– Она мне говорит: мол, хотите сохранить достоинство, отдайте мне свой кошелек и уйдете домой одетым!
Я пренебрежительно тряхнул головой:
– А я ей говорю: ах ты, подстилка! Достоинство дворянина – оно не в одежде! Если я расстанусь с кошельком лишь ради того, чтобы избавить себя от неловкого положения, – вот тогда я точно лишусь достоинства!
Я призадумался и негромко сказал, словно бы размышляя вслух:
– Отсюда следует, что достоинство дворянина – в его кошельке… – Я посмотрел на кошелек, который держал в руках, помолчал. – Да, вроде бы батюшка на днях говорил нечто в этом духе.
Бентли прыснул, сделал вид, будто закашлялся, встал и встряхнул мою рубаху и штаны:
– Вот, сударь, прошу! Сидеть будет как перчаточка! – Он протянул мне одежду. На губах у него играла тень улыбки.
Я скинул халат и натянул штаны:
– Ну что ж, пожалуй, до дома дойти хватит. И сколько с меня за труды, Бентли?
Он прикинул:
– Талант две йоты.
Я, ничего не говоря, принялся зашнуровывать рубашку.
– Ах, сударь, простите! – поспешно сказал он. – Совсем забыл, с кем имею дело!
Он сглотнул:
– Одного таланта будет довольно!
Я достал кошелек, вложил ему в руку серебряную монету и посмотрел ему в глаза:
– А как насчет сдачи?
Бентли стиснул губы в ниточку, однако кивнул и отдал мне две йоты.
Я спрятал монеты и крепко подвязал кошелек под рубашкой, потом многозначительно взглянул на торговца и похлопал себя по кошельку.
На губах у него снова появилась улыбка:
– До свиданья, сударь!
Я забрал полотенце, вышел из магазина и, привлекая уже куда меньше внимания, зашагал обратно к тому трактиру, где обрел завтрак и ванну.
– Что вам угодно, молодой человек? – спросил трактирщик, когда я подошел к стойке. Он улыбнулся и вытер руки фартуком.
– Грязную посуду и тряпку.
Он пригляделся ко мне, улыбнулся и расхохотался:
– А я уж думал, ты так нагишом и удрал!
– Ну, не то чтобы совсем нагишом… – я положил на стойку полотенце.
– А то на тебе грязи-то было больше, чем самого мальчишки! И я мог бы побиться об заклад, что волосы у тебя черные. А теперь просто другой человек стал! – Он молча смерил меня взглядом. – Старую одежду тебе вернуть?
Я замотал головой:
– Выкиньте ее! А лучше сожгите, да смотрите, чтобы никто дымом не надышался.
Он снова расхохотался.
– Но у меня были при себе кое-какие вещи, – напомнил я.
Он кивнул и многозначительно постучал себя по носу.
– Да, действительно! Секундочку. – Он повернулся и скрылся в дверях за стойкой.
Я тем временем окинул взглядом трактир. Теперь, когда я не привлекал враждебных взглядов, трактир выглядел совсем иначе. Булыжный очаг с черным котлом, кипящим над огнем. Кисловатый запах лакированного дерева и пролитого пива. Негромкий гул разговоров…
Мне всегда нравилось в кабаках. Наверное, оттого что я вырос на проезжей дороге. Трактир – это надежное место, своего рода убежище. Мне сделалось очень уютно, и я подумал – а неплохо было бы владеть таким заведением!
– На, держи! – Трактирщик положил на стойку три пера, бутылочку чернил и расписку из книжной лавки. – Это меня удивило едва ли не больше, чем то, что ты сбежал голым.
– Я в университет поступать буду, – объяснил я ему.
Трактирщик вскинул бровь:
– А не молод ли ты в университет поступать?
По спине у меня пробежал холодок, однако я небрежно передернул плечами:
– Да туда всех берут!
Он вежливо кивнул, так, будто это объясняло, отчего я явился к нему босоногим, воняя грязными подворотнями. Выждав, не скажу ли я что-нибудь еще, трактирщик налил себе пива.
– Ты не обижайся, но ты теперь не похож на человека, который согласится мыть посуду.
Я открыл было рот, чтобы возразить. Железный пенни за час работы – это была выгодная сделка, и упускать ее мне не хотелось. На два пенни можно купить целый каравай, а я и сосчитать не мог, сколько раз за этот год мне доводилось оставаться голодным.
Но тут я увидел свои руки, лежащие на стойке. Розовые, чистые, как будто и не мои вовсе.
И я осознал, что да, я не хочу мыть посуду. У меня были дела поважнее. Я отодвинулся от стойки и достал из кошелька железный пенни.
– Где лучше всего искать обоз, идущий на север? – спросил я.
– На площади Гуртовщиков, в Нагорье. Это четверть мили за мельницей на Зеленой улице.
Когда я услышал про Нагорье, меня снова пробрала дрожь. Однако я постарался не обращать на это внимания и кивнул:
– Хороший у вас трактир! Я бы с удовольствием себе такой завел, когда вырасту. – И протянул ему пенни.
Трактирщик расплылся в улыбке и протянул монету обратно:
– Спасибо на добром слове! Заходи в любое время.
Глава 32Про мелочь, сапожников и толпу
Когда я вышел на улицу, было примерно час до полудня. Солнце стояло над крышами, мостовая под ногами была теплой. Я окунулся в нестройный гул рыночной площади, пытаясь наслаждаться ощущением сытого брюха и чистого тела.
