– Давай булавку тоже туда.
Я послушался.
Деви смочила пробку бутылочки чем-то прозрачным, и воткнула ее в горлышко.
– Замечательный клей, твои приятели с того берега его придумали, – объяснила она. – Теперь я не могу открыть бутылочку, не разбив ее. Когда расплатишься, получишь ее обратно целой и невредимой и сможешь спать спокойно, зная, что я себе ничего не оставила.
– Разве что у тебя есть растворитель, – заметил я.
Деви пристально взглянула на меня:
– А ты малый недоверчивый, а?
Она порылась в ящике, достала сургуч и принялась греть его над лампой на столе.
– Я так понимаю, у тебя нет ни печати, ни кольца, ни чего-то еще подобного? – сказала она, залив сургучом горлышко бутылочки.
– Будь у меня кольцо, которое можно продать, меня бы тут не было, – честно ответил я и прижал к сургучу большой палец. Палец оставил узнаваемый отпечаток. – Ничего, так сойдет.
Деви алмазным карандашом нацарапала на боку пузырька номер, потом достала клочок бумаги. Что-то написала, потом помахала рукой, чтобы чернила поскорее высохли.
– Можешь отнести это любому ростовщику на том берегу или на этом! – весело сообщила она, вручая мне записку. – Приятно было иметь с тобой дело! Не пропадай.
В универ я возвращался с деньгами в кошельке, и плечо мне приятно оттягивал ремень лютни. Лютня была подержанная, страшненькая и обошлась мне очень дорого: я заплатил за нее деньгами, кровью и душевным покоем. Я любил ее как дитя, как воздух, как свою правую руку.
Глава 51Смола и жесть
В начале второй четверти Килвин разрешил мне изучать сигалдри. Кое-кто вскидывал брови в недоумении, но только не в фактной: я показал себя добросовестным работником и прилежным учеником.
Сигалдри, если по-простому, это набор инструментов для перераспределения сил. Симпатия, воплощенная в материале.
Вот, к примеру, если начертать на одном кирпиче руну «уле», а на другом руну «док» – кирпичи слипнутся, как будто соединенные цементом.
Однако все не так просто. На самом деле две руны разрывают кирпичи пополам силой своего притяжения. Чтобы это предотвратить, надо добавить к каждому из кирпичей руну «ам». «Ам» – это руна глины, и она заставляет два куска глины сцепляться вместе. Проблема решена.
Если не считать того, что «ам» и «док» плохо сочетаются между собой. Форма у них не та. И, чтобы они сошлись, надо добавить еще несколько рун, «геа» и «тех». Потом, для равновесия, надо начертать «геа» и «тех» еще и на втором кирпиче. Вот тогда кирпичи будут держаться вместе, не ломаясь.
Но только если кирпичи состоят из одной глины. А большинство кирпичей не таковы. Так в целом имеет смысл перед обжигом добавлять в керамику немного железа. Разумеется, это означает, что вместо «ам» надо использовать «фер». «Тех» и «геа» при этом придется поменять местами, так, чтобы концы сошлись как следует…
В общем, как видите, для того чтобы соединить кирпичи, куда проще и надежнее взять обычный цемент.
Сигалдри меня обучал Каммар. Одноглазый человек в шрамах был у Килвина привратником. Нужно было доказать ему, что ты как следует овладел сигалдри, и только после этого ты мог пойти в ученики к кому-то из артефакторов поопытнее. Ты помогал им в их работе, а они за это обучали тебя всяким тонкостям ремесла.
Рун было сто девяносто семь. Это было все равно что изучать новый язык, только букв в нем было почти двести, и то и дело приходилось изобретать новые слова. Большинству студентов требовался почти месяц обучения, прежде чем Каммар решал, что они готовы идти дальше. У некоторых уходила на это целая четверть.
Мне потребовалось семь дней, с начала до конца.
Как?
Во-первых, мне было некогда. Другие студенты могли себе позволить тянуть время. Их родители или покровители покрывали все расходы. Мне же было необходимо как можно быстрее занять в фактной достаточно высокое положение, чтобы начать зарабатывать деньги своими собственными изделиями. Теперь главной моей проблемой была даже не плата за обучение, а Деви.
Во-вторых, я был очень талантлив. И я не был каким-то там средненьким талантишком. Я был уникален.
Ну и, наконец, мне повезло. Просто-напросто повезло.
Я шагал через пестрое лоскутное одеяло крыш главного здания. За спиной у меня висела лютня. Был пасмурный, сумрачный вечер, но я уже хорошо знал дорогу. Я старался идти по смоле и жести, зная, что по красной черепице и серому шиферу ходить опасно.
После какой-то очередной перепланировки главного здания один из внутренних двориков оказался полностью перекрыт. Попасть туда можно было лишь через окно одной из аудиторий, расположенное довольно высоко, либо с крыши, спустившись по старой узловатой яблоне.
Я ходил туда упражняться в игре на лютне. Заниматься у себя в «конюшнях» было неудобно. Мало того что на этом берегу реки музыка считалась легкомысленным занятием, я бы нажил себе немало лишних врагов, играя на лютне, когда другие хотят спать или заниматься. Вот я и ходил сюда. Это было идеальное место: уединенное и буквально в двух шагах от моего порога.
