Но, если так подумать, по-настоящему он не боялся ничего: ни бурь, ни высоких лестниц, ни даже скреля. Баст был отважен благодаря тому, что практически не ведал страха. Ничто не заставило бы его побледнеть – а если бы даже и заставило, то ненадолго.
Ну нет, разумеется, мысль, что кто-нибудь может причинить ему боль, Басту не нравилась. Пырнуть жестоким железом, прижечь раскаленными угольями, все вот это. Но, если ему не нравилось видеть свою кровь вне тела, это еще не значит, что он по-настоящему этого боялся. Ему просто не хотелось, чтобы такое случилось. Чтобы по-настоящему чего-то бояться, об этом надо задумываться. А поскольку наяву разум Баста ничто так долго не донимало, то в душе он ничего по-настоящему и не боялся.
Однако же души меняются. Десять лет назад Баст полез на высокий реннел, чтобы достать плод для девушки, которая ему сильно нравилась, и сорвался. Оступившись, он целую минуту провисел вниз головой, прежде чем наконец упал. И за эту долгую минуту в душе у него укоренился мелкий страх, и с тех пор он остался с ним навсегда.
И вот не так давно Баст таким же образом обзавелся еще одним страхом. Год назад Баст был настолько бесстрашен, насколько вообще может быть бесстрашно любое разумное существо. Но теперь Баст боялся молчания. Не обычного молчания, которое возникает просто оттого, что ничто вокруг не шевелится и не производит шума. Баст боялся того глубокого, усталого молчания, которое временами собиралось вокруг наставника, окутывая его незримым покрывалом.
Баст сделал еще один вдох, семнадцатый. Он заставлял себя не ломать руки, ожидая, пока комната наполнится глубоким молчанием. Он ждал, пока молчание кристаллизуется и оскалится по краям прохладной тишины, затопившей «Путеводный камень». Он знал, как оно приходит: точно иней, выступающий из зимней почвы, заставляющий каменеть прозрачную воду, оставшуюся в колеях после ранней оттепели.
Но прежде чем Баст успел сделать еще один вдох, Квоут распрямился на стуле и сделал Хронисту знак положить перо. Баст чуть не расплакался, почувствовав, как молчание унеслось прочь, точно мрачная птица, которую спугнули и заставили улететь.
Квоут вздохнул. Вздох вышел одновременно раздраженным и безнадежным.
– Должен признаться, – сказал он, – я просто не знаю, как подступиться к следующей части истории.
Боясь, как бы молчание не затянулось снова, Баст прочирикал:
– А почему бы тебе для начала просто не рассказать о самом важном? А потом можно было бы вернуться назад и коснуться всего остального, если сочтешь нужным.
– Можно подумать, это так просто! – резко ответил Квоут. – А что считать самым важным? Мою магию или мою музыку? Мои победы или мои промахи?
Баст густо покраснел и прикусил губу.
Квоут вдруг шумно выдохнул:
– Извини, Баст. Это хороший совет, как и большинство твоих советов, на первый взгляд бестолковых.
Он отодвинулся от стола вместе со стулом.
– Но прежде чем мы продолжим, реальность предъявляет мне некоторые требования, которыми я больше пренебрегать не в силах. Прошу прощения, я на минутку отлучусь.
Хронист с Бастом тоже встали, размяли ноги и удовлетворили свои собственные нужды. Баст зажег лампы. Квоут достал еще сыра, хлеба и вяленой колбасы с пряностями. Они стали есть, пытаясь поддерживать любезную беседу, но мыслями они были далеко отсюда, поглощенные историей.
Баст съел половину всего, что было на столе. Хронист тоже перекусил от души, хотя и куда скромнее. Квоут едва проглотил пару кусков и снова заговорил.
– Ну что ж, пойдем дальше. Музыка и магия. Победы и промахи. Ну-ка, поразмыслите. Чего недостает нашей истории? Какой жизненно важной детали?
– Женщин, Реши! – тут же ответил Баст. – Женщин тут явный недобор.
Квоут улыбнулся:
– Не «женщин», Баст. А женщины. Одной-единственной женщины.
Квоут посмотрел на Хрониста:
– Наверняка ты что-то слышал, какие-то куски и обрывки. Я расскажу вам о ней все как было. Хотя, боюсь, задача мне не по зубам.
Хронист взялся было за перо, но прежде, чем он успел обмакнуть его в чернильницу, Квоут вскинул руку:
– Прежде чем мы начнем, дайте я скажу одну вещь. Мне не раз приходилось рассказывать истории, живописать словами, говорить суровую ложь и суровейшую правду. Как-то раз я пел слепому о красках. Я играл семь часов подряд, но наконец он их увидел: зеленое, алое и золотое. Так вот, пожалуй, то было проще, чем это. Попытаться дать вам представление о ней с помощью одних только слов. Вы же никогда ее не видели, не слышали ее голоса. Вам не понять.
Квоут жестом велел Хронисту взяться за перо.
– Но все равно, я попробую. Она уже стоит за кулисами и ждет лишь условного знака. Подготовим же сцену к ее выходу…
Глава 49Природа диких существ
Тут как с любыми дикими существами: подходить к ним следует осторожно. Подкрадываться бесполезно. Дикие существа знают, что, когда кто-то крадется, это всегда ложь и ловушка. Да, они сами могут в это играть и временами попадаются, но все же подкрадываться к ним бесполезно.
