Секунду я лихорадочно соображал, а потом сделал единственное, что мне пришло в голову: выпустил из рук полупустую бутылку бренда. Бутылка разбилась о мостовую, в ночном воздухе внезапно разлился запах ежевики.
– Замечательно! – прошипел высокий. – Дай уж ему и в дверь позвонить, что ли!
Тот, что стоял у меня за спиной, крепче стиснул мою шею и резко меня тряханул – всего один раз. Как шкодливого щенка.
– Нечего тут! – сердито бросил он.
Я обмяк, надеясь усыпить его бдительность, затем сосредоточился и пробормотал связывание в мясистую ладонь верзилы.
– Теткины титьки! – отозвался верзила. – Если ты на стекло наступил, так это ты са-а-а-а-а!!!
Он испуганно заорал: лужа бренда, в которой мы стояли, внезапно вспыхнула.
Воспользовавшись тем, что мне удалось отвлечь верзилу, я вывернулся у него из рук. Однако я сделал это недостаточно проворно. Его нож прочертил у меня по ребрам яркую болезненную полосу, но я все-таки вырвался и помчался по переулку.
Впрочем, убежал я недалеко. Переулок кончался тупиком – высокой кирпичной стеной. Ни окон, ни дверей, спрятаться некуда, и на стенку не вскарабкаешься. Я очутился в ловушке.
Обернувшись, я увидел, что эти двое перекрыли выход из переулка. Более массивный яростно топал ногой, пытаясь затушить пламя.
У меня тоже горела левая нога, но мне было не до того. Небольшой ожог будет наименьшей из моих неприятностей, если я сию секунду что-нибудь не предприму. Я еще раз огляделся по сторонам, но в переулке, как назло, было очень чисто. Никакого более или менее крупного мусора, который можно было бы использовать как импровизированное оружие. Я принялся лихорадочно рыться в карманах плаща, отчаянно пытаясь придумать хоть что-нибудь. Куски медной проволоки – бесполезно. Соль – может, в глаза им ее швырнуть? Нет. Сушеное яблоко, перо, чернильница, камушек, веревочка, воск…
Верзила наконец затушил пламя, и оба не спеша направились в мою сторону. Отблески от лужи полыхающего бренда играли на лезвиях ножей.
Перерывая свои бесчисленные карманы, я наткнулся на какой-то комок, которого не помнил. А потом сообразил – это был мешочек базаловой стружки, которую я купил, чтобы изготовить симпатическую лампу.
Базал – это легкий серебристый металл, он входит в состав определенных сплавов, которые мне были нужны для изготовления лампы. Манет, наставник весьма добросовестный, дал себе труд подробно описать, какую опасность представляет каждый из материалов, который мы используем. Базал, если его достаточно раскалить, дает очень жаркое пламя.
Я торопливо развязал мешочек. Беда в том, что я не знал, получится у меня или нет. Свечной фитиль или алкоголь зажечь нетрудно. Нужна направленная вспышка, и все, они загорятся. А базал – дело другое. Ему, чтобы воспламениться, нужно большое количество жара. Потому я и не боялся носить его в кармане.
Те двое неторопливо приблизились еще на несколько шагов, и я метнул в воздух горсть базаловых стружек, рассыпая их широкой дугой. Я старался попасть поближе к их лицам, но особо на это не рассчитывал. Весу в стружках не было никакого, это было все равно что кидать горсть рыхлого снега.
Я поднес руку к пламени, что лизало мою ногу, и сфокусировал свой алар. Большая лужа горящего бренда за спиной у громил мигнула и угасла, переулок погрузился в кромешную тьму. Но теплоты все равно было недостаточно. С дерзостью отчаяния я дотронулся до своего окровавленного бока, сосредоточился и ощутил, как жуткий холод пронизал меня насквозь, когда я извлек дополнительную теплоту из собственной крови.
Во тьме переулка ослепительно полыхнуло белым. Я нарочно зажмурился, но даже сквозь веки вспыхнувший базал был пронзительно-ярок. Один из громил завопил, пронзительно и испуганно. Открыв глаза, я не увидел ничего, кроме пляшущих голубых призраков.
Вопль сменился глухим стоном. Я услышал удар: один из них споткнулся и упал. Высокий забормотал, перепуганно всхлипывая:
– Господи, Тарн, глаза, мои глаза! Я ослеп!
Пока я прислушивался к бормотанию, глаза привыкли к свету и мне сделались видны смутные очертания переулка. Я видел темные силуэты обоих громил. Один рухнул на колени, закрывая лицо руками, второй неподвижно распростерся на земле дальше по переулку. Похоже, он с разбегу врезался головой в торчащую из стены балку у выхода из переулка и потерял сознание. Остатки базала, рассыпанные по мостовой, догорали крохотными голубовато-белыми звездочками.
Того, что стоял на коленях, всего лишь ослепило вспышкой, но это не меньше чем на несколько минут – мне хватит времени, чтобы убраться прочь. Я медленно обогнул его, стараясь ступать как можно тише. И тут он снова подал голос. Сердце у меня подпрыгнуло.
– Тарн?! – Голос у него был пронзительный и перепуганный. – Я ослеп, Тарн, ей-богу, ослеп! Мальчишка поразил меня молнией!
Я увидел, как он опустился на четвереньки и принялся шарить руками по земле.
