Скарпи потряс головой, словно желая прочистить мозги. По дубленому лицу ползла красная струйка, терявшаяся в брови, похожей на клок морской пены.
– Ну, может, оно и так. Вот Тейлу всегда говорил…
– Не произноси этого имени! – завопил правосудец. Лицо у него побагровело. – Не оскверняй его своим языком! В твоих устах оно звучит как богохульство!
– Да ладно тебе, Эрлус! – осадил его Скарпи, будто с малышом разговаривал. – Тейлу ненавидит тебя даже сильнее, чем все остальные, а это что-нибудь, да значит!
В трактире сделалось неестественно тихо. Правосудец побелел лицом.
– Да смилостивится над тобой Господь! – сказал он холодным, дрожащим голосом.
Скарпи молча поглядел на правосудца – а потом разразился смехом: громким, раскатистым, неудержимым хохотом, от чистого сердца.
Правосудец зыркнул на одного из наемников, что вязали сказителя. Угрюмый дядька без чинов стукнул Скарпи стиснутым кулаком. Сперва в почки, потом в затылок.
Скарпи рухнул. В комнате стало тихо. Казалось, звук тела, упавшего на дощатый пол, стих раньше, чем отзвуки хохота. Правосудец махнул уркой, один из стражников подхватил старика за шиворот. Скарпи повис, как тряпичная кукла, ноги у него волочились по земле.
Однако сознания он не потерял – его просто оглушили. Сказитель поднял глаза, и взгляд их сфокусировался на правосудце.
– Да смилостивится надо мной Господь! – он издал слабый хрип, который в лучшие дни был бы смешком. – Ты даже не представляешь, как смешно это звучит в твоих устах!
Скарпи продолжал, обращаясь как будто в никуда:
– Беги уж, Квоут. Ты ничего не выиграешь, связавшись с подобными типами. Дуй на крыши. И сиди там, чтобы они тебя некоторое время не видели. У меня есть друзья среди церковников, они меня выручат, а ты тут ничего поделать не сможешь. Дуй!
Поскольку, говоря, в мою сторону он не глядел, церковники поначалу растерялись. Правосудец снова махнул рукой, и один из стражников стукнул Скарпи по затылку. Глаза у сказителя закатились, голова бессильно упала. Я выскользнул за дверь, на улицу.
Я воспользовался советом Скарпи и удрал на крыши еще до того, как они вышли из трактира.
Глава 29Двери моего разума
Вернувшись по крышам в свое тайное укрытие, я закутался в одеяло и разрыдался. Я ревел так, будто внутри у меня что-то лопнуло и все, что было, хлынуло наружу.
Когда я наконец выплакался до изнеможения, стояла глубокая ночь. Я лежал и смотрел в небо. Я устал, но уснуть был не в силах. Я думал о родителях, о своей труппе и с изумлением обнаруживал, что воспоминания эти уже не так горьки, как прежде.
Впервые за много лет я прибег к одной из уловок, которым обучил меня Бен, чтобы успокаиваться и обострять свой разум. Это оказалось сложнее, чем мне помнилось, но я все же справился.
Если вам когда-нибудь доводилось проспать целую ночь в одном положении и поутру проснуться и обнаружить, что тело оцепенело от неподвижности. Если вы помните, каково это – потянуться в первый раз за ночь, приятно и мучительно одновременно, – тогда вы, наверное, поймете, как чувствовал себя мой разум, впервые за несколько лет пробудившись и разминаясь на крышах Тарбеана.
Остаток ночи я провел, отворяя двери своего разума. Внутри я нашел много давно позабытого: мать, соединяющую слова в песню, особенности сценической речи, три рецепта чая для успокоения нервов и долгого сна, гаммы для лютни…
Мою музыку! Неужто я и впрямь несколько лет подряд не держал в руках лютни?
Я провел много времени, размышляя о чандрианах, о том, что они сделали с моей труппой, о том, что они отняли у меня. Я вспоминал кровь и смрад паленого волоса, и потаенный, угрюмый гнев разгорался у меня в груди. Надо признаться, в ту ночь я был исполнен самых мрачных и мстительных мыслей.
Однако же проведенные в Тарбеане годы взрастили во мне железное, непрошибаемое здравомыслие. Я понимал, что месть – не более чем ребяческая фантазия. Мне же всего пятнадцать. И что я могу?
Одно я знал твердо. Я понял это, пока лежал и вспоминал. Халиакс сказал тогда Пеплу: «Кто хранит тебя от амир? От певцов? От ситхе? От всего, что способно причинить тебе вред в этом мире?»
У чандриан есть враги. Если их отыскать, может, они мне помогут. Я понятия не имел, что это за певцы и кто такие ситхе, но про амир всем известно, что это рыцари церкви, могучая правая рука Атуранской империи. Увы, всем было известно и то, что последние триста лет амир не существует. После падения Атуранской империи орден был распущен.
Однако Халиакс говорил о них так, будто они по-прежнему существуют. И история Скарпи подразумевала, что амир возникли при Селитосе, а не при Атуранской империи, как меня учили. В этой истории явно было что-то еще, и мне нужно было это выяснить.
И чем больше я размышлял, тем больше возникало вопросов. Чандрианы явно убивают не всех, кто собирает истории или поет песни о них. Всякий знает пару историй про чандриан, любой ребенок хоть раз да напевал дурацкую песенку про их знаки. Чем же так отличалась песня моих родителей?
