Я кивнул, и он отворил дверь.
Палата выглядела совсем не так, как я ожидал. В высокие окна лился солнечный свет, озаряя просторную кровать и стол со стульями. Стены, потолок и пол были обтянуты толстой белой тканью, которая глушила даже слабые звуки, доносящиеся из коридора. Одеяла с кровати были сдернуты, и возле стены, закутавшись в них, сидел худой человек лет тридцати.
Элодин закрыл дверь, и человек испуганно дернулся.
– Уин, – вполголоса окликнул Элодин, подойдя поближе, – что случилось?
Альдер Уин посмотрел на него снизу вверх, как разбуженная сова. Тощий, как щепка, он сидел без рубахи, волосы у него были все растрепаны, глаза круглые и расширенные. Он тихо ответил немного надтреснутым голосом:
– Все было хорошо. У меня все было в порядке. Но все эти люди, разговоры, собаки, мостовые… Я сейчас просто не могу там находиться.
Уин вжался в стену, одеяло сползло с костлявого плеча. Я с изумлением увидел у него на шее свинцовый гильдер. Это был полноправный арканист!
Элодин кивнул:
– А почему ты на полу?
Уин с ужасом посмотрел на кровать.
– Я упаду, – тихо ответил он голосом, полным страха и смущения. – И там все эти пружины, планки… Гвозди…
– Ну, как ты сейчас? – ласково спросил Элодин. – Хочешь, пойдем со мной?
– Не-е-е-ет! – безнадежно, отчаянно воскликнул Уин, зажмурившись и плотней закутавшись в одеяло. Оттого что его голос звучал так тонко и сипло, его мольба была еще более душераздирающей, чем если бы он выл.
– Ладно, ладно. Оставайся тут, – мягко сказал Элодин. – Я вернусь тебя навестить.
Уин на это открыл глаза и явно разволновался.
– Только грома не приноси! – настойчиво сказал он. Он выпростал из-под одеяла тощую руку и ухватил Элодина за рубашку. – Но мне нужен кошачий свисток, синий закат и еще кости! – Он говорил очень требовательно. – Зонтичные кости.
– Принесу, принесу! – заверил его Элодин и жестом дал понять, что пора уходить. Я вышел из палаты.
Элодин затворил за нами дверь. Лицо у него было мрачное.
– Уин понимал, на что идет, когда пошел ко мне в гиллеры.
Он зашагал прочь по коридору.
– А вы не понимаете. Вы ничего не знаете про университет. Про то, чем вы рискуете. Для вас это страна фей, детская песочница! А это не так.
– Все так! – отрезал я. – Это именно песочница, и другим детишкам завидно, потому что меня взяли в игру «выпороть кнутом и выгнать из архивов», а их нет!
Элодин остановился, обернулся и посмотрел на меня:
– Ладно! Докажите, что я не прав. Докажите, что вы все продумали. Зачем университету, где меньше полутора тысяч студентов, психушка размером с королевский дворец?
Я принялся лихорадочно соображать.
– Ну, большинство студентов – из зажиточных семей, – сказал я. – Они привыкли к легкой жизни. И, когда им приходится…
– Нет-с! – бросил Элодин и зашагал дальше. – Это из-за того, чем мы занимаемся. Из-за того, на что мы натаскиваем свой разум.
– Ага, то есть арифметика и грамматика сводят людей с ума, – сказал я, сделав все, чтобы это звучало как утверждение.
Элодин остановился и распахнул настежь ближайшую дверь. В коридор вырвались панические вопли:
– …Во мне!!! Они во мне!!! Они во мне!!! Они во мне!!! Они во мне!!!
Через открытую дверь мне был виден молодой человек, бьющийся в кожаных путах, которыми он был привязан к кровати за руки, за ноги, за шею и поперек пояса.
– Это не от тригонометрии и не от наглядной логики, – сказал Элодин, глядя мне в глаза.
– Они во мне!!! Они во мне!!! Они во… – вопли звучали непрерывно, как бездумный ночной лай собаки, – мне!!! Они во мне!!! Они во мне!!! Они во мне!!! Они во…
Элодин захлопнул дверь. Сквозь нее по-прежнему доносились слабые вопли, и все же наступившая тишина была оглушительна.
– Знаете, отчего это место называется Кладовкой? – спросил Элодин.
Я покачал головой.
– Потому что сюда попадают те, у кого в голове завелись тараканы!
Он улыбнулся безумной улыбкой и разразился жутким хохотом.
Элодин провел меня длинной чередой коридоров в другое крыло Череповки. Наконец мы свернули за угол, и я увидел кое-что новенькое: дверь, целиком изготовленную из меди.
Элодин достал из кармана ключ и отпер дверь.
– Люблю сюда зайти, когда бываю в этих местах! – небрежно сказал он, отворяя дверь. – Проверить почту, полить цветочки и так далее.
Он стянул с себя носок, завязал его узлом и подоткнул под дверь, чтобы не закрылась.
– Тут приятно побывать, но, знаете ли…
Он подергал дверь, чтобы убедиться, что она не захлопнется.
– Не хотелось бы снова…
Первое, на что я обратил внимание, – это что в комнате как-то странно себя чувствуешь. Сперва я подумал было, что она защищена от лишних звуков, как комната Альдера Уина, но, оглядевшись, я убедился, что стены и потолки здесь из голого серого камня. Потом я подумал, что, наверное, тут воздух спертый, но нет: принюхавшись, я почувствовал аромат лаванды и свежего белья. Мне словно что-то давило на уши, как будто я глубоко под водой, хотя, конечно, такого быть не могло. Я помахал рукой у себя перед носом, как если бы ждал, что тут воздух какой-то другой, гуще, что ли.
