Беря у студента волос магистра Хемме, я признал в нем Бэзила, того парня, которого Хемме унизил накануне.
– Спасибо, Бэзил. Можно вас попросить принести сюда ту жаровню и разжечь ее, чем быстрее, тем лучше?
Когда Бэзил подтащил жаровню поближе, я с удовольствием обнаружил, что она оборудована небольшими мехами. Бэзил плеснул на угли спирта и высек искру, а я тем временем обратился к студентам.
– Овладеть концепцией симпатии не так-то просто. Но в основе ее лежат всего три простых закона. Первый – учение о соответствии, которое гласит: сходство усиливает симпатию. Второй – принцип сродства, который гласит: часть от целого может представлять все целое. И третий – закон сохранения, который гласит: энергия не может быть ни уничтожена, ни создана. Итак, соответствие, сродство и сохранение. Три «с».
Я помолчал, слушая, как полсотни перьев торопливо записывают мои слова. Возле меня Бэзил деловито раздувал огонь мехами. Я начал сознавать, что мне это, пожалуй, нравится.
– Возможно, пока что вы ничего не понимаете – не беспокойтесь! Сейчас я продемонстрирую это на живом примере, и вы все поймете.
Я посмотрел вниз и увидел, что жаровня уже отлично разгорелась. Я поблагодарил Бэзила, пристроил над углями металлическую сковородочку и бросил на нее две свечки, чтобы расплавить воск.
Третью свечу я воткнул в стоящий на столе подсвечник и зажег ее серной спичкой, которую достал из стола. Затем я снял сковородку с огня и аккуратно вылил на стол ее расплавленное содержимое. У меня получился кусок размягченного воска с кулак величиной. Я снова поднял взгляд на студентов.
– Имея дело с симпатией, вы в основном занимаетесь перераспределением энергии. Энергия передается по симпатическим связям.
Я вытащил из воска фитили и принялся лепить из него куколку, отдаленно напоминающую человека.
– Первый упомянутый мною закон, «Сходство усиливает симпатию», означает всего-навсего, что чем больше два предмета похожи друг на друга, тем сильнее будет симпатическая связь между ними.
Я показал аудитории небрежно вылепленную куколку и сказал:
– Вот магистр Хемме!
По залу прокатился смешок.
– Точнее, это мой симпатический образ магистра Хемме. Ну, кто догадается, почему этот образ оставляет желать лучшего?
Ненадолго воцарилось молчание. Я не спешил. Аудитории нужно было время, чтобы разогреться. Хемме запугал их накануне, и они не готовы были так сразу откликнуться. Наконец кто-то из задних рядов сказал:
– Он слишком маленький?
Я кивнул и продолжил обводить глазами ряды.
– Магистр Хемме – не из воска!
Я кивнул.
– Эта фигурка отдаленно похожа на магистра Хемме формой и пропорциями. Однако это не самый удачный симпатический образ. А потому и симпатическая связь, основанная на нем, будет слабенькой. Процента два эффективности, не больше. Как же нам ее усилить?
Снова молчание, но уже не такое долгое, как в прошлый раз.
– Можно сделать ее побольше! – предложил кто-то. Я кивнул и стал ждать дальше. Послышались другие голоса:
– Можно вырезать на ней лицо магистра Хемме!
– Раскрасить!
– Нарядить в маленькую мантию!
Все засмеялись.
Я вскинул руку, требуя тишины, и сам удивился, как быстро все умолкли.
– Оставим в стороне то, насколько это выполнимо – предположим, что мы все это сделали. Вот рядом со мной стоит шестифутовый, полностью одетый, мастерски вылепленный магистр Хемме.
Я изобразил все это жестами.
– Но даже при всех приложенных усилиях лучшее, чего мы добьемся, – это десяти-пятнадцатипроцентная симпатическая связь. Так себе, мягко говоря.
Это подводит нас ко второму закону – закону сродства. Проще всего, чтобы легко было запомнить, он формулируется так: «Что было вместе – вместе и останется!» Магистр Хемме великодушно одолжил мне волос со своей головы. – Я показал им волос и торжественно воткнул его в голову куколки. – И вот таким простым способом мы получаем симпатическую связь, которая сработает на тридцать – тридцать пять процентов.
Я наблюдал за Хемме. Поначалу он было слегка встревожился, но теперь снова расплылся в самодовольной ухмылочке. Он-то знал, что без нужного связывания и должным образом сфокусированного алара от всего этого воска и волос никакого толку не будет.
Удостоверившись, что он принимает меня за дурака, я указал на свечку и спросил:
– Вы позволите, магистр?
Он величественно махнул рукой и поудобнее устроился на сиденье, скрестив руки на груди, в полной уверенности, что ему ничто не грозит.
Ну разумеется, нужное связывание-то я знал. Я же ему говорил. А алару, вере в бич, Бен научил меня еще тогда, когда мне было двенадцать.
Однако я не дал себе труда прибегнуть ни к связыванию, ни к алару. Я просто сунул ногу куклы в пламя свечи. Свеча потускнела и задымила.
Воцарилась напряженная тишина. Все затаили дыхание и вытянули шеи, чтобы посмотреть на магистра Хемме.
