Денна хотела было что-то сказать, но я оборвал ее:
– Молчи. Ешь. Ешь столько, сколько сможешь.
Она серьезно кивнула. Глаза у нее были расширены. Она прожевала, поперхнулась и проглотила уголь с еще одним глотком воды. Она двенадцать раз набила рот углем, быстро все съела, потом еще раз прополоскала рот.
– Что такое «офалум»? – тихо спросила она.
– Наркотик. Эти деревья – деннеры. Ты только что откусила здоровенный кусок деннеровой смолы.
Я сел рядом с ней. Руки у меня тряслись. Я прижал ладони к ногам, чтобы это скрыть.
Денна притихла. Что такое смола деннера – это знал всякий. В Тарбеане живодеры то и дело собирали по проулкам и подворотням Приморья окоченевшие трупы сладкоедов, хвативших лишнюю дозу.
– Много ты проглотила? – спросил я.
– Я ее просто жевала, как ириску… – Лицо у Денны снова побледнело. – Ой, еще кусок в зубах застрял…
Я потыкал пальцем в мех с водой.
– Полощи, полощи!
Она погоняла воду от щеки к щеке, выплюнула и повторила все сначала. Я пытался определить, сколько наркотика попало к ней в организм, но тут было слишком много неизвестных. Я не знал ни сколько она проглотила, ни насколько эта смола очищенная – пробовали ли эти крестьяне ее фильтровать…
Она пошевелила губами, ощупывая языком зубы:
– Ну вот. Я чиста.
Я заставил себя рассмеяться.
– Да уж, чище не придумаешь! – сказал я. – У тебя весь рот черный. Ты выглядишь как ребенок, игравший в угольном баке.
– Да ты сам не лучше! – сказала она. – Ты похож на щетку для труб!
Она коснулась моего голого плеча. Наверное, я порвал рубашку о камни, пока бегал за мехом с водой. Денна слабо улыбнулась – но ее перепуганных глаз улыбка не коснулась.
– И чего ради я набивала живот углем?
– Уголь действует как химическая губка, – объяснил я. – Вбирает всякие наркотики и яды.
Она слегка повеселела:
– Все-все?
Я подумал было соврать, но решил, что лучше не стоит.
– Почти все. Ты съела его достаточно быстро. Он всосет значительную часть того, что ты проглотила.
– Значительную – это какую?
– Шесть из десяти, – сказал я. – Есть надежда, что и побольше. Как ты себя чувствуешь?
– Мне страшно, – сказала она. – Меня трясет. А так, в общем, как обычно.
Она нервно заерзала и угодила рукой в липкую лепешку смолы, которую я выбил у нее из рук. Денна отшвырнула ее и испуганно вытерла руку об штаны.
– А сколько времени пройдет, прежде чем мы поймем?
– Я не знаю, насколько она у них очищенная, – сказал я. – Если она совсем сырая, ей потребуется больше времени, чтобы всосаться. Это хорошо: действие будет более смазанным, распределится на больший промежуток времени.
Я пощупал пульс у нее на шее. Сердце у нее отчаянно колотилось, но мне это ничего не сказало. Сердце и у меня колотилось.
– Смотри сюда!
Я поводил рукой у нее перед лицом, следя за ее глазами. Зрачки реагировали на свет с запозданием. Я положил руку ей на голову и, под предлогом того, что хочу приподнять веко, надавил на синяк на виске, сильно. Она не дернулась – и вообще ничем не показала, что ей больно.
– Я раньше думала, будто мне мерещится, – сказала Денна, глядя на меня, – а у тебя глаза действительно цвет меняют. Обычно они ярко-зеленые, с золотым ободком внутри…
– Это у меня от матери, – сказал я.
– Но я за тобой слежу… Вчера, когда ты отломал ручку насоса, они сделались тускло-зеленые, мутные такие. А когда свинопас сказал насчет «брехливых руэ», они почернели, всего на миг. Я тогда подумала, что это игра света, а теперь вижу, что нет.
– Даже удивительно, что ты заметила, – сказал я. – Единственный человек, который мне об этом говорил, был мой прежний наставник. А он был арканист, то есть это, в общем, его работа – обращать внимание на всякие мелочи.
– Ну, обращать внимание на всякие мелочи, связанные с тобой, – это как раз моя работа.
Она слегка склонила голову набок.
– Людей, наверное, отвлекают твои волосы. Они такие яркие. Это… это действительно отвлекает. А лицо у тебя, на самом деле, очень выразительное. Ты его постоянно контролируешь, даже то, куда смотрят твои глаза. Но не их цвет. – Она слабо улыбнулась. – Вот сейчас они бледные. Словно зеленоватый иней. Ты, наверное, ужасно напуган.
– Подозреваю, это старая добрая похоть, – сказал я нарочито грубо. – Нечасто красивые девушки подпускают меня так близко.
– Ой, ты все время врешь, да так красиво… – сказала она, отведя взгляд и потупившись. – Я умру?
– Нет, – твердо ответил я. – Точно нет.
– А можно… – она подняла на меня взгляд и снова улыбнулась. Глаза у нее были влажные, но она не плакала. – Можно, ты скажешь это вслух?
– Ты не умрешь, – сказал я, вставая. – Пошли, посмотрим, не убрался ли наш приятель ящер.
Мне надо было ее растормошить и отвлечь, так что мы оба еще немного попили и залезли обратно на смотровую площадку. Дракк лежал и спал на солнышке.
Я воспользовался случаем и запихал одеяло и вяленое мясо к себе в котомку.
