По пути к столу я привлекал всеобщее внимание. Оно и неудивительно: не прошло и двух часов, как меня поставили к столбу и прилюдно высекли. Я услышал чей-то шепот: «И кровь у него не текла во время порки! Своими глазами видел. Ни капельки!»
Это из-за налрута, разумеется. Он унял кровотечение. Тогда это казалось отличной идеей. Теперь это выглядело дурацким ребячеством. Амброз нипочем не сумел бы меня так легко одурачить, если бы налрут не усыпил мою природную подозрительность. И уж, наверное, будь я в трезвом уме, я бы сумел объясниться перед Лорреном!
По пути в дальний конец столовой я осознал истину. Я сменял доступ в архивы на мимолетную славу.
Однако же делать было нечего! Оставалось только распорядиться ею наилучшим образом. Раз уж все, что мне досталось от этой катастрофы, – это соответствующая репутация, надо извлечь из нее все возможное. И потому я, расправив плечи, прошел через весь зал к Симмону с Манетом и поставил еду на стол.
– Слушайте, а ведь никакой платы за вход в хранение не берут, верно? – вполголоса спросил я, усаживаясь и стараясь не кривиться от боли в спине.
Сим тупо уставился на меня:
– Платы за вход в хранение?
Манет прыснул в миску с бобами:
– О, я уже несколько лет про такое не слыхал! Когда я работал скрибом, мы дурили новичков, беря с них по пенни за пользование архивами. Это и называлось «плата за вход в хранение».
Сим взглянул на него неодобрительно:
– Свинство какое!
Манет протестующе вскинул руки:
– Да ладно, просто безобидная шалость!
Манет смерил меня взглядом:
– Это у тебя из-за этого такая морда кислая? Кто-то у тебя медяк выманил?
Я покачал головой. Я не собирался распространяться о том, что Амброз нагрел меня на целый талант.
– Угадайте, кому только что запретили бывать в архивах? – мрачно сказал я, отрывая корку хлеба и макая ее в бобы.
Они растерянно смотрели на меня. Наконец Симмон выдвинул очевидное предположение:
– Э-э… тебе?
Я кивнул и принялся жевать бобы. Есть мне, вообще-то, не хотелось, но я надеялся, что на полный желудок налрутная медлительность развеется быстрее. А потом, упускать возможность поесть было противно моей природе.
– Что, тебя отстранили прямо в первый же день? – спросил Симмон. – Да, теперь тебе будет намного сложнее изучать народные легенды про чандриан!
Я вздохнул:
– И не говори!
– А надолго отстранили-то?
– Он сказал «запрещено бывать в архивах», – ответил я. – На какой срок – он не говорил.
– Запрещено бывать в архивах? – Манет посмотрел на меня. – Такого лет десять не случалось! Что ж ты натворил? На книгу помочился?
– Скрибы застали меня в хранении со свечой.
– Тейлу милосердный! – Манет отложил вилку, его лицо впервые за все время сделалось серьезным. – Ну и разозлился, должно быть, старина Лори!
– «Разозлился» – это не то слово, – сказал я.
– Зачем же ты туда потащился с открытым огнем-то? – спросил Симмон.
– У меня не было денег на лампу, – сказал я. – И сидевший за столом скриб вместо этого дал мне свечу.
– Да не может такого быть, – сказал Сим. – Ни один скриб ни за что бы не стал…
– А ну-ка, погоди! – перебил Манет. – Черноволосый такой? Хорошо одетый? С насупленными бровями? – и он нарочито нахмурился.
Я устало кивнул:
– Ну да, Амброз. Мы уже встречались вчера. И как-то не сошлись характерами.
– Ну да, с Амброзом разминуться трудно, – аккуратно сказал Манет, бросив многозначительный взгляд на сидящих вокруг студентов. Я обратил внимание, что весьма многие так, между делом, прислушиваются к нашему разговору.
– Надо было тебя предупредить, чтоб ты с ним не связывался, – добавил он, понизив голос.
– Матерь Божия! – сказал Симмон. – И надо ж было тебе начать мериться, у кого длиннее, именно с…
– Ну уж начали, значит, начали, – сказал я. Я мало-помалу приходил в себя, голова была уже не такая ватная, и усталость слегка отпустила. То ли побочные эффекты налрута сходили на нет, то ли мой гнев постепенно выжигал царящий в голове туман. – Ничего, я ему покажу, что у меня не короче, чем у иных прочих. Он еще пожалеет, что со мной встретился и перешел мне дорогу!
Симмон, похоже, слегка занервничал.
– Ты бы лучше не бросался угрозами в адрес других студентов, – сказал он с легким смешком, словно пытаясь обратить мои слова в шутку. А потом добавил вполголоса: – Ты не понял. Амброз – баронский наследник из Винтаса. – Он замялся, бросил взгляд на Манета: – Господи, ну как ему объяснить-то?
Манет подался ко мне и тоже заговорил более конфиденциальным тоном.
– Он не из тех дворянских сынков, кто проболтается тут пару четвертей, да и уедет. Он тут уже несколько лет, до ре-лара дорос. И это не какой-нибудь тебе седьмой сын – самый что ни на есть первородный наследник. И отец его – один из двенадцати наиболее могущественных людей во всем Винтасе.
