Но, раз сегодня тридцать восьмое, значит, у меня осталось всего пять дней на то, чтобы попасть в университет! От Бена я знал, что прием заканчивается на возжиганье. Если я опоздаю, придется ждать целых два месяца до начала следующей четверти…
Я вписал дату и провел черту, под которой должен был расписаться торговец. И подвинул бумагу к нему. Торговец был несколько озадачен. Более того, он не обратил внимания, что в расписке сказано не «таланты», а «пенни». Таланты-то стоили значительно больше. Это означало, что торговец только что согласился вернуть мне книгу дешевле, чем купил.
Радость моя была недолгой: мне пришло в голову, как это все глупо. За два пенни или за два таланта, все равно у меня не будет денег, чтобы выкупить книгу через два оборота… Если все обернется удачно, меня и в Тарбеане-то к завтрашнему дню уже не будет.
И все-таки расписка, невзирая на свою никчемность, хотя бы отчасти смягчила боль расставания с последней вещью, оставшейся у меня от детства. Я подул на бумагу, аккуратно убрал ее в карман и взял свои два серебряных таланта. Я изрядно удивился, когда торговец протянул мне руку.
Он виновато сказал:
– Вы извините за расписку. Но вы не были похожи на человека, который собирается вернуться… – Он слегка пожал плечами. – Вот. – И сунул мне в руку медную йоту.
Я решил, что мужик-то он в целом неплохой. Я улыбнулся ему в ответ, и мне даже сделалось неловко за свою расписку.
И за те три пера, которые я у него спер. Но неловкость я испытывал недолго. И, поскольку возвращать перья было бы неудобно, я перед уходом заодно спер еще и бутылочку чернил.
Глава 31Суть благородства
Два таланта приятно оттягивали мне карман. И их собственный вес тут был ни при чем. Всякий, кто подолгу жил без денег, поймет, о чем я. Первое, что я себе купил – это хороший кожаный кошелек. И кошелек я спрятал под одежду, поближе к телу.
После этого я как следует позавтракал. Большой горячей яичницей с добрым ломтем ветчины. Свежим мягким хлебом с изрядным количеством меда и масла и стаканом молока, не более как два дня от коровы. Все это обошлось мне в пять железных пенни. Быть может, то был лучший завтрак в моей жизни.
Очень непривычно было сидеть за столом и есть ножом и вилкой. Непривычно было находиться среди людей, непривычно было и то, что еду мне подавали.
Подбирая горбушкой остатки завтрака, я сообразил, что у меня есть проблема.
Даже в этом несколько занюханном трактирчике на Портовой стороне я бросался в глаза. Рубашка моя представляла собой не более чем старый мешок с дырами для рук и головы. Мои парусиновые штаны были мне изрядно велики. От них несло дымом, салом и затхлыми уличными лужами. Подпоясывал я их обрывком веревки, который выудил из кучи мусора. Я был чумазый, босой и вонючий.
Что же мне делать? Купить одежду или сперва помыться в бане? Если начать с бани, потом придется снова одеваться в грязное. Но если я приду покупать одежду в таком виде, меня небось и в лавку-то не пустят. А уж мерку с меня снимать и подавно никто не возьмется…
Трактирщик подошел забрать у меня тарелку, и я решил начать все-таки с бани – в основном оттого, что мне до смерти надоело вонять, как дохлая крыса недельной давности. Я улыбнулся трактирщику:
– Извините, а где тут можно помыться?
– Да прямо у нас и можно, если у тебя найдется пара пенни. – Он смерил меня взглядом. – Ну, или можешь отработать. Час честной работы. Нам давно пора трубу прочистить.
– Мне понадобится много воды. И мыло.
– Тогда два часа. Посуды немытой тоже хватает. Сперва труба, потом помоешься, потом вымоешь посуду. Идет?
Примерно через час плечи у меня ныли, зато труба была прочищена. Трактирщик проводил меня в комнату, где стояла большая деревянная кадка, а пол был решетчатый. В стены были вбиты колышки, чтоб вешать одежду, а приколоченный к стенке лист жести служил чем-то вроде зеркала.
Он притащил мне мочалку, ведро кипятка и кусок хозяйственного мыла. Я тер себя до тех пор, пока кожа не покраснела и ее не начало саднить. Трактирщик притащил второе ведро кипятка, потом третье. Про себя я вознес благодарственную молитву за то, что я не завшивел. Вероятно, я был такой грязный, что все порядочные вши мною брезговали.
Сполоснувшись в последний раз, я посмотрел на свои сброшенные лохмотья. Я впервые за много лет был таким чистым, и до них мне и дотрагиваться было противно, не то что надевать. А если попытаться их постирать, они просто развалятся…
Я вытерся и принялся грубой щеткой расчесывать колтуны на голове. Волосы отросли длиннее, чем казалось, пока они были грязные. Я протер самодельное зеркало – и удивился. Я выглядел взрослым… ну, во всяком случае намного старше. И мало того: я смахивал на какого-нибудь дворянского сынка. Лицо узкое и белое. Волосы не мешало бы подстричь, но они были прямые и до плеч, как раз как тогда носили. Не хватало только приличной одежды…
И это навело меня на мысль.
