Спичек у меня при себе не было, пришлось прибегнуть к симпатии. В другое время я бы управился в мгновение ока, однако мой разум был одурманен налрутом, и мне было трудно сосредоточиться. Я стиснул зубы, утвердил свой алар и через несколько секунд почувствовал, как меня пробирает холод, – я извлек из своего тела достаточно теплоты, чтобы затеплить фитилек свечи.
Книги!
Окон, впускающих дневной свет, тут не было, и в хранении царила непроглядная тьма, рассеиваемая лишь слабым светом моей свечи. И во тьму уходили ряды и ряды книжных полок. Столько книг, что и за целый день не проглядишь! Столько книг, что и за всю жизнь не перечитаешь!
Воздух был прохладен и сух. Пахло старой кожей, пергаментом и забытыми тайнами. Я мимоходом удивился, как это им удается поддерживать воздух таким свежим в здании без окон.
Прикрывая свечу ладонью, я пробирался в полутьме вдоль полок, наслаждаясь этим моментом, вбирая в себя всю эту обстановку. Пламя свечи металось из стороны в сторону, и на потолке бешено плясали тени.
Налрут к этому времени выветрился окончательно. Спина отзывалась пульсирующей болью, мысли были свинцовые, как будто у меня жар или меня сильно ударили по затылку. Я понимал, что долго читать не смогу, но все равно не мог заставить себя уйти так сразу. После всего что я пережил, чтобы сюда попасть…
Около четверти часа я бесцельно блуждал, осваиваясь в хранении. Я обнаружил несколько маленьких комнат с каменными стенами и массивными деревянными дверями, со столами внутри. Очевидно, они были предназначены для того, чтобы небольшая группа людей могла собраться и что-то обсудить, не нарушая безмолвия архивов.
Еще я нашел лестницы, ведущие вниз. Архивы были высотой в шесть этажей, но я не знал, что тут есть еще и подземелья. Глубоко ли ведут эти лестницы? И сколько еще десятков тысяч книг ждет меня внизу, под ногами?
Я просто выразить не могу, как мне было уютно в этой прохладной, безмолвной темноте. Я блуждал среди бесчисленных книг и был абсолютно счастлив. Я чувствовал себя в полной безопасности, зная, что где-то тут ждут меня ответы на все вопросы.
Дверь с четырьмя пластинами я нашел совершенно случайно.
Она была сделана из цельной плиты серого камня, под цвет стен. Рама в восемь дюймов шириной, тоже серая, тоже сплошной цельный камень без швов. Дверь была подогнана к раме так плотно, что и иголку не просунешь.
Ни петель. Ни ручки. Ни глазка, ни окошка. Единственное, что ее отличало от стены – четыре медных пластины. Они были вделаны заподлицо в дверь, которая была вделана заподлицо в раму, которая была вделана заподлицо в стену. Можно было провести ладонью поперек двери и не нащупать ни единого шва.
И тем не менее, невзирая на все, чего в ней не хватало, эта серая каменная плита явно была дверью. Это было просто видно. В центре каждой медной пластины имелось отверстие и, хотя они были необычной формы, все-таки ясно было, что это замочные скважины. Дверь была недвижна, как гора, спокойна и равнодушна, как море в безветренный день. Эта дверь была не из тех, которые открываются. Она была создана для того, чтобы оставаться закрытой.
И в самом центре, между блестящими медными табличками, глубоко врезанными в камень буквами было высечено слово: «валаритас».
В университете были и другие запертые двери, за которыми хранились опасные вещи, дремали древние, позабытые тайны, безмолвные и сокрытые. Двери, которые запрещено было открывать. Двери, чей порог не переступала ничья нога, ключи от которых уничтожены, или потерялись, или заперты внутри ради пущей безопасности.
Но все это бледнело в сравнении с дверью с четырьмя пластинами. Я положил ладонь на холодную, гладкую поверхность и толкнул, надеясь вопреки всему, что от моего толчка она откроется. Но дверь была прочна и недвижна, как камень-серовик. Я пытался что-нибудь разглядеть через замочные скважины в медных пластинах, но не видел ничего, кроме огонька моей одинокой свечки.
Мне так отчаянно хотелось туда попасть, что я буквально чувствовал это на вкус. Вероятно, это какая-то извращенная особенность моей натуры: вот я наконец-то очутился в архивах, посреди бесконечного множества тайн, и все-таки меня тянуло к единственной запертой двери, которую я нашел! Может быть, это вообще в природе человека: пытаться разнюхать все тайное и сокрытое. А может, это моя личная особенность.
Но тут я увидел ровный, красный свет симпатической лампы, двигающийся в мою сторону из-за шкафов. До сих пор я никого в архивах не встречал. Я отступил от двери и стал ждать, рассчитывая расспросить у того, кто сюда идет, что находится за дверью. И что значит «валаритас».
Красный свет сделался ярче, и я увидел, как из-за угла появились два скриба. Скрибы застыли, потом один из них ринулся ко мне, вырвал свечу у меня из рук и затушил ее, облив мне руку горячим воском. На лице у него отражался такой ужас, как будто я держал в руках свежеотрубленную голову.
– Ты что тут делаешь с открытым огнем?! – осведомился он самым громким шепотом, какой я когда-либо слышал. Он понизил голос и помахал потушенной свечой у меня перед носом. – Обугленное тело Господне, ты что, спятил?!
