Баст открыл было рот, закрыл и, нахмурясь, уткнулся взглядом в столешницу.
Квоут оглянулся через плечо и мягко улыбнулся:
– Баст, я же не говорю, что это логично! Эмоции по самой своей природе нелогичны. Теперь я уже не чувствую ничего подобного, а тогда – чувствовал. Я же помню. – Он снова отвернулся к огню. – Беново воспитание наделило меня такой отчетливой и острой памятью, что иной раз приходится смотреть в оба, чтобы не порезаться.
Квоут достал из огня накаленный камень и кинул его в деревянную кружку. Камень с пронзительным шипением ушел на дно. По залу поплыл аромат гвоздики и мускатного ореха.
Квоут вернулся к столу, перемешивая сидр длинной ложкой.
– Не следует также забывать, что я был не вполне в своем уме. Большая часть меня все еще пребывала в шоке, спала, если хотите. Мне было нужно, чтобы что-то меня пробудило. Что-то или кто-то.
Он кивнул Хронисту. Тот потряс рабочей рукой, разминая пальцы, и откупорил чернильницу.
Квоут откинулся на спинку стула.
– Мне требовалось, чтобы мне напомнили о том, что я забыл. Мне нужна была причина, чтобы уйти. И прошли годы, прежде чем я встретил человека, которому это удалось. – Он улыбнулся Хронисту: – Прежде, чем я повстречал Скарпи.
Глава 26Обернулся Ланре
К тому времени я провел в Тарбеане уже несколько лет. Три дня рождения миновали незамеченными, и мне только что сравнялось пятнадцать. Я научился выживать в Приморье. Сделался опытным попрошайкой и вором. Замки и карманы раскрывались от первого же моего прикосновения. Я знал, в каких ломбардах берут товар «от дяди», не задавая лишних вопросов.
Я по-прежнему ходил оборванный и зачастую голодный, но умереть с голоду мне уже не грозило. Я мало-помалу собирал себе капитал на черный день. Даже после суровой зимы, когда мне не раз приходилось платить за то, чтобы переночевать в теплом углу, моя казна перевалила за двадцать железных пенни. Для меня это было все равно что драконий клад.
Я прижился здесь, и мне было нормально. Но, не считая желания пополнить свой капитал на черный день, жить мне было незачем. Мне не к чему было стремиться. Нечего было ждать. Я проводил время, ища, что бы спереть и чем бы развлечься.
Но несколько дней назад, в подвале у Траписа, все вдруг переменилось. Я услышал, как какая-то девочка завороженно рассказывала про сказочника, который все время сидит на Портовой стороне, в пивной, которая называется «Приспущенный флаг». И, если ей верить, каждый день на шестой колокол он рассказывает какую-нибудь историю. Какую историю ни попросишь – он все знает. А главное, говорила девчонка, он бьется об заклад. Если окажется, что он не знает той истории, которую ты попросишь, он тебе заплатит целый талант.
Я до самого вечера думал о том, что говорила девчонка. Я сомневался, что это правда, но невольно думал о том, что бы я сделал на целый серебряный талант. Можно было бы купить башмаки, а то и нож, дать денег Трапису, и все равно мой капитал на черный день удвоился бы.
И даже если насчет заклада девчонка врала, все равно, мне было интересно. На улицах не так уж много развлечений. Временами какая-нибудь уличная труппа разыгрывала пантомиму на углу или скрипач играл в трактире. Но большинство настоящих развлечений стоило денег, а мои пенни дались мне слишком тяжело, чтобы швырять их направо и налево.
Однако была и одна проблема. Ходить на Портовую сторону мне было небезопасно.
Пожалуй, следует объяснить, в чем дело. Больше года назад я увидел на улице Пайка. Я увидел его впервые со времен нашей встречи в мой первый день в Тарбеане, когда он и его дружки налетели на меня в том переулке и погубили мне отцовскую лютню.
Я осторожно выслеживал его большую часть дня, стараясь держаться на расстоянии и прячась в темных углах. Наконец Пайк вернулся к себе, в тупичок на Портовой стороне, где у него было свое логово наподобие моего. Его логово представляло собой кучу разломанных ящиков, из которых Пайк соорудил себе укрытие от непогоды.
Всю ночь я провел на крыше, выжидая, когда он уберется прочь на следующее утро. После этого я спустился в его ящичное логово и огляделся. В логове было уютно и полно всяких мелочей, собранных за несколько лет. Там была бутылка пива – я его выпил. Полголовки сыра – я его съел, и рубашка – я ее спер, потому что она была не такая драная, как моя.
В результате дальнейших поисков обнаружились всякие пустяки: свечка, моток бечевки, каменные шарики. Больше всего меня удивили несколько кусков парусины, на которых углем было намалевано женское лицо. Я шарил почти целых десять минут, прежде чем обнаружил то, что искал на самом деле. Дальше всего была запрятана деревянная шкатулочка, по которой было видно, что открывают ее часто. Там лежал засохший букетик фиалок, перевязанный белой ленточкой, деревянная лошадка, лишившаяся большей части своей веревочной гривы, и локон белокурых волос.
Я несколько минут провозился с кремнем и огнивом, прежде чем сумел развести огонь. Фиалки оказались хорошим трутом, и вскоре в небо уже повалили облака черного дыма. Я стоял и смотрел, как все, что дорого Пайку, гибнет в пламени.