Я, не одеваясь, обмотался полотенцем и вышел через черный ход. Кошелек я прихватил, но припрятал. Время было уже не раннее, на улицах было полно народа. Нет нужды упоминать, что на меня пялились. Однако я, не обращая на них внимания и не прячась, решительно шагал вперед. На лице у меня застыла невозмутимо-гневная маска, без следа смущения.
Я остановился возле отца и сына, грузивших мешки на телегу. Сын был года на четыре старше меня и на полторы головы выше.
– Эй, малый! – бросил я. – Где тут можно купить одежду? – Я пристально взглянул на его рубаху и уточнил: – Приличную!
Парень посмотрел на меня. Он явно колебался между растерянностью и гневом. Его отец торопливо сдернул шапку и выступил вперед, загородив собой сына.
– Зайдите, пожалуй, к Бентли, ваша милость! Там все простое, но зато тут рядом, на соседней улице…
Я насупил брови:
– Это единственный магазин поблизости?
Мужик разинул рот:
– Ну… может… вот тут еще…
Я раздраженно махнул рукой, приказывая ему заткнуться:
– Ладно, где это? Просто укажи, раз уж ум отнялся!
Он указал пальцем, и я пошел в ту сторону. По дороге я вспомнил одну из ролей молодого пажа, которые мне доводилось исполнять в труппе. Пажа звали Дансти – невыносимо избалованный мальчишка, сынок влиятельного папаши. Он тут годился идеально. Я властно задрал нос, чуть иначе расправил плечи и мысленно внес пару исправлений.
Я распахнул дверь и ворвался в магазин. Там был человек в кожаном фартуке – очевидно, сам Бентли. За сорок, худой, лысеющий. Когда дверь с грохотом ударилась о стенку, он вздрогнул. Обернулся и непонимающе уставился на меня.
– Ну, что смотришь, недоумок? Халат мне, живо! Ну что это такое: любой олух, которому нынче взбрело в голову отправиться на рынок, считает своим долгом на меня пялиться!
Я плюхнулся на стул и оскорбленно надулся. Видя, что торговец не двинулся с места, я грозно воззрился на него:
– Ну? Что неясно? Неужто не очевидно, что мне надо? – И я выразительно подергал себя за край полотенца.
Он по-прежнему стоял, вылупившись на меня.
Я угрожающе понизил голос.
– Немедленно принеси какую-нибудь одежду, а не то… – я вскочил и заорал: – я разнесу эту лавочку вдребезги! Я попрошу у батюшки твои яйца в подарок на средьзимье! Я напущу его псов, чтобы они надругались над твоим трупом! Да ты, вообще, представляешь, кто я такой?!!
Бентли кинулся прочь, и я снова рухнул на стул. Не замеченная мною прежде покупательница торопливо выскочила за дверь, задержавшись лишь затем, чтобы сделать мне реверанс.
Я с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться.
Ну, и после этого все оказалось до смешного просто. Я заставил торговца как следует побегать добрых полчаса, принося мне то одно, то другое. Я охаял материал, покрой, пошив всего, что он мне ни показывал. Короче, я вел себя как законченный мелкий засранец.
По правде сказать, я был всем доволен. Одежда тут была простая, но пошитая на совесть. Хотя на самом-то деле, по сравнению с тем, во что я был одет за час до этого, чистый мешок и то показался бы приличным.
Если вам не доводилось подолгу жить при дворе или в большом городе, вы, пожалуй, и не поймете, отчего мне так легко это удалось. Давайте объясню.
Дворянские сынки – это такое грозное стихийное бедствие вроде потопа или урагана. И если простому человеку довелось столкнуться с этакой катастрофой, единственное, что он может сделать, – это стиснуть зубы и постараться свести ущерб к минимуму.
Бентли это знал. Он наживил рубаху и штаны и помог мне их снять. Я снова закутался в халат, который он мне подал, а он принялся подгонять одежду так, будто сам черт дышит ему в затылок.
Я плюхнулся обратно на стул:
– Ничего, можешь спрашивать. Я же вижу, ты умираешь от любопытства!
Он на секунду приподнял голову от шитья:
– Простите, сэр?
– Ну, про обстоятельства, из-за которых я очутился в таком странном положении.
– Ах, вы об этом! – Он затянул узелок и взялся за штаны. – Что ж, должен сознаться, мне и впрямь слегка любопытно. Но я ни о чем не спрашиваю! Кто я такой, чтобы вмешиваться в чужие дела?
– А-а! – я кивнул и изобразил разочарование. – Ну что ж, такая скромность похвальна…
Воцарилась тишина, нарушаемая лишь звуком нитки, протягиваемой сквозь ткань. Я поерзал-поерзал и, наконец, продолжал так, будто он меня спросил:
– Меня обокрала шлюха!
– Не может быть, сэр!
– Ну да, пыталась выменять одежду на мой кошелек. Вот сука!
Бентли снова приподнял голову. На лице у него отражалось неподдельное любопытство:
– А разве кошелек был у вас не в одежде, сэр?
Я сделал шокированное лицо:
– Да ну что ты! «Благородный человек кошелька из рук не выпускает». Так говорит мой батюшка.
И я продемонстрировал ему кошелек.
Я заметил, что торговец с трудом сдерживает смех, и на душе у меня полегчало. Все-таки я целый час отравлял человеку жизнь – пусть ему хоть будет, что рассказать знакомым!