Однако под ложечкой у меня неприятно сосало, как бывает, когда знаешь, что тебе кто-то пялится в затылок. Это чувство преследовало меня, и вот, наконец, инстинкты взяли надо мной верх, и я рыбкой нырнул в проулок.
Я прижался спиной к стене и стал ждать. Мало-помалу ощущение улеглось. Несколько минут спустя я уже чувствовал себя дураком. Я привык полагаться на свои инстинкты, но они то и дело подавали ложную тревогу. Я выждал еще несколько минут, для верности, и снова вышел на улицу.
Ощущение смутной тревоги вернулось почти тут же. Я старался не обращать на него внимания, одновременно пытаясь определить, откуда же оно взялось. Но минут через пять нервы у меня не выдержали, и я снова свернул в переулок и стал вглядываться в толпу, пытаясь определить, кто же за мной следит.
Никто. Потребовалось полчаса нервотрепки и еще два переулка, прежде чем я, наконец, сообразил, в чем же дело.
Я отвык быть частью толпы.
За последние пару лет толпа сделалась для меня частью городского пейзажа. В толпе можно было спрятаться от стражника или торговца. Я мог пройти сквозь толпу, чтобы попасть туда, куда шел. Я мог даже идти в том же направлении, куда и толпа. Но я никогда не был человеком из толпы.
Я так привык быть невидимкой, что едва не бросился бежать от первого лоточника, который попытался мне что-то продать.
Как только я понял, что именно меня беспокоит, тревога моя по большей части развеялась. Страх, как правило, происходит от незнания. Как только я понял, в чем проблема, это сделалось просто проблемой, бояться стало нечего.
Как я уже упоминал, Тарбеан делится на две основные части: Приморье и Нагорье. Приморье бедное. Нагорье богатое. В Приморье грязь и вонь. В Нагорье чистота. В Приморье ворье. В Нагорье банкиры… ой, извините: взломщики.
Я уже рассказывал о своем злополучном визите в Нагорье. Так что, наверное, вы поймете, почему, когда толпа передо мной на миг расступилась, я увидел того, кого высматривал. Стражника. Я тут же с колотящимся сердцем юркнул в ближайшую дверь.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы напомнить себе, что я уже не тот чумазый уличный мальчишка, которого избили несколько лет назад. Я был хорошо одетый, чистый. Я выглядел так, словно имею право тут находиться. Но старые привычки умирают нескоро. Мне стоило немалого труда сдержать глубинную ярость, и я сам не знал, на кого именно злюсь: то ли на себя, то ли на стражника, то ли на весь свет. Наверное, на всех понемногу.
– Добро пожаловать! – весело сказали из задернутого занавеской дверного проема.
Я окинул взглядом лавку. Свет из витрины падал на загроможденный рабочий стол и десятки пар обуви, стоящие на полках. Да, пожалуй, я выбрал не самое неподходящее место…
– Дайте-ка угадаю! – раздался голос из глубины лавки. И из-за занавески появился седовласый человек с длинной полосой кожи в руках. Он был низенький и сутулый, но его лицо улыбалось мне сквозь сеточку морщин. – Вам нужна обувь!
Он застенчиво улыбнулся, словно эта шутка была старыми, разношенными башмаками, уже не очень приличными, но слишком удобными, чтобы их выкинуть. Он посмотрел на мои ноги. И я, помимо собственной воли, тоже посмотрел на них.
Ну да, конечно, я был босиком. Я уже так давно не носил обуви, что даже и не задумывался об этом. По крайней мере летом. Зимой-то я просто мечтал о башмаках.
Я поднял взгляд. Глаза у старика весело прыгали, как будто он не мог решить, можно ли рассмеяться или это будет стоить ему покупателя.
– Ну да, пожалуй, – согласился я.
Он расхохотался, усадил меня на табурет и снял рукой мерку с моих босых ступней. По счастью, на улицах было сухо, так что ноги у меня просто запылились от ходьбы по мостовой. Если бы шел дождь и они были грязные, получилось бы совсем неудобно.
– Ну что ж, поглядим, что вы за фрукт и найдется ли у меня для вас что-нибудь подходящее. Если не найдется – могу сшить или подогнать для вас подходящую пару часика за два. Ну-с, и какая же обувь вам требуется? Для ходьбы? Для танцев? Для верховой езды?
Он запрокинулся назад и снял с полки у себя за спиной пару башмаков.
– Для ходьбы.
– Я так и думал!
Он ловко натянул мне на ноги пару чулок, как будто все покупатели являлись к нему босоногими. И сунул мои ноги в нечто черное с пряжками.
– Ну, как оно вам? Вы встаньте, походите…
– Ну, я…
– Ага, тесноваты! Так я и думал. Что может быть хуже жмущего башмака?
Он стащил с меня черные туфли и надел другую пару – стремительно, как бичом хлопнул.
– А эти как?
Туфли были темно-фиолетовые, пошитые не то из бархата, не то из фетра.
– Ну, это…
– Не совсем то, что вы искали? Ну да, вас можно понять: эти сносятся, и глазом моргнуть не успеешь. Однако же цвет хорош: в самый раз за барышнями ухлестывать!
Он натянул на меня новую пару.
– А эти?
Это были башмаки обычной коричневой кожи, и они сели на меня, как будто сапожник нарочно снимал с меня мерку для них. Я уперся ногой в пол – башмак надежно охватывал ногу. А я и забыл, как это чудесно – ходить в удобной обуви…