У меня было полно вопросов. Понятно, куда мне было надо.
Я перебрал свои жалкие пожитки. У меня было лоскутное одеяло и мешок с соломой, который я использовал вместо подушки. Была у меня пинтовая бутылка, закупоренная пробкой, наполовину наполненная чистой водой. Кусок парусины, который я придавливал кирпичами – в холодные ночи я загораживался им от ветра. Пара грубых игральных костей и драный башмак без пары – башмак был мне мал, но я надеялся сменять его на что-нибудь еще.
И двадцать семь железных пенни самой ходовой монетой – мои деньги, отложенные на черный день. Еще несколько дней тому назад это казалось внушительной суммой, но теперь я понимал, что этого нипочем не хватит.
Когда показалось солнце, я достал из тайника за стропилами «Риторику и логику». Развернул кусок промасленной холстины, в которую она была завернута, и с облегчением обнаружил, что книга целая и сухая. Я провел пальцами по гладкой коже. Поднес книгу к лицу. От нее пахло Беновым фургоном: специями и дрожжами с горьковатым оттенком кислот и химикалий. Последняя осязаемая частица моего прошлого…
Я открыл книгу на первой странице и прочитал надпись, сделанную Беном более трех лет назад.
«Квоут!
Покажи себя в университете как следует. Сделай так, чтобы я мог тобой гордиться.
Помни песню твоего отца. Берегись глупости!
Твой друг
Абенти».
Я кивнул и перевернул страницу.
Глава 30«Рваный переплет»
Вывеска над дверью гласила: «Рваный переплет». Я решил счесть это за благоприятный знак и вошел.
За столиком сидел мужчина. Я предположил, что это и есть хозяин. Он был высокий, тощий, с редеющими волосами. Мужчина поднял взгляд от конторской книги. Лицо у него сделалось несколько раздраженное.
Решив свести обмен любезностями к минимуму, я подошел к столику и протянул ему книгу:
– Сколько бы вы за нее дали?
Он профессионально полистал страницы, потеребил пальцами бумагу, осмотрел обложку. И пожал плечами:
– Ну, пару йот.
– Она стоит куда дороже! – возмутился я.
– Она стоит столько, сколько ты можешь за нее выручить, – как ни в чем не бывало ответил он. – Ну, полтора дам.
– Два таланта, с правом выкупить ее обратно в течение месяца.
Он издал короткий, лающий смешок:
– Тут тебе не ломбард!
Он одной рукой подвинул книгу ко мне, второй снова взялся за перо.
– А в течение двадцати дней?
Он поколебался, еще раз пролистал книгу и полез за кошельком. Достал два увесистых серебряных таланта. Я давным-давно не видывал столько денег за раз.
Он подвинул деньги ко мне через стол. Я поборол желание цапнуть их немедленно и сказал:
– Мне нужна расписка.
На этот раз он смерил меня таким долгим тяжелым взглядом, что я даже немного занервничал. До меня только тут дошло, как это выглядит: мальчишка, покрытый годичным слоем уличной грязи, пытается стребовать расписку за книгу, которую он явно украл.
В конце концов торговец вновь невозмутимо пожал плечами и нацарапал что-то на клочке бумаги. Провел внизу черту и махнул пером.
– Распишись!
Я взглянул на бумагу. Бумага гласила:
«Я, нижеподписавшийся, сим удостоверяю, что не умею ни читать, ни писать».
Я поглядел на торговца. Торговец сохранял невозмутимое выражение лица. Я обмакнул перо в чернильницу и аккуратно вписал две буквы: «ФС», как будто инициалы.
Он помахал бумажкой, чтобы чернила просохли, и подвинул «расписку» мне.
– А что значит «ФС»? – осведомился он с чуть заметной усмешкой.
– «Ф» значит «фальшивка», – ответил я. – Это означает, что бумага, как правило, контракт, объявляется недействительной, не подлежащей выполнению. А «С» означает «сожжение». Это когда кого-то бросают в огонь.
Он смотрел на меня непонимающе.
– Такому наказанию обычно подвергают в Джанпуе за подделку документов. Думаю, фальшивых расписок это тоже касается.
Я даже не дотронулся ни до денег, ни до расписки. Повисло натянутое молчание.
– У нас тут не Джанпуй, – с каменным лицом заметил торговец.
– И то верно, – согласился я. – А у вас, видно, нюх на легкую поживу. Добавить сюда «П», «присвоение чужих денег»?
Он снова издал резкий, лающий смешок и улыбнулся:
– Ладно, молодой человек, вы меня убедили. – Он достал чистый лист бумаги и положил его передо мной: – Напишите расписку сами, я ее подпишу.
Я взял перо и написал:
«Я, нижеподписавшийся, обязуюсь вернуть книгу «Риторика и логика» с дарственной надписью Квоуту, подателю сей расписки, в обмен на два серебряных пенни, при условии, что расписка будет представлена не позднее…»
Я поднял глаза:
– Какой нынче день?
– Оден. Тридцать восьмое.
Я совсем утратил привычку следить за датами. На улицах все дни похожи один на другой, если не считать того, что на хаэтен пьяных больше, а на скорбенье подают щедрее.