– Прав ты был, не надо было сюда ходить. Не стоит связываться с такими, как он, ничего из этого хорошего не выходит.
Молния… Ну да, конечно. Он же ничего не знает о настоящей магии. Это навело меня на мысль.
Я взял дыхание, заставил себя успокоиться.
– Кто послал тебя? – осведомился я, изо всех сил изображая Таборлина Великого. Вышло не так хорошо, как у моего отца, но тоже неплохо.
Здоровяк жалобно застонал и перестал шарить по земле.
– Ох, сэр! Пожалуйста, не надо…
– Я дважды спрашивать не стану! – сердито перебил его я. – Кто тебя послал, отвечай! И если ты мне солжешь, я об этом узнаю!
– Имени я не знаю! – торопливо ответил он. – Нам просто передали половинку монеты и волос. Никаких имен мы не знаем. Мы с ним даже не виделись. Клянусь!..
Волос. Та штука, которую они называют «искателем», по всей видимости, представляет собой некую разновидность поискового компаса. Сам я настолько сложных вещей изготавливать пока не умел, но основные принципы знал. Снабженная моим волосом, эта штука будет указывать в мою сторону, куда бы я ни сбежал.
– Если я еще хоть раз увижу кого-то из вас, я призову на вас нечто куда страшнее огня и молнии! – пригрозил я, пробираясь к выходу из переулка. Если я сумею завладеть этим их «искателем», мне не придется беспокоиться, что они снова меня выследят. Было темно, я был в капюшоне. Они, небось, даже не знают, как я выгляжу.
– Спасибо, сэр! – промямлил он. – Клянусь, вы нас больше никогда не увидите! Спасибо вам огромное…
Я посмотрел на упавшего громилу. На мостовой белела его рука, но в ней ничего не было. Я огляделся – может, он его обронил? Хотя, скорее всего, он его спрятал. Я, затаив дыхание, подошел поближе. Сунул руку ему под плащ, нащупывая карманы, но его плащ был придавлен телом. Я осторожно взял его за плечо, приподнял…
И тут он глухо застонал и сам по себе перевернулся на спину. Его рука бессильно шлепнулась на мостовую, ударившись о мою ногу.
Мне хотелось бы сказать, что я просто отступил на шаг, понимая, что высокий все еще не в себе и почти ничего не видит. Мне хотелось бы рассказать вам, что я остался невозмутим и сделал все, чтобы запугать их еще сильнее, или, по крайней мере, произнес на прощание нечто впечатляющее либо остроумное.
Но это была бы неправда. На самом деле я рванул прочь, точно вспугнутый олень. Я пронесся добрую четверть мили, прежде чем темнота и ослабленное вспышкой зрение меня подвели, я врезался в коновязь и мешком рухнул на землю. Ушибленный, окровавленный, полуослепший, я остался лежать на мостовой – и только тут сообразил, что никто за мной не гонится.
Я с трудом поднялся на ноги, браня себя за глупость. Если бы я не потерял головы, я мог бы отобрать у них поисковый компас и обеспечить себе безопасность. Ну а так придется принять другие меры предосторожности.
Я вернулся к Анкеру, но, когда я пришел, в окнах трактира света не было, и дверь была заперта. И вот, полупьяный и раненый, я полез в окно, подцепил шпингалет, потянул… Окно не открывалось.
Миновало не меньше оборота с тех пор, как я последний раз возвращался домой так поздно, что мне пришлось лезть в окно. Может, петли заржавели?
Я прислонился к стене, достал свою лампу и выставил ее на самый тусклый свет. И только тут я увидел, что в щели оконной рамы что-то торчит. Неужто Анкер забил мое окно?
Однако, пощупав, я обнаружил, что это не дерево. Это был листок бумаги, сложенный во много раз. Я вытащил его, и окно легко отворилось. Я залез внутрь.
Рубашка моя пропала, но, стащив ее с себя, я вздохнул с облегчением. Порез был не особенно глубокий: болезненный, неровный, но куда менее серьезный, чем след от кнута. И Фелин плащ тоже был порван – вот это меня огорчило. Но в целом заштопать плащ все же проще, чем собственную почку. Я мысленно положил себе поблагодарить Фелу за то, что она выбрала такую хорошую, плотную материю.
Однако со штопкой плаща придется обождать. Те двое вполне могли оправиться от страха, который я на них нагнал, и снова пуститься меня разыскивать.
Я выбрался в окно. Плащ я оставил дома, чтобы не запачкать его кровью. Я надеялся, что поздний час и моя природная скрытность помогут мне остаться незамеченным. Я даже предположить не мог, какие слухи пойдут, если кто-нибудь заметит, как я бегаю ночью по крышам, окровавленный и голый по пояс.
По дороге на крышу конюшни, что выходила в тот двор возле архивов, где меня секли, я набрал пригоршню листьев.
В тусклом свете луны я видел темные, бесформенные листья, которые гоняло ветром по серой мостовой. Я провел рукой по волосам, вытянул несколько выпавших волосков. Поковырял ногтями шов крыши, залитый варом, и прилепил волосок к листку. Я проделал это еще раз десять, пуская листья с крыши и глядя, как ветер подхватывает их и уносит прочь в сумасшедшем хороводе, кружащемся во дворе.
Я улыбнулся. Пускай теперь попробуют меня выследить, пытаясь разобраться в десятках противоречивых сигналов, что идут от листьев, разлетевшихся в десяти разных направлениях!