Он обвел взглядом нас с Денной.
Денна, надо отдать ей должное, даже глазом не моргнула, услышав, как я вдруг заговорил по-деревенски.
– Просю прощенья, – сказал я, указывая в ее сторону, – Шем, а эт вот сеструха моя ненаглядная.
– Диннаэ, – представилась Денна.
Я перешел на театральный шепот:
– Девка славная, но ужасть какая стыдливая! Слова лишнего не молвить, все равно как и нет ее…
Денна, не раздумывая, подыграла мне: потупилась и принялась нервозно ломать пальцы. На миг подняла глаза, улыбнулась свинопасу и тотчас снова отвернулась, изобразив такую застенчивую недотрогу, что я чуть было сам не купился.
Шем вежливо дотронулся до своего лба и кивнул:
– Наше вам, Диннаэ. Ни в жисть не слыхав такого нежного голосочка, – добавил он, сдвигая на затылок свою бесформенную шляпу. И, видя, что Денна по-прежнему прячет глаза, снова обернулся ко мне.
– Славные скотинки, – я кивнул в сторону разбредшихся свиней, которые петляли между деревьями.
Свинопас покачал головой, хмыкнул:
– Какие ж то скотинки? Вот лошадь, корова – то скотина, а эт так, хрюшки!
– Вот оно что! – протянул я. – А что, друг Шем, нельзя ли у табе порося прикупить? А то мы с сеструхой ужин нынча проворонили…
– Ну, дык эта… – уклончиво ответил свинопас, бросив взгляд на мой кошелек.
– Коли ты его нам зарежешь и разделаешь, я табе за него четыре йоты дам, – сказал я, зная, что это весьма щедрая цена. – Но тока при условии, что ежели соблаговолишь поужинать тута с нами.
Это был пробный камень. Люди, чья профессия предполагает одиночество – чабаны или свинопасы, – обычно либо предпочитают ни с кем не общаться, либо до смерти жаждут с кем-нибудь поболтать. Я надеялся, что Шем относится к последним. Мне нужны были сведения о той свадьбе, а никого из городских явно разговорить не получится.
Я лукаво улыбнулся ему, сунул руку в котомку и вытащил бутылку бренда, купленную у лудильщика.
– У мине тут даже найдеться, чем его сдобрить. Если ты, канеш, не против пропустить пару глотков с неместными в таку рань…
Денна поняла намек, вскинула глаза на Шема, застенчиво улыбнулась и тотчас снова потупилась.
– Ну, меня маманька как следует воспитала! – горделиво заявил свинопас, положив руку на сердце. – Я пью тока либо када пить охота, либо када ветер сильный! – Он театральным жестом сдернул с головы свою бесформенную шляпу и отвесил нам неглубокий поклон: – Вы, вродь как, ребята славные. Чего б нам с вами и не поужинать?
Шем изловил подрощенного поросенка, оттащил его в сторону, зарезал и разделал с помощью длинного ножа, что был у него в сумке. Я тем временем разгреб листву и выложил из камней импровизированный очаг.
Минуту спустя Денна притащила охапку хвороста.
– Я так понимаю, нам надо вытянуть из этого дядьки всю информацию до капли, так? – вполголоса спросила она у меня за спиной.
Я кивнул.
– Ты извини за «стыдливую сеструху», но…
– Нет-нет, ты здорово придумал. Я по-местному так бегло говорить не умею, а он явно охотнее откроется тому, кто это может. – Денна бросила взгляд в его сторону: – Он уже почти управился!
Она ушла к речке.
Я втихомолку воспользовался симпатией, чтобы развести огонь, пока Денна вырезала пару вертелов из раздвоенных ивовых прутьев. Шем принес поросенка, аккуратно разделанного на четвертинки.
Пока поросенок жарился над огнем, дымясь и капая на угли салом, я пустил по кругу бутылку с брендом. Я только делал вид, будто пью, запрокидывая бутылку и слегка смачивая губы. Денна отхлебывала понемножку, и вскоре щечки у нее порозовели. Шем был верен своему слову и, поскольку ветер был сильный, нос у него довольно быстро сделался красным.
Мы с Шемом болтали о том о сем, пока, наконец, свинина не покрылась румяной хрустящей корочкой. Чем дольше я слушал, тем меньше я обращал внимания на выговор Шема, и мне уже не приходилось так сильно сосредотачиваться, чтобы говорить так самому. К тому времени как поросенок был готов, я вообще уже практически не замечал, кто как говорит.
– Эк ты ловко с ножом-т управляешься, – похвалил я Шема. – Но даж удивительно, чегой-т ты его зарезал прям тута, при прочих хрюшках.
Он покачал головой:
– Хрюшки – твари злобные. – Он указал на одну из маток, направляющуюся туда, где он разделывал поросенка. – Видал? За потрохами егойными. Хрюшки – они умные, но чуйствительности в их никакой.
Объявив, что поросенок почти готов, Шем достал круглую крестьянскую лепешку и разломил ее на три части.
– Баранина! – буркнул он себе под нос. – Кому она нужна, та баранина, когда есть сало? – Он поднялся и принялся резать свинину длинным ножом. – Табе какой кусманчик, красавица? – спросил Шем у Денны.
– Ой, да мине усё равно! – ответила она. – Чего дадите, того и буду.
Хорошо, что Шем при этом не смотрел в мою сторону! Денна, конечно, пережимала, «того и буду» – так никто не говорит, но все равно, она была великолепна.