– Раньше мне было неловко грабить мертвеца, – сказал я. – Но теперь…
– Ну, по крайней мере теперь мы знаем, почему он прятался в глуши с арбалетом и зачем устроил себе эту смотровую площадку, – сказала Денна. – Эта небольшая тайна раскрыта.
Я начал было завязывать котомку, но спохватился, и арбалетные болты тоже прихватил.
– А это зачем? – спросила Денна.
– Ну, они тоже денег стоят, – сказал я. – Я задолжал денег одной опасной особе. Мне каждый пенни дорог…
Я умолк и задумался.
Денна посмотрела на меня, и я понял, что ее осенила та же идея.
– А ты знаешь, сколько стоит такое количество смолы? – спросила она.
– На самом деле нет, – сказал я, думая о тридцати сковородах, в каждой из которых лежит блинчик черной, липкой смолы размером с суповую тарелку. – Думаю, что много. Ужасно много.
Денна переступила с ноги на ногу.
– Квоут, я даже не знаю, что я об этом думаю. Я видела, как девушки подсаживались на это зелье. Да, мне нужны деньги, – она с горечью рассмеялась. – У меня теперь даже сменной одежды не осталось. – Вид у нее сделался озабоченный. – Но я не уверена, настолько ли они мне нужны.
– Я про аптекарей думал! – поспешно сказал я. – Они очищают эту смолу и получают лекарство. Это сильное обезболивающее. Правда, аптекари заплатят куда меньше, чем если бы мы обратились к людям другого сорта, но все-таки лучше полкаравая…
Денна широко улыбнулась:
– Полкаравая меня вполне устроит! Особенно сейчас, когда этот таинственный козел, мой покровитель, взял и исчез.
Мы вернулись в ущелье. На этот раз, выйдя из тесного прохода, я смотрел на выпарные сковороды совсем иным взглядом. Теперь каждая из них была равносильна увесистой монете у меня в кармане. Плата за следующую четверть, новая одежда, возможность рассчитаться с Деви…
Я видел, что Денна смотрит на поддоны с тем же завороженным видом – только у нее, пожалуй, взгляд был более остекленевший, чем у меня.
– А ведь я на это год могла бы прожить свободно, – сказала она. – И не зависеть ни от кого…
Я сходил в сарайчик и достал нам с нею по скребку. Потрудившись несколько минут, мы собрали все черные, липкие куски в один ком величиной с дыньку.
Денна слегка вздрогнула, потом, улыбнувшись, посмотрела на меня. Щеки у нее разгорелись.
– Мне что-то вдруг так хорошо стало! – Она скрестила руки на груди, потерла плечи. – Очень, очень хорошо. Не думаю, что дело только в мыслях об этих деньжищах.
– Это смола, – сказал я. – Тебя только сейчас накрыло – это добрый знак. Если бы это случилось раньше, я бы встревожился.
Я посмотрел на нее серьезно.
– Теперь слушай. Если вдруг почувствуешь тяжесть в груди или дышать станет трудно – сразу дай мне знать. Если ничего из этого не произойдет, значит, все будет в порядке.
Денна кивнула, глубоко вздохнула и с шумом выпустила воздух.
– О Ордаль, светлый ангел небесный, как же мне хорошо! – Она испуганно взглянула на меня – но при этом все сильнее расплывалась в улыбке. – И что, теперь я на это подсяду, да?
Я покачал головой. Она вздохнула с облегчением.
– А знаешь, что самое ужасное? Вот я боюсь подсесть, и в то же время мне все равно, что я этого боюсь. Никогда раньше ничего подобного не испытывала. Неудивительно, что наш большой чешуйчатый друг постоянно возвращается, чтобы попробовать еще…
– Тейлу милосердный! – сказал я. – Об этом я даже и не подумал. Так вот почему он пытается прорваться сюда! Смолу чует. Он ест эти деревья уже два оборота, по три-четыре штуки в день…
– Самый большой сладкоед на свете, который то и дело возвращается за новой дозой! – Денна расхохоталась, но тут же на ее лице отразился ужас. – А сколько деревьев там осталось?
– Два или три, – сказал я, вспомнив ряды ям и обломанных пней. – Но он мог и еще одно съесть, пока мы были тут.
– Ты когда-нибудь видел сладкоеда, когда они хотят еще? – с ошеломленным лицом спросила Денна. – Они же безумны!
– Да я знаю, – ответил я, вспомнив виденную мной в Тарбеане девушку, что танцевала голой на снегу.
– И как ты думаешь, что он станет делать, когда деревья закончатся?
Я надолго задумался.
– Отправится искать еще. Впадет в ярость. А он знает, что последнее место, где он нашел деревья, был домик, где пахло людьми… Придется его убить.
– Уби-ить? – Денна расхохоталась, потом снова зажала рот руками. – Как? Моим дивным голосом и твоим мужеством и отвагой? – Она принялась неудержимо хихикать, несмотря на то что обеими руками зажимала себе рот. – Господи, Квоут, прости, пожалуйста… Долго я еще такой буду?
– Не знаю. Офалум вызывает эйфорию…
– Есть! – она подмигнула мне, широко улыбаясь.
– Затем маниакальное возбуждение, возможно – бредовое состояние, если доза была достаточно высокой, затем изнеможение.
– Ну, может, хоть в кои-то веки просплю ночь, не просыпаясь, – сказала она. – Но не можешь же ты всерьез рассчитывать убить эту тварь! И чем ты его убьешь? Заостренной палкой?