Так вот. К теме той женщины следует подходить не крадучись, но не спеша и осторожно. Потому что она так дика и пуглива, что я боюсь приблизиться к ней слишком быстро даже в рассказе. Одно неосторожное движение – и сама мысль о ней обратится в бегство.
Итак, во имя медлительности и осторожности я расскажу о том, как я с ней повстречался. А для этого надо рассказать о событиях, которые, совершенно помимо моей воли, привели меня на другой берег реки, в Имре.
К концу первой четверти у меня было три серебряных таланта и одна йота. Еще не так давно для меня это было бы все равно что все сокровища на свете. Ну а теперь я надеялся только, что мне хватит денег оплатить еще одну четверть и койку в «конюшнях».
В последний оборот каждой четверти в универе проводились экзамены. Занятия отменялись, и магистры каждый день по нескольку часов опрашивали студентов. Плата за следующую четверть зависела от того, как сдашь экзамены. В какой день и час тебе предстоит их сдавать – определялось лотереей.
От короткого разговора с магистрами зависело многое. Не ответишь на пару вопросов – и тебе могут вдвое поднять плату. А потому жребии на более позднее время сдачи очень ценились: это давало больше времени на зубрежку и подготовку. И после проведения лотереи начиналась лихорадочная торговля жребиями. В ход шли и деньги, и услуги: все пытались добыть жребий на удобное время.
Мне повезло: я вытащил жребий на утро возжиганья, последнего дня экзаменов. При желании я мог бы его и продать, но я предпочел использовать лишнее время, чтобы позаниматься подольше. Я понимал, что должен сдать экзамен блестяще, потому что теперь несколько магистров от меня не в восторге. О том, чтобы подслушивать, как в прошлый раз, не могло быть и речи. Теперь я знал, что за такое и исключить могут. Так рисковать я бы не стал.
Невзирая на то что я провел несколько дней, занимаясь вместе с Вилом и Симом, экзамен дался мне нелегко. На большинство вопросов я отвечал с ходу, однако Хемме вел себя откровенно враждебно и задавал вопросы, на которые можно дать несколько ответов, так что ни один мой ответ не мог считаться верным. Брандер тоже валил меня изо всех сил, явно помогая Хемме со мной расквитаться. Лоррен был непроницаем, однако я чувствовал его неодобрение, хоть и не видел его.
Пока магистры обсуждали мою плату за обучение, я беспокойно переминался с ноги на ногу. Поначалу все говорили спокойно, вполголоса, но постепенно принялись шуметь. Наконец Килвин вскочил и принялся грозить Хемме пальцем, что-то крича и хлопая ладонью по столу. Хемме вел себя куда невозмутимее, чем мог бы держаться я, если бы мне угрожал восьмипудовый разъяренный и ревущий артефактор.
После того как ректор наконец всех утихомирил, меня подозвали и вручили квиток: «Э-лир Квоут. Осенняя четверть. Плата: 3 тал. 9 йот 7 др.».
На восемь йот больше, чем у меня есть. Выходя из Зала магистров, я старался не обращать внимания на сосущую пустоту под ложечкой и придумать, где бы раздобыть еще денег к завтрашнему полудню.
Я зашел к двум сильдийским менялам на этом берегу реки. Как я и думал, они не ссудили мне ни единого тощего шима. Хотя я и не удивился, однако же это меня отрезвило, напомнив, какая большая разница между мной и остальными студентами. У них есть семьи, которые платят за их обучение и дают деньги на жизнь. У них есть уважаемые имена, которые позволят им при нужде занять деньги. У них есть вещи, которые можно заложить или продать. Ну и на самый крайний случай, у них есть дом, куда можно вернуться.
У меня ничего этого не было. И если я не добуду еще восемь йот, чтобы уплатить за учебу, идти мне будет абсолютно некуда.
Казалось бы, проще всего занять деньги у кого-нибудь из друзей. Но я слишком дорожил своими немногочисленными друзьями, чтобы рисковать ими из-за денег. Как говаривал мой отец, «есть два верных способа потерять друга: занять деньги и дать в долг».
К тому же я делал все, чтобы скрывать свою отчаянную бедность. Гордость – дурацкая штука, но это могучая сила. У них я бы деньги просить не стал, разве что уж в самом крайнем случае.
Я мимоходом подумал, не спереть ли чей кошелек, но это была скверная идея. Если бы меня на этом поймали, одной затрещиной дело не обошлось бы. В лучшем случае меня бы отправили в тюрьму, и мне пришлось бы предстать перед судом железного закона. Ну а в худшем я очутился бы «на рогах», и меня бы исключили за «поведение, не подобающее члену арканума». Нет, так рисковать я не мог.
Мне нужен был гелет. Один из тех опасных людей, которые дают в долг отчаявшимся людям. Вы, возможно, слышали, как их поэтично называют «медными ястребами», но куда чаще их зовут «шимодавами» или просто «займами». Впрочем, как их ни зови, они есть повсюду. Проблема в том, чтобы их найти. Они обычно стараются не афишировать свое занятие, поскольку оно в лучшем случае полулегально.