– Да ничё, не стесняйсь! – сказал Шем. – Тута на всех хватить, еще и останется.
– Ну, мине тады жопку, ладно? – сказала Денна и тут же смущенно зарделась и потупилась. Это было сделано безупречно.
Шем, как истинный джентльмен, воздержался от грубых замечаний и положил ей на хлеб толстый ломоть дымящейся поросятины.
– Пальчики береги. Пущай поостынеть.
Все взялись за еду. Шем отрезал по второму куску, потом и по третьему. Вскоре мы уже облизывали жирные пальцы, сытые до отвала. Я решил перейти к делу. Если уж Шем сейчас не склонен посудачить, значит, и никогда не будет склонен.
– Даже удивительно, чегой-т ты тута бродишь, после той скверной истории-то.
– Какой-такой истории? – спросил он.
Он еще ничего не знает о резне на свадьбе! Отлично. Правда, он мне не сможет ничего рассказать о самом нападении, зато будет более охотно говорить о событиях, которые предшествовали свадьбе. Даже если не весь город запуган до смерти, вряд ли там отыщется кто-то, кто согласится откровенно поговорить о покойниках.
– Да балакають, там беда какая-то стряслась, у Маутенов на хуторе-то, – ответил я, стараясь, чтобы это звучало как можно более расплывчато и как можно менее угрожающе.
Он фыркнул:
– Ну, знаешь, оно и неудивительно!
– А чегой-то?
Шем сплюнул в сторону:
– Ублюдки эти Маутены, как есть ублюдки! – Он покачал головой. – Лично я стараюсь от Куранья держаться подальше, уж столько-то ума в меня маманька вколотила. Ну а у Маутенов на это соображения не хватаить.
Только когда Шем произнес название этого места со своим густым деревенским выговором, я понял, что оно означает. Загадочное Куранье оказалось не чем иным, как Курганьем.
– Я-то там даже хрюшек не пасу, а этот ублюдок, гляди-ка, домину отгрохал! – И он снова с негодованием покачал головой.
– И чего, никто их так и не упредил? – поинтересовалась Денна.
Свинопас грубо фыркнул:
– А то он слушать станеть, Маутен-то! Ничего не затыкаить человеку уши лучше денег.
– Ну и чо, подумаешь, дом! – пренебрежительно заметил я. – Большой беды тута нету.
– Ну да, охота человеку построить дочке дом на горе, с хорошим видом, ничо такого, – согласился Шем. – Но вот если берешься рыть фундамент, а тама кости и все такое, а ты все ж таки не бросил, ну-у… это уж совсем дураком быть надоть.
– Да вы что?! – ахнула Денна.
Шем закивал и подался вперед:
– И это еще не все! Роють они, роють, и дорылись до камней! И что, бросил он это дело? – Шем фыркнул. – Он их все наружу повытягал и стал искать еще, чтобы, значить, дом из них сложить!
– А чего ж не построиться-то из тех камней, что он отыскал? – спросил я.
Шем посмотрел на меня, как на идиота:
– Да хто ж из могильных камней-то дом-то строить! А стал бы ты выкапывать добро из кургана и дочке на свадьбу дарить, а?
– Так он шось нашел? А чтой-то было-то? – я протянул ему бутылку.
– А-а, так вот это-то и есть большая тайна! – с горечью ответил Шем, прихлебывая из бутылки. – Как мине говорили, он там, значить, фундамент вырыл, камни вытащил и отыскал каменную каморку, со всех сторон запечатанную. И велел, чтобы, значить, никто об этом ни гу-гу, дескать, буить всем большой сурприз на свадьбу.
– Клад какой-то? – спросил я.
– Не-а, эт не деньги! – Шем помотал головой. – Уж про денежки-то Маутен молчать бы не стал бы. Это, верно, така штука… така штука… – он похлопал губами, подыскивая нужное слово, – ну, вот как зовуть чегой-то старинное, что, значить, богатеи на полки ставють и перед дружбанами своими хвастають?
Я беспомощно пожал плечами.
– Реликвия? – подсказала Денна.
Шем потер пальцем нос и указал на Денну:
– Во-во-во! Лериквия! Редкостная штуковина, чтобы перед людями похвастаться. Похвастаться-то он любить, Маутен-то.
– И так никто и не знал, чтой-то было? – спросил я.
Шем кивнул:
– Всего несколько человек знали. Маутен, брат егойный, сыновья двое, ну и жона, наверно. И уж так-то они этой ихней великой тайной перед людями кичились, полгода где-то, уж так кичились, что твои пископы!
Вся история представала в новом свете. Придется все-таки вернуться на хутор и все там разглядеть…
– А вы тута никого не видали сёдни? – спросила Денна. – А то мы дядьку мово ищем.
Шем покачал головой:
– Не имел такова мово удовольствия.
– А то я уж так беспокоюсь, так беспокоюсь! – настаивала Денна.
– Ну, лапушка, уж табе-то я бы врать не стал бы! – сказал свинопас. – Тем боле, у тя есть причины беспокоиться, раз он тута один по лесам бродить.
– А чего тута, дурные люди шастають? – спросил я.
– Да не, не в том смысле, – ответил он. – Я сюда и сам-то тока раз в году спускаюсь, восени. Оно того стоить, тут хрюшкам корму много, но… Тута чего-то странное творится, в лесах тутошних. Особенно вон тама, к северу.
Он взглянул на Денну и опустил глаза, явно не зная, стоит ли об этом распространяться.