Манет был терпелив и доброжелателен. На самом деле, он чем-то напоминал мне моего бывшего наставника, Абенти. С той разницей, что Абенти скитался по свету, точно непоседливый лудильщик, а насчет Манета всем было известно, что его заветная мечта – остаться в универе до конца дней своих, если получится.
Манет начал с малого. Он обучил меня простым формулам вроде тех, которые нужны для изготовления стекла удвоенной прочности или жаропроводов. Под его руководством я осваивал артефакцию так же стремительно, как и все остальное, и вскоре мы уже перешли к более сложным вещам, вроде жаропоглотителей и симпатических ламп.
Артефакты высшего уровня, вроде симпатических часов или жар-винтов, все еще были мне не по зубам, но я знал, что это всего лишь вопрос времени. Увы, именно времени-то мне и не хватало.
Глава 52Выгорание
Поскольку теперь у меня была лютня, это означало, что я могу вернуться к музыке. Однако я быстро обнаружил, что значит не упражняться три года. За последние два месяца, благодаря работе в фактной, руки у меня сделались сильнее и крепче, но это было не совсем то, что требовалось. У меня ушло несколько дней мучительных усилий, прежде чем я смог без напряжения играть хотя бы в течение часа.
Быть может, я продвигался бы быстрее, не будь я так занят прочими делами. По два часа каждый день я проводил в медике, стоя или бегая с поручениями, в среднем по два часа уходило на лекции и занятия арифметикой и по три – на занятия с Манетом в фактной, где я осваивал все тонкости ремесла.
А ведь была еще и симпатия для продолжающих, с Элксой Далом. Вне класса Элкса Дал был обаятельнейший, мягкий человек, даже слегка дурашливый, когда на него найдет соответствующий стих. Однако во время занятий он представлял собой нечто среднее между безумным пророком и надсмотрщиком на галере. На его уроках я каждый день прожигал еще три часа времени, а сил уходило на все пять.
Учитывая, что мне еще надо было работать ради денег в мастерской Килвина, у меня едва хватало времени на то, чтобы есть, спать и заниматься, не говоря уже о том, чтобы уделять лютне столько сил, сколько она заслуживала.
Музыка – дама гордая и темпераментная. Уделяйте ей столько времени и внимания, сколько она заслуживает, – и она вся ваша. А станете ею пренебрегать – и в один прекрасный день вы окликнете, а она не отзовется. Поэтому я начал меньше спать, чтобы заниматься музыкой столько, сколько требовалось.
Прожив оборот в таком режиме, я устал. Три оборота спустя я все еще справлялся, но угрюмо и стиснув зубы. И где-то к пятому обороту я начал проявлять отчетливые признаки крайнего изнеможения.
И вот как раз на пятом обороте я позволил себе редкое удовольствие: пообедать вместе с Вилемом и Симмоном. Они взяли себе обед в ближайшем трактире. Я не мог себе позволить потратить целый драб на яблоко и пирожок с мясом, поэтому упер из столовки ячменного хлеба и хрящеватую сосиску.
Мы сидели на каменной скамье у того самого столба, где меня секли. После экзекуции это место внушало мне страх, но я нарочно заставлял себя почаще бывать здесь, чтобы доказать себе, что я это могу. А когда оно наконец прекратило меня нервировать, я повадился там сидеть, потому что меня забавляло, как на меня пялятся другие студенты. И вот теперь я сидел тут потому, что мне тут было уютно. Это место было мое.
А поскольку мы довольно много времени проводили вместе, оно сделалось также местом Вилема и Симмона. Может, они и находили мой выбор странным, но, если так, они об этом молчали.
– Что-то тебя не видно совсем, – заметил Вилем, жуя мясной пирожок. – Болел, что ли?
– Ага, ну да, – съязвил Симмон. – Так и болел целый месяц!
Вилем зыркнул на него и что-то пробурчал, на миг напомнив мне Килвина.
Симмон на это рассмеялся:
– Вил учтивей меня. Я лично готов поручиться, что ты все свободное время мотаешься в Имре и обратно. Ухлестываешь за какой-нибудь сказочно прекрасной юной менестрельшей.
Он указал на футляр с лютней, лежавший рядом со мной.
– У него вид такой, словно он болел. – Вилем смерил меня придирчивым взглядом. – Твоя дама плохо о тебе заботится.
– Это все от любви! – понимающе сказал Симмон. – Не до еды. Не до сна. И вместо арифметики думаешь только о ней.
Я даже придумать не мог, что ответить.
– Во, видал? – сказал Симмон Вилу. – Она похитила его язык вместе с сердцем! У него нет слов, кроме как для нее. Нам он ни словечка уделить не может.
– Ага, и времени тоже, – сказал Вилем, откусывая стремительно уменьшающийся пирожок.
Да, конечно, это была правда. Друзьями я пренебрегал еще больше, чем самим собой. Я ощутил прилив вины. Я не мог сказать им всю правду: что мне надо выжать все, что можно, из этой четверти, потому что, вполне возможно, эта моя последняя четверть в универе. Я был гол как сокол.
Если вы не понимаете, отчего я не мог заставить себя сказать им об этом, значит, вы никогда не были по-настоящему бедны. Вы просто не поймете, как это унизительно: иметь всего две рубашки и стричь волосы самому, как получится, потому что на цирюльника денег нет. Я потерял пуговицу – и не мог себе позволить потратить шим, чтобы купить другую такую же. Я порвал штаны на колене – и мне пришлось зашивать их ниткой другого цвета. Я не мог себе позволить солить еду, не мог себе позволить выпить в те редкие вечера, которые проводил с друзьями.