Хемме пожал плечами, изображая изумление. Однако взгляд его был точно капкан, готовый захлопнуться. Уголок губ приподнялся в усмешке. Хемме начал было вставать с места.
– Ну-с, я ничего не чувствую. И…
– Именно! – воскликнул я. Мой голос прозвучал резко, как щелчок кнута, и застигнутые врасплох студенты снова уставились на меня. – А почему? – Я выжидательно обвел взглядом аудиторию. – А из-за третьего закона, о котором я упомянул, закона сохранения энергии! «Энергия не может быть ни уничтожена, ни создана, только потеряна или найдена»! Если бы я поднес свечу к ноге нашего досточтимого наставника, почти ничего бы не произошло. А поскольку по связи передается всего процентов тридцать, мы бы не получили даже этого скромного результата.
Я сделал паузу, давая им время вдуматься.
– Вот основная проблема симпатии! Откуда же нам взять энергию? Однако в данном случае ответ прост.
Я задул свечку и зажег ее заново, от жаровни. И пробормотал себе под нос несколько нужных слов.
– Добавив вторую симпатическую связь, между свечой и куда более жарким пламенем… Я разделил свой разум надвое. Одна часть связала вместе Хемме и куколку, вторая – свечку и жаровню. – Мы и получим желаемый эффект!
Я небрежно поднес ногу куколки к пламени свечи, примерно на дюйм выше фитиля – кстати, именно там пламя горячее всего.
И услышал испуганный возглас оттуда, где сидел Хемме.
Не глядя в его сторону, я продолжал самым что ни на есть сухим тоном, обращаясь к аудитории:
– И, судя по всему, на этот раз у нас все получилось.
Студенты расхохотались.
Я задул свечку.
– Помимо всего прочего, это хороший пример того, на что способен опытный симпатист. А представьте, что было бы, если бы я бросил эту куколку в огонь?
И я поднес ее к жаровне.
Хемме, как укушенный, вихрем взлетел на сцену. Возможно, мне показалось, но, по-моему, он берег левую ногу.
– Что ж, судя по всему, магистр Хемме снова решил взять преподавание в свои руки.
По залу прокатился смешок, на этот раз громче.
– Благодарю вас, коллеги и друзья. На этом моя скромная лекция… окончена!
И тут я использовал одну из сценических уловок. Есть такая специальная интонация, такие особые жесты, которые дают публике понять, что пора аплодировать. Я не могу объяснить, как именно это делается, но оно, как всегда, подействовало. Я поклонился залу и обернулся к Хемме под звуки аплодисментов. Нельзя сказать, чтобы аплодисменты были такие уж оглушительные, но ему-то, наверное, и того не доставалось.
Когда он преодолел последние несколько шагов, разделявшие нас, я едва не отшатнулся. Лицо у него было жуткого багрового цвета, а жила на виске билась так, будто вот-вот лопнет.
Что до меня, сценическая выучка помогла мне сохранить присутствие духа: я невозмутимо встретил его взгляд и протянул руку. Я испытал немалое удовлетворение, увидев, как Хемме мельком покосился на аудиторию, которая все еще аплодировала, сглотнул и пожал-таки мне руку.
Руку он мне не просто пожал, а сдавил до боли. Может, он сдавил бы ее и сильнее, если бы я не махнул еле заметно восковой куколкой в сторону жаровни. Его лицо сделалось из багрово-красного пепельно-бледным так стремительно, что я бы и не поверил, если б сам не увидел. Хватка его претерпела соответствующие изменения, и я отнял свою руку.
Я еще раз поклонился рядам и, не оглядываясь, вышел из аудитории.
Глава 40На рогах
После того как Хемме распустил студентов, новости о моей выходке разнеслись по университету, точно лесной пожар. По реакции студентов я догадывался, что магистр Хемме не особенно популярен. Сидя на каменной скамье у входа в «конюшни», я видел, как проходящие мимо студенты улыбаются в мою сторону. Кое-кто махал мне рукой или, смеясь, показывал большой палец.
Но, хоть я и наслаждался привалившей мне славой, в глубине души меня мало-помалу охватывала холодная тревога. Я нажил себе врага в лице одного из девяти магистров. Мне нужно было знать, насколько это серьезно.
На ужин в столовке подавали черный хлеб с маслом, рагу и бобы. Я увидел Манета – его буйная грива делала его похожим на большого белого волка. Симмон с Совоем лениво ковырялись в еде, мрачно рассуждая о том, из чьего мяса это рагу. Ну а для меня, менее оборота назад вырвавшегося с улиц Тарбеана, ужин был великолепный.
Тем не менее я стремительно терял аппетит, слушая все, что говорили мне приятели.
– Ты не пойми неправильно, – говорил Совой, – парень ты действительно отважный. Это даже не вопрос. Но все равно… – он взмахнул ложкой, – с тебя за это шкуру спустят!
– Это если еще повезет, – сказал Симмон. – Ну, то есть ведь речь идет о малефиции, верно?
– Ну, тоже мне, велика беда! – возразил я куда увереннее, чем чувствовал себя на самом деле. – Подумаешь, пятку поджарил!
– Любое причинение вреда с помощью симпатии считается малефицием. Наведением порчи.
Манет ткнул в меня своим ломтем хлеба, сурово сдвинув лохматые, седеющие брови.