучит команда. «Вышел» на наших двух капитанов и на одного американца. Первый (наш, действующий) ответил: не скажу, они не должны знать, как я поступлю. Отставные капитаны (наш и американский) высмеяли мою наивную надежду, что не нажмут. Не для того военных людей готовили, не для того они служат: пуск! — и пошла! Каждый капитан с космической мощью в руках почти Бог — рассуждает лишь в пределах предписанной, поставленной ему задачи, цели, — остальное его не касается. Но ведь все сгорим, всё погибнет! А это уже дело политиков. Нажимайте на политиков.
Те, кто мог, делали это, воздействовали, нажимали на политиков. Был создан авторитетный Комитет ученых против ядерной угрозы («велиховский», а затем «сагдеевский»), который начал активно взаимодействовать с американскими учеными и пацифистскими организациями. Был подготовлен совместный труд на английском и русском языках («Прорыв»), в котором ядерное оружие рассматривалось как единственный и главный противник, враг как американцев, так и русских, советских народов. Марш мира домохозяек получил мощного союзника — ученых. Борис Раушенбах, академик, который позволил нам взглянуть на обратную сторону Луны, произвел сложнейшие математические расчеты, которые не оставляли надежды на то, что «доктрина сдерживания» обещает человечеству что-либо, кроме неизбежной катастрофы. Следящие друг за другом электронные системы рано или поздно «объявят войну» друг другу, независимо от воли людей, политиков, военных.
Петля сдернута
У меня в шкафу за стеклом лежит искореженный взрывом «фрагмент» от нашей ракеты средней дальности — первой подорванной по соглашению Горбачева и Рейгана. Я специально летал в Казахстан, чтобы присутствовать при таком событии. Радости и надежд было много. Но даже такое соглашение мало что изменило: род человеческий остался смертным, заложником десятков тысяч боеголовок, по-прежнему нацеленных на весь мир.
Никуда не исчезли две мировые Системы: у каждой кнопка Судного дня, каждая готова ответить самоубийственным залпом по другой половине планеты, даже если придется умирать от собственной радиации.
Как было разорвать петлю, захлестнувшую горло рода человеческого? А. Д. Сахаров первый об этом заговорил: предложил выход через конвергенцию Систем — взаимопроникновение капитализма в социализм, и наоборот.
Помню, в 1988 году мы с Владимиром Синельниковым[174] брали интервью у горьковского узника, вернувшегося в Москву: речь зашла об этом. Сахаров стоял твердо на позиции конвергенции, хотя само слово это вызывало у номенклатуры глухую ярость. И, видимо, не случайно. Это Горбачев не понимал, а лигачевцы-полозковцы хорошо понимали: достаточно вынуть кирпичик, другой из их Системы — и рухнет всё.
Так и произошло: слишком много «кирпичиков» генсек и президент позволил выдрать из глухой ленинско-сталинской стены. Рухнула.
Такая угроза может вернуться: это весь мир ощутил 19 августа. И все-таки петля сдернута с шеи человечества. Теперь важно не позволить никому накинуть ее снова.
И сразу проблема гибели или спасения рода человеческого сместилась в иную плоскость. Она не снята окончательно. Но изменилось всё. Ядерный конфликт (локальный, типа хусейновского) всё еще возможен. И даже пошире. Но это уже не угроза взаимного добивания двух мощнейших систем, половинок земного шара.
Богородица не велит!
И вот вопрос: что все-таки произошло? Ведь никто не рассчитывал на такое всерьез. Чтобы без единого выстрела, толчка извне вдруг рухнула, казалось, несокрушимая мировая империя тоталитаризма, грозившая поглотить весь остальной мир. Помню страшноватый разговор с одним очень гуманным я мирно мыслящим человеком (это было где-то в семидесятые годы), который с отчаянием вдруг подумал вслух: ну что поделаешь, если спастись от этой системы бесчеловечной мир может лишь через войну? И вот не понадобилось. Какие-то внутренние, в общем, даже не сильные толчки, колебания — и система осела, посыпалась, как спитакские дома, стены, возведенные ворюгами-халтурщиками.
Мировые «революционные» амбиции расплющили, раздавили экономику? Ложь разъела всё и вся?.. Эти и подобные объяснения, аргументы можно множить, усложнять. Когда-то должен был этот экономический абсурд, репрессивный кошмар, бесчеловечный эксперимент над человеческой природой закончиться, лопнуть. Когда-то да. Но чудится помимо всех очевидных причин, и еще что-то воздействовало на ситуацию и внезапный результат. Ведь веб остальное могло еще длиться и длиться. Годы, если не десятилетия. За счет богатейших наших природных ресурсов. И за счет «ресурсов страха», инертности, покорности, накопленных за семь десятилетий и ценой чуть ли не ста миллионов загубленных жизней.
Но было еще что-то, что дальше ждать не могло. Или — или. Вопрос о жизни-смерти самой популяции homo sapiens, человека разумного, встал. А в таких случаях срабатывают механизмы и силы, не всегда объяснимые. Сокращаться начала популяция каких-либо зверьков, и тут же помет детенышей от каждой матки возрастает. Кто распорядился, кто повелел? Природа. Тоже ответ, но не очень вразумительный.
Когда-нибудь наука займется этим всерьез. И если ответит — да, то, возможно, одним из аргументов будет то, что случилось, произошло в конце восьмидесятых-начале девяностых годов: непонятным образом рухнуло огромное социально-политическое образование, и именно в тот самый момент, когда роду человеческому, всему виду homo sapiens реально грозило исчезновение.