Однако я слишком задержался, наслаждаясь местью. Пайк с приятелем увидели дым и примчались в тупичок, и я оказался в ловушке. Разъяренный Пайк набросился на меня. Он был на шесть дюймов выше и фунтов на пятьдесят тяжелее меня. А хуже всего то, что у него при себе был осколок стекла, с одного конца обмотанный шпагатом и служивший чем-то вроде ножа.
Он успел пырнуть меня в бедро над коленом, прежде чем я вбил его руку в мостовую, разбив его «нож». И все равно он еще сумел поставить мне фонарь под глазом и сломать несколько ребер, прежде чем я сумел как следует пнуть его между ног и вырваться оттуда. Когда я рванул прочь, Пайк еще некоторое время, прихрамывая, бежал за мной и кричал, что он меня убьет за то, что я натворил.
Я ему поверил. Поэтому, заштопав ногу, я собрал все деньги, отложенные на черный день, и купил пять пинт дрега – дешевого гнусного пойла, достаточно крепкого, чтобы рот от него пошел волдырями. Потом, хромая, дотащился до Портовой стороны, и стал ждать, пока Пайк с дружками меня заметят.
Ждать пришлось недолго. Я предоставил Пайку с двумя приятелями гнаться за мной полмили, через Портняжный проезд и потом в Свечники. Я держался главных улиц, зная, что они не решатся напасть среди бела дня, когда кругом полно народа.
Но, стоило мне шмыгнуть в переулок, они тут же кинулись за мной, подозревая, что я пытаюсь сбежать. Однако, свернув за угол, они обнаружили, что в переулке никого нет.
Пайку пришло в голову посмотреть наверх как раз в тот момент, когда я опрокинул на него с невысокого карниза ведро дрега. Пойло вымочило его насквозь, залив ему лицо и грудь. Пайк заорал, упал на колени и принялся тереть глаза. Тут я чиркнул украденной фосфорной спичкой и бросил ее на Пайка, глядя, как она зашипела и вспыхнула.
Исполненный незамутненной и жестокой детской ненависти, я надеялся, что Пайк тотчас обратится в огненный столп. Огненного столпа не вышло, но Пайк действительно загорелся. Он снова заорал и заметался, а его дружки принялись хлопать его, пытаясь сбить пламя. Я удрал, пока они были заняты.
Это случилось больше года назад. С тех пор я Пайка не видел. Разыскивать меня он не пытался, а от Портовой стороны я старался держаться подальше, временами делая крюк в несколько миль, лишь бы не ходить туда. Это было нечто вроде завета. Однако я не сомневался, что Пайк и его дружки меня не забыли и готовы поквитаться со мной, если вдруг заметят.
Обдумав все как следует, я решил, что дело слишком опасное. И даже возможность бесплатно послушать истории и шанс заполучить серебряный талант не перевешивали риска заново повстречаться с Пайком. И к тому же какую историю я бы мог попросить рассказать?
Этот вопрос крутился у меня в голове ближайшие несколько дней. Вот какую историю я бы попросил? Я пристроился было к портовому рабочему и получил затрещину прежде, чем успел сунуть руку ему в карман. Какую историю, а? Я просил милостыню на углу напротив тейлинской церкви. Какую историю? Я украл целых три каравая и отнес два из них к Трапису. Ну, какую?
И вот, лежа на крыше, в своем тайном убежище, там, где сходились три крыши, и проваливаясь в сон, я вдруг сообразил. Про Ланре! Да, разумеется! Я мог бы его попросить рассказать подлинную историю Ланре. Ту историю, которую мой отец…
Сердце у меня екнуло – я вдруг вспомнил то, о чем годами старался не думать: отца, небрежно бренчащего на лютне, мать, которая сидит в фургоне рядом с ним и поет… Я уже было машинально отшатнулся от этих воспоминаний, подобно тому, как отдергивают руку от огня.
Но тут с изумлением обнаружил, что воспоминания эти причиняют лишь слабую боль, а не мучительные страдания, как я ожидал. Вместо этого я почувствовал легкое, нарастающее возбуждение при мысли о том, чтобы услышать ту самую историю, которую искал мой отец. Историю, которую мог бы рассказать он сам.
Но все равно, я понимал, что таскаться на Портовую сторону ради какой-то истории – чистое безумие. Вся суровая практичность, к которой за эти годы приучил меня Тарбеан, требовала остаться в привычных местах, где можно чувствовать себя в безопасности…
Первый, кого я увидел, войдя в «Приспущенный флаг», был Скарпи. Он сидел на высоком табурете у стойки, старик с глазами как алмазы и телом, точно пугало из жердей, выброшенных морем. Тощий, с обветренным лицом и густыми белыми волосами на руках, лице и голове. Белизна волос особенно выделялась на фоне темно-коричневого загара – казалось, будто его забрызгало морской пеной.
У его ног сидели дети, человек двадцать, некоторые – моего возраста, большинство помладше. Странная это была компания: от чумазых уличных босяков вроде меня до сравнительно прилично одетых, умытых и ухоженных ребятишек, у которых, по всей видимости, были родители и дом.
Никого из них я в лицо не знал, но неизвестно ведь, кто из них может оказаться приятелем Пайка. Я нашел себе местечко у дверей и сел спиной к стене на корточки.