– На самом деле, он шестнадцатый по знатности, – буднично сообщил Сим. – Сначала идет королевская семья, принцы-регенты, маэр Алверон, герцогиня Самиста, Акулей и Мелуан Лэклесс… – Он перехватил угрюмый взгляд Манета и осекся.
– У него есть деньги, – коротко сообщил Манет. – И друзья, которых можно купить за деньги.
– И люди, которые хотят добиться расположения его отца, – добавил Симмон.
– В общем и целом, – серьезно сказал Манет, – с ним лучше не связываться. Еще когда Амброз тут первый год учился, один алхимик с ним повздорил. Амброз перекупил его долги у ростовщика в Имре. И, когда тот не сумел расплатиться, его бросили в долговую яму.
Манет разломил хлеб пополам и стал мазать его маслом.
– К тому времени, как родня его выкупила, у парня развилась чахотка. Он превратился в развалину. И к учебе так и не вернулся.
– И что, магистры так это и спустили? – осведомился я.
– А все было абсолютно законно, – сказал Манет, по-прежнему вполголоса. – И к тому же Амброз был не настолько глуп, чтобы перекупать долги того парня лично! – Манет махнул рукой. – Он поручил это кому-то еще, но позаботился о том, чтобы все знали, что это его рук дело.
– А Табету помнишь? – угрюмо сказал Сим. – Она повсюду шумела о том, что Амброз, мол, обещался на ней жениться. Она попросту исчезла.
Ну, теперь ясно, почему Фела не решалась его задеть! Я успокаивающе помахал Симу.
– Да я никому и не угрожаю! – сказал я невинным тоном, подстроив тембр голоса таким образом, чтобы меня было хорошо слышно всем, кто нас подслушивает. – Я просто цитировал одну из своих любимых пьес. Это из четвертого акта «Деоники», где Тарсус говорит:
Я глад и пламя на него обрушу
И все вокруг него опустошу,
Чтоб демоны взирали и дивились,
И видели, что подлинная месть —
Не демонов дела, но человека!
Вокруг нас воцарилось ошеломленное молчание. Молчание распространилось по столовке куда дальше, чем я рассчитывал. Видимо, я недооценил, какое количество народу нас подслушивало. Я снова занялся своей едой, решив покамест оставить это дело: я устал, спина у меня болела, и мне не особенно хотелось иметь дело с новыми неприятностями.
– В ближайшее время эти сведения тебе не потребуются, – вполголоса сказал Манет после длительной паузы. – Поскольку тебя выставили из архивов, и все такое. И все-таки тебе, пожалуй, стоит знать… – Он смущенно кашлянул. – В общем, ручную лампу покупать не нужно. Тебе ее просто выдают под роспись, а потом ты сдаешь ее обратно, когда уходишь.
Он посмотрел на меня, словно опасаясь моей реакции на эту новость.
Я устало кивнул. Я был прав. Амброз не такой ублюдок, каким кажется. Он вдесятеро хуже.
Глава 44Огонь в сосуде
Фактная была местом, где делалась большая часть всего, что в университете делалось руками. Там были мастерские стеклодувов, столяров, гончаров и глазуровщиков. Кроме того, там имелась полноценная кузница и плавильня – не плавильня, а мечта любого металлурга.
Мастерская Килвина находилась в артефактной, или, как ее чаще называли, в фактной. Мастерская была просторная, как сарай, внутри имелось по меньшей мере две дюжины прочных столов, заваленных бесчисленными неизвестными инструментами и всяческими устройствами и изобретениями на разной стадии изготовления. Мастерская была центром фактной, а Килвин – центром мастерской.
Когда я пришел, Килвин был занят тем, что гнул и без того кривой кусок железного прутка, очевидно, желая придать ему более нужную форму. Увидев, как я заглянул в дверь, Килвин оставил пруток прижатым к верстаку и подошел встретить меня, вытирая руки о рубашку.
Он критически смерил меня взглядом:
– Как вы себя чувствуете, э-лир Квоут?
До этого я успел добыть и пожевать ивовой коры. Спина по-прежнему горела и чесалась, но это было терпимо.
– Нормально, магистр Килвин.
Он кивнул:
– Это хорошо. Юношам ваших лет не стоит переживать из-за подобных мелочей. Скоро вы снова будете крепки как камень!
Я попытался было придумать вежливый ответ, но тут мое внимание привлекло то, что висело у нас над головами.
Килвин проследил направление моего взгляда. Когда он понял, на что я уставился, его бородатое лицо расплылось в улыбке.
– А-а! – сказал он с отеческой гордостью. – Мои красотулечки!
С высоких стропил мастерской свисали на цепях полсотни стеклянных шаров. Шары были разного размера, самый большой – с человеческую голову.
И все они горели.
Увидев, какое у меня стало лицо, Килвин поманил меня за собой.
– Идем! – сказал он и повел меня к узкой лестнице кованого железа. Поднявшись по ней, мы очутились в лабиринте тонких железных мостков, ведущих во все стороны на высоте двадцати пяти футов, между толстых балок, на которых держалась крыша. Пробравшись по этому лабиринту из дерева и железа, мы подошли к цепочке подвешенных стеклянных шаров, внутри которых горел огонь.
– Вот, – показал Килвин, – мои лампы!