Живые изгороди одичали и разрослись, лужайка превратилась в сплошные заросли сорняков и цветущих растений. Однако под яблоней стояла скамейка, которая мне вполне годилась. Обычно я приходил сюда поздно вечером, когда главное здание опустеет и его запрут. Но сегодня был теден, и, если поесть побыстрее, у меня оставался почти целый час между занятием у Элксы Дала и работой в фактной. Масса времени на то, чтобы позаниматься.
Однако, дойдя до дворика, я увидел в окнах свет. Брандер сегодня припозднился с лекцией.
Поэтому я остался на крыше. Окна аудитории были закрыты, вероятность, что меня подслушают, была невелика.
Я привалился спиной к ближайшей трубе и принялся играть. Минут через десять свет в окнах погас, но я решил остаться где был, чтобы не тратить время на спуск вниз.
Я дошел до середины «Тук-тук, Тим!», когда из-за облаков выглянуло солнце. Золотой свет скользнул по крыше и стек с карниза, озарив узкую полоску двора внизу.
И тут я услышал шум. Внезапный шорох, точно во дворе пробежало вспугнутое животное. Но вслед за шорохом послышался другой звук, какого не издадут ни белка, ни кролик, прячущийся в живой изгороди. Резкий звук, глухой и отчасти металлический – словно кто-то уронил массивную железную полосу.
Я прекратил играть. Неоконченная песня продолжала звучать у меня в голове. Кто там? Кто-то из студентов подслушивает? Я спрятал лютню в футляр, подобрался к карнизу и посмотрел вниз.
За живой изгородью, заслонившей почти всю восточную часть дворика, было ничего не видно. Может, этот студент вылез из окна?
Закат быстро угасал, и к тому времени как я спустился вниз по яблоне, большая часть дворика лежала в тени. Отсюда мне было видно, что окно закрыто – нет, оттуда никто не вылезал. Несмотря на то что стремительно смеркалось, любопытство взяло надо мной верх, и я принялся пробираться сквозь кусты изгороди.
Там было довольно просторно. Местами изгородь была почти полой: снаружи – зеленая стена живых ветвей, а внутри свободно можно усесться. Я отметил, что это хорошее место для ночлега, на случай, если в следующей четверти у меня вдруг не окажется денег на «конюшни».
Даже в сумерках было видно, что тут, кроме меня, никого нет. Существу крупнее кролика тут спрятаться было негде. И при этом слабом свете я не видел ничего такого, что могло бы издать металлический звук.
Мурлыча прилипчивый припев к «Тук-тук, Тим!», я дополз до другого конца изгороди. И только выбравшись с другой стороны, заметил водосточную решетку. Я не раз видел такие решетки по всему универу, но эта была древнее и больше. На самом деле, если убрать решетку, в отверстие вполне мог протиснуться человек.
Я осторожно взялся за холодный металлический прут и потянул. Массивная решетка повернулась на петлях, приоткрылась дюйма на три – и застряла. В сумерках мне было не видно, отчего она не открывается. Я потянул сильнее, но сдвинуть ее так и не сумел. Наконец я сдался и отпустил решетку. Она упала на место, издав глухой, отчасти металлический звук. Словно кто-то уронил массивную железную полосу.
И тут мои пальцы нащупали то, чего не разглядели глаза: лабиринт бороздок, которыми была исчерчена решетка. Приглядевшись, я узнал отдельные руны, которым учил меня Каммар: «уле» и «док».
И тут в голове у меня что-то щелкнуло. Припев «Тук-тук, Тим!» внезапно сложился вместе с рунами, которым учил меня Каммар последние несколько дней.
«Уле» и «док» Соединяют,
«Рех» находит,
«Кел» обретает,
«Геа» – ключ,
«Тех» – замок,
Вода – «пессин»,
Камень – «рессин»…
Прежде чем я успел продолжить, пробил шестой колокол. Звон колокола заставил меня вздрогнуть и очнуться. Но, когда я уперся рукой в землю, чтобы не упасть, рука моя нащупала не землю и листья, а что-то круглое, твердое и гладкое: зеленое яблочко.
Я выбрался из-под изгороди и прошел в северо-западный угол дворика, где стояла яблоня. Ни одного яблочка на земле не валялось. Им был еще не сезон. А главное, железная решетка находилась на противоположном конце дворика. Яблоко просто не могло укатиться так далеко. Его кто-то принес.
Я не знал, что и думать, но понимал, что могу опоздать на вечернюю смену в фактную. Я вскарабкался на яблоню, взял свою лютню и побежал в мастерскую Килвина.
В тот же вечер я положил на музыку остальные руны. На это ушло несколько часов, зато, когда я управился, у меня в голове возникло нечто вроде справочной таблицы. На следующий день Каммар устроил мне двухчасовой экзамен, который я успешно сдал.
В качестве следующего этапа обучения в фактной меня определили в помощники к Манету, пожилому, лохматому студенту, с которым я познакомился еще в первые дни учебы в универе. Манет учился в универе почти тридцать лет, и все знали его как вечного э-лира. Но, невзирая на то что формально мы были на одном уровне, опыта практической работы в фактной у Манета было больше, чем у десятка студентов более высокого ранга, вместе взятых.