– Раздражает, ага? – я обернулся и увидел, что Элодин наблюдает за мной. – На самом деле, даже удивительно, что вы заметили. Мало кто замечает.
Эта комната была явно комфортабельней палаты Альдера Уина. Тут была кровать под балдахином, пухлый диван, пустой книжный шкаф и большой стол с несколькими стульями. А главное – широкие окна, выходящие на сады и лужайки. Снаружи был балкон, но двери, ведущей на балкон, не было.
– Вот, глядите! – сказал Элодин. Он взял стул с высокой спинкой, ухватил его обеими руками, развернулся и с размаху швырнул стул в окно. Я съежился, но вместо жуткого грохота и звона послышался лишь глухой треск дерева. И стул грудой щепок и обивки упал на пол.
– Я так, бывало, часами развлекался! – сказал Элодин, переведя дух и с любовью окинув взглядом комнату. – Золотое времечко!
Я подошел посмотреть на окна. Стекло было толще обычного, но не такое уж толстое. На вид стекло как стекло, если не считать еле заметных красноватых прожилок внутри. Я посмотрел на раму. Рама тоже была медная. Я медленно окинул комнату взглядом, всматриваясь в голые каменные стены, ощущая воздух, непривычно тяжелый. Я обратил внимание на то, что на двери изнутри нет даже ручки, не то что замка. «Кому и зачем понадобилось делать дверь литой меди? Это же труд какой!»
Я решился задать второй вопрос:
– И как вы отсюда выбрались?
– Ну наконец-то! – сказал Элодин с легким раздражением.
Он плюхнулся на диван.
– Понимаете, как-то раз очнулся Элодин Великий и видит, что заточили его в высокой башне. – Он указал на комнату, где мы сидели. – Его лишили всех волшебных предметов: ключ, монетка, свеча – все пропало. И более того: в его темнице не было ни двери, достойной упоминания, ни окон, которые можно выбить. – Он пренебрежительно махнул рукой в сторону двери и окон. – И даже имя ветра было сокрыто от него хитроумными уловками его тюремщиков!
Элодин поднялся с дивана и принялся расхаживать по комнате.
– Всюду, куда ни глянь, – сплошной гладкий, твердый камень. Из такой темницы не удавалось вырваться еще ни одному человеку!
Он остановился и театрально вскинул палец:
– Но Элодин Великий знал имена всего, что есть на свете, и потому все на свете повиновалось его слову. – Он обернулся к серой стене возле окна. – И сказал он камню: «Рассыпься!» – и…
Элодин осекся, с любопытством склонив голову набок. Глаза у него сузились.
– Пропади я пропадом, они тут все переделали! – сказал он себе под нос. – Хм…
Он подошел к стене и положил на нее ладонь.
Я позволил себе отвлечься. Да, Вил с Симом были правы, у этого человека не все дома. А что будет, если я выскочу из комнаты, вытащу носок и захлопну дверь? Может, остальные магистры мне «спасибо» скажут?
– А-а! – рассмеялся вдруг Элодин. – Переделали, да не доделали!
Он отступил от стены на пару шагов.
– Циаэрбас алиен!
Я увидел, как стена зашевелилась. Пошла волнами, как висящий ковер, по которому стукнули палкой. А потом взяла и… упала. Словно темная вода из ведра, тонны мелкого серого песка внезапно хлынули на пол, и ноги Элодина по щиколотку зарылись в этот песок.
В комнату ворвались солнечный свет и птичье пение. Там, где только что стоял прочный серый камень в фут толщиной, теперь зияла дыра, в которую можно было проехать на телеге.
Однако же дыра была не совсем сквозной: отверстие оказалась занавешено какими-то зелеными нитями. Это отчасти смахивало на грязную, спутанную рыбацкую сеть, только для сетки промежутки между нитями были слишком неровными. Куда сильнее это походило на паутину.
– Этого тут раньше не было, – сказал Элодин извиняющимся тоном, вытаскивая ноги из серого песка. – В первый раз все смотрелось куда более впечатляюще, уж поверьте мне!
А я застыл на месте, ошеломленный увиденным. Это была не симпатия. Я ничего подобного никогда прежде не видел. Все, о чем я мог думать, – это фраза из сотни полузабытых историй: «И Таборлин Великий сказал камню: «Рассыпься!» – и камень рассыпался…»
Элодин отломал от стула одну из ножек и принялся обрывать ею спутанную зеленую паутину, загораживающую отверстие. Местами паутина легко ломалась или отслаивалась. Там, где она была толще, Элодин использовал ножку как рычаг, отгибая нити в сторону. На изломе паутина ярко блестела на солнце. «Тоже медная, – подумал я. Медные прожилки внутри каменных блоков, из которых сложена стена».
Элодин бросил ножку от стула и нырнул в пролом. В окно мне было видно, как он облокотился на белую каменную балюстраду балкона.
Я вышел наружу вслед за ним. Как только я ступил на балкон, воздух перестал казаться таким тяжелым и неподвижным.
– Два года! – сказал Элодин, глядя на сады. – Смотреть на этот балкон – и не иметь возможности на нем постоять. Видеть ветер – но не слышать его, не чувствовать лицом его порывов…