Деньги, что я зарабатывал в мастерской Килвина, уходили на самое необходимое: чернила, мыло, струны для лютни… Единственное излишество, которое я мог себе позволить, – это гордость. Мысль о том, что мои лучшие друзья узнают, в каком отчаянном положении я нахожусь, была для меня невыносима.
Если мне очень-очень повезет, я, возможно, сумею скопить два таланта, которые нужны, чтобы выплатить проценты Деви. Но для того чтобы накопить денег и на проценты, и на оплату обучения в следующей четверти, требовалось прямое вмешательство высших сил. А что я буду делать, когда меня выпрут из универа и я наконец рассчитаюсь с Деви, я понятия не имел. Наверное, смотаю удочки и отправлюсь в Анилен разыскивать Денну…
Я смотрел на них, не зная, что сказать.
– Вил, Симмон, простите меня. Я просто ужасно занят в последнее время.
Симмон немного посерьезнел, и я понял, что мое ничем не объясненное отсутствие всерьез его задевает.
– Ну знаешь ли, мы ведь тоже не баклуши бьем. У меня вот риторика, химия, да я еще и сиарский учу. – Он обернулся к Вилу и насупился. – Кстати, чтоб ты знал: я начинаю ненавидеть ваш язык, чертов ты шим.
– Ту кралим! – дружелюбно ответил молодой сильдиец.
Симмон снова обернулся ко мне и заговорил с необычайной откровенностью:
– Нам просто хотелось бы видеться с тобой несколько чаще, чем раз в несколько дней пробегом из главного здания в фактную. Да, признаю, девушки – это здорово, но, когда девушка уводит у меня друга, я несколько ревную. – Он внезапно сверкнул солнечной улыбкой: – Не то чтобы я испытывал к тебе какие-то этакие чувства…
Мне вдруг сдавило горло, я судорожно сглотнул. Я даже не помнил, когда по мне в последний раз кто-нибудь скучал. Я почувствовал, как к горлу подступают горючие слезы.
– Да нет у меня никакой девушки. Честно!
Я еще раз сглотнул, пытаясь взять себя в руки.
– Сим, по-моему, мы что-то упускаем из виду, – Вилем смотрел на меня странно. – Взгляни-ка на него повнимательней!
Симмон смерил меня таким же аналитическим взглядом. Эти их пристальные взгляды выбили меня из колеи, и плакать мне сразу расхотелось.
– Ну-с, – сказал Вилем тоном преподавателя, – и сколько четвертей наш юный э-лир провел в универе?
На открытой физиономии Сима отразилось понимание:
– А-а!
– Никто не хочет мне объяснить, что к чему? – надулся я.
Вилем мой вопрос проигнорировал:
– Какие занятия ты посещаешь?
– Да все подряд, – ответил я, радуясь случаю пожаловаться на жизнь. – Геометрию, наблюдения в медике, симпатию для продолжающих, у Элксы Дала, и еще занимаюсь с Манетом в фактной.
Симмон, похоже, был несколько шокирован:
– То-то у тебя вид такой, словно ты целый оборот не спал!
Вилем кивнул сам себе:
– И ты ведь по-прежнему работаешь в мастерской у Килвина, верно?
– Ну да, пару часов каждый вечер.
Симмон пришел в ужас:
– И еще музыке учишься вдобавок? Ты с ума сошел?
– Да музыка – вообще единственное, что придает мне сил! – сказал я и дотронулся до лютни. – И потом, я не учусь. Мне просто нужно упражняться.
Вилем с Симмоном переглянулись.
– Как ты думаешь, долго ли ему осталось?
Симмон смерил меня взглядом:
– Полтора оборота, в лучшем случае.
– Это вы о чем?
Вилем подался ко мне:
– Рано или поздно всякий из нас откусывает больше, чем может проглотить. Но некоторые студенты просто не соображают, когда пора выплюнуть лишнее. И они выгорают. Либо уходят из универа, либо проваливаются на экзаменах. Некоторые трогаются, – Вилем постучал себя по лбу. – Обычно такое случается с теми, кто учится первый год.
Он многозначительно взглянул на меня.
– И вовсе я не откусил больше, чем могу проглотить! – возразил я.
– В зеркало посмотрись, – напрямик предложил Вилем.
Я открыл было рот, чтобы заверить Вила с Симом, что со мной все в порядке, но тут услышал колокол, и мне хватило времени только на то, чтобы проститься второпях. И то мне пришлось бежать бегом, чтобы успеть на симпатию для продолжающих.
Элкса Дал стоял между двух жаровен среднего размера. Со своей аккуратно подстриженной бородкой, в черной магистерской мантии, он по-прежнему напоминал мне стандартного злого волшебника, который фигурирует во множестве скверных атуранских пьес.
– Каждому из вас следует помнить, что симпатист связан с огнем, – говорил он. – Мы его хозяева и слуги.
Он сунул руки в длинные рукава и снова принялся расхаживать взад-вперед.
– Мы – хозяева огня, потому что мы им повелеваем, – Элкса Дал хлопнул ладонью по ближайшей жаровне, она негромко зазвенела в ответ. – Энергия, содержащаяся во всем сущем, принадлежит арканисту. Мы приказываем огню, и огонь повинуется.