Я стер горячий воск с тыльной стороны руки. Попытался мыслить здраво, сквозь туман боли и изнеможения. «Ну конечно! – подумал я, вспомнив улыбочку Амброза, когда он сунул свечу мне в руки и торопливо затолкал за дверь. – «Наш маленький секрет»! Конечно же. Я мог бы и догадаться…»
Один из скрибов повел меня прочь из хранения, второй побежал за магистром Лорреном. Когда мы появились в дверях, Амброз напустил на себя смущенный и растерянный вид. Тут он переиграл, но для сопровождавшего меня скриба это выглядело достаточно убедительно.
– Что он там делал?!
– Шлялся по хранению, – объяснил скриб. – Со свечой!!!
– Что-о?! – ужас Амброз изобразил превосходно. – Ну, лично я его туда не пускал! – сказал он. И раскрыл одну из конторских книг. – Вот, взгляните сами!
Но прежде чем кто-нибудь успел сказать что-то еще, в комнату ворвался Лоррен. Его лицо, обычно непроницаемое, выглядело грозным и свирепым. Я облился холодным потом, мне вспомнилось то, что писал Теккам в своей «Теофании»: «Мудрец страшится трех вещей: бури на море, ночи безлунной, и гнева спокойного человека».
Лоррен навис над столом при входе.
– Рассказывайте! – потребовал он от ближайшего скриба. Его голос был тугой пружиной ярости.
– Мы с Микой увидели в хранении какой-то мерцающий свет и пошли посмотреть, может, у кого-то с лампой что-то неладно. И нашли его возле юго-восточной лестницы вот с этим!
Скриб предъявил свечу. Его рука слегка дрожала под грозным взором Лоррена.
Лоррен развернулся к столу, за которым сидел Амброз:
– Как это вышло, ре-лар?
Амброз беспомощно развел руками.
– Он уже заходил, а я его не пустил, потому что его нет в книге. Мы с ним повздорили из-за этого. Большую часть времени при этом присутствовала Фела. – Он взглянул на меня. – Наконец, я ему сказал, что ему придется уйти. Он, должно быть, прошмыгнул внутрь, пока я ходил в каморку за чернилами! – Амброз пожал плечами. – А может быть, пробрался мимо стола в читальне…
Я стоял как громом пораженный. Та небольшая часть моего разума, что не отупела от усталости, вопила от боли в спине.
– Это… это неправда! – я поднял взгляд на Лоррена. – Он меня сам впустил! Отослал Фелу, и впустил меня.
– Что-о?! – Амброз уставился на меня, на миг потеряв дар речи. Несмотря на всю мою нелюбовь к нему, я не мог не отдать ему должное: сыграно было безупречно. – Во имя Господне! Зачем бы я стал это делать?
– Да потому что я тебя поставил в неловкое положение перед Фелой, – сказал я. – Он же мне и свечу продал. – Я потряс головой, пытаясь прочистить мозги. – Нет, он дал мне ее бесплатно.
Лицо Амброза сделалось изумленным.
– Вы посмотрите на него! – он расхохотался. – Да этот щенок то ли пьян, то ли еще что!
– Меня только что высекли! – возразил я. Мой голос мне самому показался ужасно пронзительным.
– Довольно! – прогремел Лоррен, возвышаясь над нами, точно столп гнева. Скрибы побледнели.
Лоррен отвернулся от меня и коротко, презрительно махнул в сторону стола.
– Ре-лар Амброз официально отстранен от работы за халатность.
– Как?! – на этот раз негодование Амброза было неподдельным.
Лоррен нахмурился, и Амброз прикусил язык. Обернувшись ко мне, Лоррен сказал:
– Э-лиру Квоуту запрещено бывать в архивах.
И широко взмахнул рукой – выметайся, мол.
Я попытался придумать что-нибудь, что могу сказать в свою защиту:
– Господин магистр, я же не хотел…
Лоррен обрушился на меня. Его лицо, прежде всегда столь невозмутимое, было исполнено такого ледяного, жуткого гнева, что я, сам того не желая, отступил на шаг.
– Не хотели?! – переспросил он. – Мне нет дела до ваших намерений, э-лир Квоут, как и до того, заблуждались вы или нет! Значение имеют только ваши поступки! Огонь был в вашей руке! Значит, и вина на вас. Вот урок, который следует усвоить всякому взрослому человеку.
Я опустил взгляд, отчаянно пытаясь придумать что-нибудь, что можно сказать. Какое-нибудь доказательство, которое я могу предоставить. Мои мысли все еще туго ворочались у меня в голове, когда Лоррен стремительными шагами вышел из комнаты.
– Не понимаю, почему меня наказали за его дурость! – ворчал Амброз, обращаясь к прочим скрибам. Я же, оцепенев, поплелся к выходу. Я сделал ошибку: обернулся и посмотрел на него. Лицо у него было серьезным, он тщательно следил за его выражением.
Но глаза у него смеялись.
– Право же, малый, – сказал он мне, – не знаю, чем ты думал! А уж, казалось бы, член арканума мог бы вести себя и поумнее.
Я потащился в столовку. Колесики мыслей проворачивались медленно-медленно. Я неловкими руками положил свою обеденную карточку на тусклый жестяной поднос и получил порцию парового пудинга, сосисок и непременных бобов. Я тупо окинул взглядом зал и нашел Симмона с Манетом на их обычном месте в северо-восточном углу.